Наследие

Кто хоть однажды испытал

Восторг любовных приключений,

—Смотреть на женские колени

С открытым ртом не перестал.

Кто от жены своей тайком

Ушел, случайной связи ради,

И на груди у старой бляди

Расцвел волнующим цветком,

Тому я посвящаю свой

Рассказ бесхитростный и верю,

Что даже темой половой

О веке рассказать сумею.

И пусть не многие прочтут

Мои взволнованные строки,

Я посвящаю этот труд

Лишь тем душевно одиноким

Друзьям, которым бабьи ноги

Всю жизнь покоя не дают.

Мне было семь, когда сестра

Меня застала под кроватью,

Я у ровесницы под платьем

Рукою шарил неспроста.

Что я испытывал тогда?

Влеченье к девочке? О, да!

Неукротимое влеченье

Мой направляло взгляд туда,

Где золотистые колени

И юбочка туда-сюда.

Меня пленяет женский зад

С отрочества. Я сам не рад,

Но как увижу взгляд толстухи —

В мечтах пристраиваю в лад

К нему трепещущие руки.

Любовь воспринималась мной

Как нечто высшее. Весной,

Едва мне стукнуло тринадцать,

Я рыжей девочке одной

В любви отважился признаться.

Она была не по годам

Полна, и тут уже и там

Все волновалось и бугрилось.

И мне она явила милость —

Себя погладить по буграм.

Я о погоде говорил,

О звездах, о стихах и прочем.

И, провожая ее ночью,

Рукой по бедрам не водил.

А позже плакал от тоски

И оттого, что на востоке

В проеме сдвинутой доски

Луна сияющим потоком

Позолотила колоски.

Меж паутин на чердаке

Я вывел формулу такую,

Что стал смотреть, как на святую

На эту девочку в венке

Из золотых волос. Ревнуя

Ее и мучаясь в тоске.

Десятки раз на ветерке

Лежали с ней рука в руке,

И так друг друга обожали,

Что свои чувства выражали —

Она в улыбке, я в — стихе.

Зато не раз, устав от ласк,

Пьянея от стыда и дрожи,

Я в воду лез, и лезла тоже

Она с лукавым блеском глаз.

И вдруг однажды узнаю,

Что на любимою мою

Какой-то парень претендует,

И мачеха о нем толкует,

Надеется создать семью.

Я обозлился. Вечерком

Привел любимую в свой дом,

Поскольку мать заночевала

У брата старшего, и там

Сказал, что не мешало б нам

Сближенью положить начало.

Она сказала: — Я давно

Была согласна. Все равно

Когда-нибудь должно случиться

То, сейчас случится... но

Она была не по годам

Полна, и тут уже и там

Все волновалось и бугрилось.

И мне она явила милость —

Себя погладить по буграм.

Я о погоде говорил,

О звездах, о стихах и прочем.

И, провожая ее ночью,

Рукой по бедрам не водил.

А позже плакал от тоски

И оттого, что на востоке

В проеме сдвинутой доски

Луна сияющим потоком

Позолотила колоски.

Меж паутин на чердаке

Я вывел формулу такую,

Что стал смотреть, как на святую

На эту девочку в венке

Из золотых волос. Ревнуя

Ее и мучаясь в тоске.

Десятки раз на ветерке

Лежали с ней рука в руке,

И так друг друга обожали,

Что свои чувства выражали —

Она в улыбке, я в — стихе.

Зато не раз, устав от ласк,

Пьянея от стыда и дрожи,

Я в воду лез, и лезла тоже

Она с лукавым блеском глаз.

И вдруг однажды узнаю,

Что на любимою мою

Какой-то парень претендует,

И мачеха о нем толкует,

Надеется создать семью.

Я обозлился. Вечерком

Привел любимую в свой дом,

Поскольку мать заночевала

У брата старшего, и там

Сказал, что не мешало б нам

Сближенью положить начало.

Она сказала: — Я давно

Была согласна. Все равно

Когда-нибудь должно случиться

То, сейчас случится... но

Давай не будем торопиться,

Как это делают в кино.

Я целовал овал бедра,

Две вишенки ловил губами,

И ни смятенья, ни стыда

Не чувствовалось между нами.

Как будто сотни лет вдвоем

Вот так лежали, изнывая

От нежности, и молодая

Луна стояла над копром.

И покатилось и пошло...

Поскольку было хорошо,

Она охотно отдавалась

В лесу и в поле, не боялась

В траве валяться голышом.

Случалось даже на скамье

В шахтерском парке или лежа

В траве за домом, так что кожа

Была изодрана на мне.

Бывало, не бежал, а полз

Я по утрам из кукурузы.

Любовь, любовь — веселым грузом

Тебя по жизни я пронес.

Мне памятен рассказ отца

О женщине сорокалетней,

Его, тщеславного юнца,

Прельстившей

взглядом искрометным

И миловидностью лица.

Вначале говорила: дом,

И сад, и озеро за лугом

Ему достанется. Потом

Потребовала стать супругом.

Давно то было. Как-то раз

Домой из города на дрогах

Он ехал. Узкая дорога

Меж голубых холмов вилась.

Над лесом солнце пауком

По золотистой паутине

Сползало к озеру. Скотина

Брела за старым пастухом.

Был удивительный тот час,

Когда глубокое волненьеНаводит нас на размышленья

О том, что будет после нас.

За перелеском, вдоль дороги,

По палым листьям, не спеша,

Шла девушка. Босые ноги

Ступали бережно. О, боги!

Как дрогнула его душа.

— Поедемте через кладбище,

Так интереснее и ближе, —

Поправив волосы свои,

Она сказала. — Да потише,

У вас такие соловьи!

— Ну что ж, кладбище,

так кладбище, —

Сказал отец и в темной нише,

Среди деревьев вековых

И бурелома, сноп соломы

Стащил с веселых дрог своих.

Она лукаво улыбнулась,

Поспешно блузку расплела,

Потом от юбки отмахнулась

И на соломе прилегла.

Так ослепительно белело

Среди кустов нагое тело,

Так бедра были хороши.

Он попросил ее: — Лежи!

А сам смотрел, пока не село

За лесом солнце, и несмело

В чащобу сумерки сошли.

Попробуй это опиши.

С прозрачной сутемью лесною

В его сознанье острой болью

Она вошла, как часть души.

Та женщина была свежа.

И так неистово ласкала!

Не тело — душу обнажала!

От потрясения визжа.

Та ночь была, как взмах клинка,

Неистова и коротка.

Она уже довольно поздно

Ушла в ознобинках и звездах,

Махнув ему издалека.

Ушла, как облако, легка.

Ушла, как облако легка.

Как будто с неба опустилась

На землю грешную, и скрылась,

Познав смятение греха.

А если это было сном?

Себя он спрашивал потом.

Или русалка молодая?

А может — та колдунья злая,

Которую в двадцать втором

Сожгли солдаты за селом?

Он закрывал глаза. И вдруг

Она являлась. Лунный круг

Стоял над лесом одиноко.

И гулкая вода потока

Звучала музыкой. — Зачем

Ты это сделала? — спросил он.

—Я сердцем добр, а между тем

Как сделать женщину счастливой

После тебя? Ведь ты — Россия!

Ты, как трава, доступна всем.

Как этот пруд, как этот сад.

Ты стала воздухом... травою...

Так чем я душу успокою,

Когда в душе такой разлад?

Он потянулся к ней. Рука

Повисла в воздухе. Листвою

Под дуновеньем ветерка

Она ответила: — С тобою

Теперь останусь на века.

Но будь ты ангела добрее,

Мудрее бога, в страшном зле

Погрязнешь в битве за идею

Великой правды на земле.

Я подарю тебе бессмертье

На целые полвека. Жги,

Руби людей, бросай на ветер

Слова о чести и любви.

Ты станешь жить, чтобы увидеть,

Как могут люди ненавидеть

Себе подобного за то,

Что у него костюм из твида

И кожей крытое пальто.

Кичишься ты своей любовью

К себе подобным. Знай одно

—За кровь расплачиваться кровью

Богам и людям суждено.

Не помнит он, дремал иль бредил?

Очнулся — лунная трава,

И катерок на сонном рейде,

Как срубленная голова.

Он умер с думою о ней,

И жизнь его была кошмаром.

Бабенки местные недаром

К нему заглядывали с жаром,

Как к лучшему из кобелей.

А от жены богатой той

Отец к Буденному подался

И, говорят, неплохо дрался

За революционный строй.

Дитя, достойное застоя,

Как личность я немного стою.

Но по призванию поэт,

Идеологию тех лет

Я основательно усвоил —

От революций проку нет.

Проникнуть в клан номенклатуры

Я не стремился. Шуры-муры

Партийцев были на виду.

Они сулили им беду.

Топор партийной дисциплины

Рассек их плоть до сердцевины.

Они и грабили, страшась

Порвать с номенклатурой связь.

Отец — добрейшая душа,

К тому же мастер на все руки,

Шагал по жизни, не спеша.

Однако за объятья шлюхи

Он был готов идти на муки,

Или — остаться без гроша.

Мне 45 уже. Однако,

Не веря в лучшее из чувств,

Не от желанья, а от страха,

Что скоро стану горсткой праха,

В объятьях женщины мечусь.

Свежи минуты раздеванья,

Прикосновенья губ и плеч,

Когда на стареньком диване

Уговоришь ее прилечь.

Потом привычно, шаг за шагом,

Ее ты раздеваешь и

Нашептываешь милой даме

Слова о счастье и любви.

Когда ж покачиваньем зада

Она введет тебя в экстаз,

О чувствах говорить не надо,

Она сама тебе воздаст, —

За стыд, с которым отдавалась,

За понимание того,

Что в нашей жизни эта малость

Осталась, только и всего.

И хорошо, когда ты нежен,

Когда любви былая свежесть

Коснется страждущей души.

Когда, объятьями натешась,

Шепнет: — Любимый, полежи...

Итак, продолжим мой рассказ

О том, как некий ловелас,

Еще страдающий о первой

Любви, явился как-то раз

К невропатологу. О нервах

Он говорил ей битый час.

Врач — миловидная бабенка,

Его не слушала. Раздев

И пригласив его в сторонку,

— Присядь, — сказала. Он присел.

Она спросила: — Может, грыжа?

Спусти-ка трусики пониже. —

Рукою властно провела.

Потом сказала: — Слава богу...

И с видом юной недотроги

Домашний адрес мне дала.

Леченье дело не простое.

А если у врача к тому ж

Сидит за ротозейство муж,

А тело не дает покоя —

Не станет же сама с собою

Творить она такую чушь?

По приглашению врача

Явился я в многоэтажный

Бетонный дом. Горя от жажды,

Вошел в квартиру, не стуча.

Она на кухне суетилась,

Пахучие варила щи.

— Входи, — сказала.

—Сделай милость,

В кладовке тапки поищи

И не стесняйся, будь как дома.

Ты не обедал? Молодец!

Ведь не откажешься от щец?

У нас тут как после погрома...

Да проходи ж ты, наконец!

Я сбросил плащ, ботинки. Снял

Костюм и с трепетом душевным,

Чтобы не показаться нервным,

Невропатолога обнял.

Хозяйка выключила газ.

Сказала: — Подождем с обедом.

И я пошел за нею следом.

Она легла, накрылась пледом

И с тихим стоном отдалась.

Ничто меня не поразило

В ее фигуре, в наготе.

Я по душевной простоте

Сказал: — Застынут на плите

Те щи, что ты не доварила.

Она в ответ: — Иди вари,

Но если хочешь курс леченья

Пройти — до белого каленья

Меня в постели накали.

Я не сробею... И она

Мне показала гибкость стана,

Как будто предо мной предстала

С небес сошедшая луна.

Я пышных ягодиц коснулся,

И словно бес во мне проснулся,

Со стоном ринувшись вперед,

Я сжег, возникший было, лед

Недоуменья между нами,

Такое трепетное пламя,

Такую яростную страсть

Мы разожгли между телами,

Что, может быть, впервые сами

Познали мы сей страсти власть.

Я говорю об этом смело.

Мужское она знала тело

И в психологии мужской

Разобралась довольно быстро.

Полдня, в желании неистов,

Я нарушал ее покой.

Чего мы с ней ни вытворяли:

И так, и этак... И визжали,

И выли, как перед бедой.

Потом еще полдня лежали,

А ночью вновь вступили в бой.

— Вот и закончен курс леченья, —

Шутил я утром, уходя.

Хозяйка, не придав значенья

Моим словам, сказала: — Да...

После работы, без стесненья,

Бери такси и жми сюда,

А то сгорю от нетерпенья.

Мое леченье затянулось.

В объятьях милого врача

Я пережил вторую юность.

Она, то плача, то крича

От возбуждения, тянулась

Ко мне, как солнце, горяча.

Такая страсть, и исцеленье,

И потрясенье. Сколько раз

Встречая в коридоре нас,

Соседки ахали: — Колени

До крови стертые у вас.

А как-то осенью, когда

Невропатолог не явилась

Домой к шести часам, открылась

Другая дверь. — Иди сюда, —

Сказала женщина и скрылась.

Я захожу, она — на грудь.

Тугие бедра в два обхвата.

Глаза — коричневые пятна.

Живая, ловкая, как ртуть,

Она по комнате носилась,

Постель стелила — наклонилась,

Чуть сердце не остановилось,

Такая страсть стеснила грудь.

О муже справься, о детях.

Она ответила: — Молчи...

Неловко говорить об этом,

Когда объятья горячи.

Мне хорошо с тобой, и все же,

Когда вернется муж, увы,

Я выброшу из головы

Тебя, и ты об этом должен

Забыть, чтоб не было молвы.

Не устояла я. Не дело —

Когда уедет в отпуск муж,

А у жены такое тело

И темпераментна к тому ж...

— Да, тело у тебя, что надо!

Заметил я, окинув взглядом

Ее большие телеса.

Она спросила: — Это правда? —

И как-то просияла вся.

—А муж кричит, что я толстуха,

Что у меня отвисло брюхо,

И заставляет по утрам

Вокруг двора четыре круга

Бежать, испытывая срам.

Бегу, а встречные ребята

—Вот это задница, — кричат.

А я-то разве виновата,

Что у меня тяжелый зад?

Ну, как поверить в это чудо

Любви без пошленьких измен,

Когда у нового сосуда

Такие чашечки колен,

Когда, приметив милый носик,

Идешь, улыбкою сражен,

А сердце ноет, будто осы

Впились в него со всех сторон.

Когда готов детей, карьеру,

Работу — все пустить враспыл

За обретенную вдруг веру,

Что наконец-то полюбил.

Что у прекрасного сосуда

Не только форма хороша.

Не зря же утверждают люди,

Что в жизни главное — душа.

И все-таки душа потемки,

А тело всюду напоказ.

И даже лучшие уроки

Не многому научат нас.

Обжегся раз, другой, десятый.

Но с прежней страстью сотый раз

Раскроешь женщине объятия,

Как бог, последствий не боясь.

Однажды так со мною было.

Меня девчонка полюбила:

Мила, талантлива, умна.

Я вспыхнул радостно: — Она!

Не возражала против секса.

Бывало, сядет на диван,

Раздвинет ноги, руки свесит

Вдоль тела, а в глазах туман.

А то еще расправит складку

Руками, приподнимет зад,

А я по заду шарю взглядом

И заду этому не рад,

Поскольку за стеною рядом

Обед готовит ее мать.

А то еще возьмет рукою

В штаны залезет и завоет,

Мое хозяйство теребя.

С такой девчонкой лихою

Впервые сталкивался я.

Мы не дождались брачной ночи,

Как намечали. Как-то раз

Она сказала: — Если хочешь,

Зайдем в гостиницу сейчас?

Моя хорошая подруга —

Администратор. Номерок

Она нам выкроила — чудо!

Я разобрать постель помог,

Раздел ее и рядом лег.

Я часто думаю с тех пор

О механизме секса. Вздор,

Что нас изнашивает время,

—Сближение всегда проблема,

Когда тебя волнует тема

Семейной жизни. Разговор

Об этом тоже теорема,

О, как доверчиво она

К моей груди потом прильнула,

Поцеловала и уснула,

Стройна, упруга, холодна.

А я шептал: — Зачем? Зачем

Я это сделал? Разве мало

На свете женщин? Укачало

Меня от нежности совсем.

На что надеялся? Тогда

Я сам себя возненавидел.

Она проснулась. Без стыда

Стояла у окошка с видом

Богини — так была горда.

Я говорил ей: — Ты хрупка,

Стройна, как ниточка цветка,

Я не смотрюсь с тобою рядом.

Чтобы душа была легка,

Нужна мне баба с толстым задом.

— Никак ты голоден? — она

Спросила прислонясь устало

К моей груди. — Неужто сало

Вкуснее сладкого вина?

Или расплывшийся живот

Во время ласк тебе дает

То ощущение уюта,

Которое довольно трудно

Сегодня в руки нам идет?

Она — уют, а я — аккорд.

Возьми меня и будешь горд.

Высокой музыки звучанье

Услышишь ты, когда придет

К тебе великое молчанье.

Она была свежа, нежна,

Но мне, признаюсь, не нужна.

Я видел в ней богиню ночи, —

Как если бы сошла луна,

В мои заглядывая очи.

Она была хрупка, как свет

Луны, таинственно скользящий

По водной глади. Настоящей

Ее не чувствовал я... нет.

Я уклонился от рассказа,

Когда, с толстухой переспав,

Я думал, что еще ни разу

В такую реку не вступал.

Хрустальной при таком волненье

Едва ли может быть река.

Ее слова, ее движенья —

Все вызывало восхищенье,

Как мысль и музыка стиха.

А где-то за полночь, сгорая

От ласк, одежду со стола

Я вдруг схватил: —Прости, родная...

Какая сила, сам не знаю,

Меня с постели подняла.

Она в глаза смотрела молча,

А мне казалось, что — крича.

Так жутко было в час полночный

Услышать в скважине замочной

Глухое щелканье ключа.

Она халат схватила: — Боже,

Как это на него похоже...

Решил доверить! — И она

На койку рухнула от страха,

И шелковистая рубаха

От пота стала холодна.

— Да успокойся ты, дурашка,

Я дверь засунул на засов.

— Но он начнет ломиться, Саша.

— Пусть ломится, а я ушел...

Я через лоджию к соседке

Переберусь, а ты ложись...

Она пошла за мною следом

И успокоилась, кажись.

— Ты заходи. — Она решила.

И я, рискуя головой,

Вскочил на влажные перила,

Бросок... и вот я за стеной,

Где много раз ступал ногой.

Гляжу, дверь с лоджии открыта,

Горит ночник. При ночнике

Уснула с книгою в руке

Невропатолог — мой целитель,

Вся в бигуди, как в парике.

— Спокойной ночи, дорогая, —

Шепнул я, медленно ступая

Мимо кровати в коридор.

Щелчок замка, и я, пылая

От счастья, выскочил во двор.

Мне надоело жить семьею.

Разлады вечные с женою.

Обиды, ссоры. Иногда

Уйдешь, махнув на все рукою,

И думаешь, что навсегда.

А там побегаешь, потрешься

Среди людей и вдруг поймешь,

Что сбрасывает листья роща,

Что сам стареешь, что на ощупь.

До смерти счастья не найдешь.

А тут еще зарядит дождик

Недели на две и, похоже,

Вот-вот нагрянут холода.

Да и жена скучает тоже,

Названивает иногда:

— Ты бы зашел, проведал деток.

Сынок скучает... загляни.

И ты с безрадостным букетом

Идешь, набегавшись за лето,

На сердцу милые огни.

Идешь себя возненавидев.

Идешь и знаешь наперед —

Она за новую обиду

Живого со свету сживет.

Через неделю, через месяц,

От силы — через два, опять

Жена начнет пыхтеть от спеси,

Тебя в изменах обвинять.

А были, нет ли те измены —

Не столь уж важно. Человек

Не должен возвращаться в стены,

Откуда замышлял побег.

Переживи томленье духа,

Причалив к новым берегам.

Весна, желанная подруга,

Введет тебя в свой светлый храм.

И ты поймешь, что счастлив не был

Лишь потому, что не искал.

Что слишком часто вместо неба

Над головою видел гребни

Угрюмо свесившихся скал.

Что нам оставлено в наследство

Не только радостное детство,

Что есть еще грехи отцов.

И, не умея в них вглядеться,

Мы откликаемся на зов

Страстей, которые толкали

Отцов на подвиг и на грех.

Они в крови у нас — медали

И вера горькая в успех.

Мне снится женщина, с которой

Тогда на кладбище отец

Восторг победы и позора

Познал, введя в нее конец.

Я, сам того не сознавая,

Ее с младенчества желаю.

Меня терзает кровь отца.

Но где та женщина — не знаю

И не узнаю до конца.

Ее сожгли махновцы или

В пылу атаки порубили

Разгоряченные юнцы.

А может, женщину сгноили

На Колыме или убили

Власть захватившие лжецы.

Не знаю, где она, и все же

Ее я ощущаю кожей.

Я слышу отдаленный гром

Войны, упав за буреломом

На сено около кладбища,

И слышу явственно, как дышит

Живая женщина на нем.

Друзья заметят: — Это свинство,

Сжигать энергию души

На порнографию... О жизни

Рабочих лучше напиши.

Благодарю вас за заботу,

Друзья мои... все дело в том,

Что я пишу стихи охотно,

Когда душа звенит стихом.

А тут весна... на щеку щепка...

Вы понимаете — весна!

Любая блядь, как булка хлеба,

И ароматна, и вкусна.

Вот и пишу о пышном... Ладно,

Не буду больше. Пощажу

Ваш тонкий слух...

Как ни досадно,

Сам из поэмы выхожу.

Пойду писать свои сонеты,

Где будет все чин чинарем:

Приметы времени, и... дети —

Мальчишка с девочкой вдвоем.

ПОЩЕЧИНА

Муза, друг мой своенравный,

Ты меня не осуди,

Что мечтаю ветеранов

На Парнасе обойти.

Я упрямого замеса,

Жаден к славе и к труду.

Даже плакать буду, если

Никого не обойду.

Разворачиваюсь в марше,

Рано утром в гараже.

Был бы только рейс подальше,

Экспедитор по душе.

Накрутив на шины МАЗа

Километры, день уйдет.

Прибегу домой и сразу

Упражняю строчкой рот.

А усталость большезадой

Девкой падает на грудь.

Изводить себя не надо,

Предлагаю отдохнуть.

Засыпаю... На рассвете

Поднимает бодрый марш.

Тоже мне нашли поэта

И... пинком меня в гараж.

Был бы только рейс подальше,

Экспедитор по душе.

Так бегу, что Муза даже

Забывается уже.

Прибегаю, запрягаю.

Путевой хватаю лист.

Экспедитора пинаю.

Спит, раздевшись, как нудист.

Обнаженные до попы

Ноги светятся во тьме.

Как подсказывает опыт,

Эта женщина по мне.

Был бы только рейс подальше,

Экспедитор по душе.

Эта нани русской краше,

Да к тому же в неглиже.

Сердце прыгает, как лучик,

По дороге в Хольгасо.

— Довязи меня, как луце,

Всяки слуця... халасо?

Хороша лесная птаха.

Знай щебечет на бегу.

— Поспала бы ты, однако,

Я твой сон постерегу.

Озорными, молодыми,

Как озера, голубыми,

Поглядела на меня.

— Назови мне свое имя?

Отвечает мне: — Малина,

Саски Гейкела родня.

Через реки, через горы,

Мимо Амута летим.

Путевые разговоры

Переводим на интим.

Замечаю, что Марина

Не в глаза мои глядит.

Привлекла ее штанина,

Где томится мой бандит.

Он охотницу учуял,

Чутко уши навострил.

Он кричит: “Тебя хочу я,

Так хочу, что нету сил”

У Марины взгляд бедовый.

Знает баба, что к чему.

Лес кондовый, ерундовый

Спит в тумане, как дыму.

У меня дыханье сперло,

Подступает спазм под горло.

—Стоп, машина, — говорю.

Сердцем чувствуя, что скоро

От желания сгорю.

Синеглазая нанайка,

Леса смуглое дитя,

Отбиваться, забияка,

Навострилась не шутя.

Душу смехом заводила,

Поднимала взглядом буй,

А пощечину влепила

За случайный поцелуй.

Кровь отхлынула от буя:

Вздрогнул, охнул и погас.

Лезть на бабу заводную

Не рискнул бы еще раз.

Ах, Марина, черт, не баба,

Настоящий баобаб,

Ты в штаны нырнула, дабы

Поддержать того, кто слаб.

Ослабевшего нахала

Алым ротиком поймала,

Как спагетину втянув.

Буй стоял во рту, как шпала,

Я орал, как Вельзевул.

Насосавшись до отвала,

На колени мне упала.

—Халасо-то как... — сказала.

Я раздел ее, разул.

Опрокинул... Для начала

На меха ее подул.

А избавившись от зуда,

Без особенного зла,

Я спросил: — Зачем, паскуда,

Мне пощечину дала?

Восхищенно-удивленно

Посмотрела мне в глаза:

— Если писка напрязена,

Обизать ее низя.

Ах, хаврунья-хохотунья,

Запашистая душа.

Раз пятнадцать в полнолунье

Мы сношались, не спеша.

Из руки не выпускала.

Я в кусты, она за мной.

Обнимала, целовала,

И опять гнала домой.

Он плевался, расслаблялся,

Но на тайный ее зов,

Возбужденно поднимался,

Начиная все с азов.

Двое суток, без палатки,

Без оглядки на дела,

То ложилась на лопатки,

То хватала удила.

Наши выкрики и стоны

Будоражили тайгу.

Кроны помнят наш коронный

Номер — выстрел на бегу.

Догоняй ее нагую,

Опрокидывай на мхи

И гони напропалую,

Вздыбив к небу две ноги.

Был бы только рейс подальше,

Экспедитор по душе.

Затерялось счастье наше

На каком-то рубеже.

От ее ознобной попки,

От груди ее литой,

Мужики топтали тропки

Между шлюхой и женой.

Шли, как ходят к водопою

Звери дикие в тайге,

Шли расхлябистой толпою,

Чтоб припасть к ее ноге.

В озерцо ее лесное

Понырять, раздвинув мхи,

А потом лежать с женою,

Вспоминая вкус ухи.

Остроглазая Марина,

Искрометная душа,

Жизни нашей половина

В одиночестве прошла.

Пролетает, увядает

Наш отрезок бытия.

Отчего, ничто не знает,

На щеке моей пылает

Та пощечина твоя

МУХА

Злоба — скверная наука.

Подыхает злая сука

Раньше доброй, потому,

Если хочешь врезать в ухо —

Врежь себе, а не ему.

Он вином тебя встречает,

Преподносит бутерброд

И влюблено осыпает

Поцелуями живот.

Эта истина знакома

Каждой бабе. Между тем

Пилит баба мужа дома,

Языком своим готова

Доконать его совсем.

Чтоб не чокнуться, не спиться,

Муж спешит повеселиться,

Убежать куда-нибудь

И с надеждой привалиться

На приветливую грудь.

Поздно ночью в тишине

Возвращается к жене.

Та, конечно, смотрит грозно,

Заявляет: — Дорогой,

Что-то ты сегодня поздно

Возвращаешься домой?

Или шлюхою какою

Сыт по горло, говори!

Я не видела покоя,

Под окном, от злости воя,

Просидела до зари.

Перед бабою не юлит

Муж и так ей говорит:

— Чтобы больше не ругаться,

Нам с тобою хоть разок

Надо сладко покачаться...

Дай-ка лягу между ног.

Или ты совсем забыла,

Сколько радостного пыла

Проявляла ты всегда?

То визжала, как кобыла,

То сгорала со стыда.

У нее душа заныла:

— Это я-то? Как посмел

Ты назвать меня кобылой?

Я умела и забыла,

Ты же вовсе не умел.

Иногда погреешь руки

Меж ногами, а на трюки,

На любовную метель

Не хватает силы духа.

Ночью, бухнувшись в постель,

Захрапишь, как сивый мерин.

Потому, что не уверен,

Устоишь ли в битве той

И дрожат мои колени

Перед этой пустотой.

— Неужели это так? —

Удивился муж. “ Атак

Я давно твоих не видел.

Может, чем тебя обидел

Или сделал что не так?

— Раскудахтался, петух.

Или глуп ты, или глух?

Я о чем тебе толкую —

Подходи, напропалую

Унесемся во весь дух.

Я ведь так тебя любила.

Я играла, как кобыла,

И плясала под тобой,

Опьяненная игрой...

Муж вздохнул и отвалился.

Думал: —Лучше б не женился,

Разве женщина поймет?.. —

И уснул, открывши рот.

Злоба — скверная наука.

Ну, а если у жены

Зуммерит все утро муха,

Залетевшая в штаны?

Если хочется ту муху

Успокоить, если к другу

С воплем тянется душа,

А у милого супруга

За душою ни шиша.

Остается лишь ругаться,

Чтоб другому не отдаться,

В схватке с мухой устоять.

Вот мужчины, те не злятся,

Им на муху наплевать.

ОЛЬГА

Люблю и вся недолга...

Дорога далека.

Куда уносит “Волга”

Седого мужика,

Свивая километры

В тяжелые жгуты?

У голубой планеты

Расшатаны болты.

Еще немного поля

И — наплывает лес.

Спасибо тебе Оля

За чувственный ликбез.

Спасибо за улыбку,

Взрывающую кровь,

За злую заковыку

По имени Любовь.

У голубой планеты

Расшатаны болты.

Плевать мне на запреты

Пока смеешься ты.

Я жаждущий и ждущий

И жалящий комар,

В святые твои кущи

Спустить мечтаю пар.

А ты мне — об уходе,

Да в омут головой.

О правовом подходе

К проблеме половой.

Люблю и вся недолга...

В завалах тупика

Заваривает Ольга

Настой из коньяка.

Душистая душица,

Элеутерококк,

Ознобно греет лица

Веселый костерок.

Меня терзает мука

Невыносимая:

И до чего ж ты, сука,

Красивая!

От золотых коленей

До шоколадных плеч,

Я всю тебя раздену

И ты мне не перечь.

Войду, губами к телу,

Как к роднику, припав,

Среди ромашек белых

И изумрудных трав,

Войду в твои владенья,

Где золотые мхи

И ноги, как прощенье

За все мои грехи.

Трепак был мил, однако,

С апломбом знатока,

Он не поставил знака:

“Заметано пока”.

Он трахал увлеченно.

Но, чокнутый чуток,

Подумывал — девчонок

Поставить на поток.

Не блат, а предоплата,

Не траханье — восторг.

Отпетые девчата

Легко вступают в торг.

На Трепака атака

Предпринята была:

— Шлифуй Трепак для брака

Блядей и все дела...

Он трахал их усердно.

Но шлифовать? — Увы!

Быть сеятелем вредно

Для ног и головы.

Наличие оргазма

Его бросало в дрожь.

Кому он нужен — праздник

За здорово живешь?

Довольно сложно Ольга

Любила Трепака.

Поймала за хер бога

Она, а не быка.

Он был ее мужчиной.

Легко вбивая клин,

Он разорвал плотину

Из тонких паутин.

Слова любви потоком

Не в уши, в душу лил.

Когда ее в дороге

Однажды заголил.

Пронзительно-безбожной

И сладкой боль была —

Мурашками по коже

От шеи до бедра.

Безжалостные руки

Скользили по холмам.

Хождением по мукам

Назвал вхожденье в храм.

Трепак не сквернословил,

Не требовал, не бдил.

Он женщину, как воин,

Слегка боготворил.

Пока на вечеринке

В компашке заводной

Его блядешка Зинка

Не двинула елдой.

Погарцевав галопом

На лучшей из кобыл,

За Зинкиною попой

Он Ольгину забыл.

— Прости, так получилось, —

Сказал однажды ей.

— Попал в твою немилость

По милости блядей.

Спустя полгода Ольга

Шла в офис Трепака.

Немножко было больно:

Любила на века.

Ее еще знобило

От прежних его ласк.

Любила — не любила,

До этого ль сейчас.

Не зная ни бельмеса

О бизнесе, она

Была б неинтересна

Ивану как жена.

Он крупный воротила.

Имеет лимузин.

Не Зина в лимузине,

А два десятка Зин.

На стенах все такое...

Совки и ренессанс,

А на диване Гойя

И в профиль, и в анфас.

— Ты извини, — сказала.

Поморщился Трепак.

— Без дела я устала,

Питаюсь кое-как.

Устроил бы? — По полным

Губам и по груди

Скользнул Трепак, не сонным,

Но взглядом без любви.

— Я предоставлю хату

За небогатый пай.

Получишь предоплату,

Расставишь и... ступай.

— Но это против правил?..

— Не дергайся, дружок.

Не совесть миром правит,

А денежный мешок.

Ограбивший, пустивший

Семью твою в распыл,

Стоит сегодня выше

Всех тех, кто нас любил.

Художники, поэты

С протянутой рукой

Приходят к нам, к отпетым,

А мы — за упокой.

Нам наплевать на души,

Достигшие небес,

Мы души их разрушим,

Убьем к ним интерес.

Твои подружки рады,

Что трахаются впрок.

Мне помнится слаба ты

Была на передок.

Облапил и... рукою

Нырнул в ее трусы.

—Даю лимон... на Гойю

Садись и отсоси...

Ушла, как отрубила.

Другому отдалась.

Другого разлюбила,

За третьего взялась.

Люблю и вся недолга...

За дальние овсы

Меня умчала Ольга,

Сняла с меня трусы.

— А ты ништяк, — сказала,

Наевшись от души.

Потом на мне считала

Не доллары, — гроши.

Потом глядела долго

За дальние овсы,

И было мне неловко

От взгляда на часы.

— Торопишься? — спросила.

Я промолчал в ответ.

Она была красива

В свои семнадцать лет.