27. От денег никуда не денешься

Помните, с чего я начинал эти заметки? Конечно, с Кати Фистолуповой, которая заведовала магазином в геологическом поселке с добрым названием Тихий.

Фистолупову я встретил в мае двухтысячного в Хабаровске. Худенькая статная женщина давила пальцами грецкие орехи и совала их в нос молодому таджику.

— В бензине ты их выкупал, а не в масле. Забирай свое фуфло и гони мне деньги.

Таджик взвесил пакет. До килограмма не хватало сто с лишним граммов, которые Фистолупова перещелкала пальцами.

— Не спорьте с ней, — посоветовал я продавцу. — Она с детства в тайге, привыкла сланцы пальцами взламывать. Геологиня никак. Так что чего доброго шею сломает.

Фистолупова даже ногой топнула от возмущения, и взглянула так, будто хотела исполосовать мое лицо лезвиями сбившихся в щелки глаз. Но, узнав меня, распахнула их так, что я испугался: не выскочили бы:

— Санька! Господи, откуда?

Она все забыла — орехи, таджика, деньги. Визжа, повисла у меня на шее и даже всплакнула слегка, размазав по щекам не совсем стойкую тушь. Отмахнувшись от протянутых таджиком денег, она потащила меня к выходу из рынка, где стоял невзрачный по нынешним меркам уазик, в кабине которого лицом на руле спал русоволосый мужчина.

— До сих пор молодых обхаживаешь, Фистолупова, и на каждого стишок, верно?

Она опять повисла на моей шее.

— Верно, все верно, седой разбойник. Вижу, как обстреливаешь молодых да гарных. Впрочем, поэты все такие.

Водителю было под сорок, светловолосый, сероглазый, он вызвал у меня смутные подозрения: уж не мое ли это чадо? Ведь в Лунном с Фистолуповой у нас это случилось лет сорок назад. Видимо, догадавшись о моих подозрениях, она изобразила на лице нечто похожее на разочарование.

— Увы, увы, к сожалению, не твоих рук дело. Мало ли вас, белокурых, по тайге бегало.

Водитель сладко зевнул. Его кровь не реагировала на зов моей обостренно вулканической крови. А коли так, я решил, что Фистолупова не лжет. Да и какой смысл лгать, не стану же я насильно набиваться шоферу в родственники.

— Мы тут проездом, — сказала Фистолупова. — Хочешь поболтать, можем вечерком встретиться. Помнишь слесаря по холодильным установкам, летчика с дыркой в башке. Умер он. А в последнее время все тебя вспоминал, даже твой стишок наизусть помнил:

Зеленая сопля у пьяницы под носом

Мгновенно изгибается вопросом,,

Едва узрит трояк в моей руке.

Отдам трояк — срывается в пике,

Но в спину мне впивается однако

Стрелою вопросительного знака.

Конечно, я таких стихов не писал. Видимо, их придумал сам летчик, что подтверждала фраза «срывается в пике». Несмотря на беспробудное пьянство, я уважал Кузнецова. Не за пьянство, конечно, а за героическое прошлое. Как-никак летчик испытатель, ценою дырки в башке спасший новую машину. Чтобы расколоть кого-нибудь на трояк, он стучал пальцами по медной пластине в черепе, и, его бюджет тут же пополнялся трояком, а то и пятеркой. Я лично был уверен, что водкой он снимает головную боль и успокаивается пульсирующие под медной пластинкой мозги. Но тогда на рынке меня больше интересовала жизнь самой Фистолуповой, после развала Комсомольской-на-Амуре экспедиции. В свое время передо мной стояла дилемма, работать у геологов за 500 ре в месяц или уйти в газету на 220. Фистолупова тогда так отреагировала на мой вопрос: кем быть?

От денег никуда не денешься,

лучше жить не надейся.

Если уйдешь в газету,

будешь сидеть аскетом.

под бдительным глазом чека —

не посещает поэтов

талантливая строка.

Она назвала тогда это стихотворение усеченным по всем параметрам сонетом. И возможно, была права. Во всяком случае, в конце шестидесятых это выглядело довольно смело. Но денег, сколько бы ты их не получал, всегда бывает мало. Или… много. Если я покупаю на черном рынке томик стихов Мандельштама за 80 рублей, и за 70 — журнал «Москва», в котором впервые в усеченном виде опубликован роман Булгакова «Мастер и Маргарита», значит, я живу не по средствам.

— Откуда у тебя такие деньги? От верблюда. 80 рублей за двадцать минут потения под прожекторами телецентра.

В ту пору я пользовался благосклонностью литературного редактора Светланы Петровой. Звоню ей на телевидение:

— Опять мне твой сосед из КГБ на мозги капал.

В ответ прерывистые губки: бросила трубку. А при встрече засовывает в мои волосы свою пятерню и будто азбуку Морзе вбивает мне в мозги прописные истины:

— Слушай ты, чокнутый. Сам играешь с огнем, меня бензином не обливай.

…Уйдя из геологии, я потерял в заработке, но выиграл в общении с талантливыми людьми. Не только на телевидении, таланты работали и в многотиражной газете «Амурец». Практически все писали стихи и рассказы: Надя Скороходова ( Надежда Семенова), Галина Варвалюк, Галина Симоненко, Костя Солдатов, Людмила Азаренкова. Можно перечислять долго…Зато в геологии были горы, тайга, горные речки и озера. Старые кедры жаловались на приближение старости протяжными скрипучими вздохами, в молодой поросли резвились дикие свиньи и волки. Ночью зайцы выскакивали на дорогу, чтобы в свете автомобильного луча показать мне свою выносливость в забеге на большие расстояния.

— Напиши стихи о роботе, — сказала мне однажды Фистолупова. — Он работает с утра до ночи, а во сне получает подпитку от космоса. Ты понимаешь, о ком я говорю?

— О себе, конечно.

— Нет, о тебе, Сашенька. Ты в пять утра выезжаешь из ОРСа, в четыре утра возвращаешься с рейса, и за это время успеваешь не только развести продукты по геологическим поселкам, но и написать кучу стихов. Человек от таких нагрузок сгорает.

Пять лет спустя на заводе Ленинского комсомола работала выездная редакция газеты «Правда». Наспех изучив материалы нашего «Амурца», меня вызвали на «ковер».

— Ты толковый журналист, но в стихах с головой не дружишь. Что это? — И тычет пальцем в газетную страницу, на которой столбиком напечатано мое стихотворение «Робот». Написанное по заказу Фистолуповой.

—У робота руки-спицы

И пленочная душа,

Робот, как все ленивцы,

Работает не спеша…

Оно было написано в пику Фистолуповой. Я считал, что человек выносливее робота, если у него есть цель и он любит свою работу.

— Это о ком? — спрашивает правдинец.

— О роботе. — отвечаю я.

— И ты можешь нам показать этого робота? Ты понимаешь, что это плевок в лицо рабочего класса.

— Понимаю.

— Ни хрена ты не понимаешь. Мы сказали редактору, чтобы твоих стихов больше в газете не было.

— А если я вам покажу робота, тогда как?

Я понимал, что писаю против ветра. Однако был убежден, что правдинцы не поняли истинного смысла моего стиха. Они считали, что я недоумок, запутавшийся в паутине рифм. Что я сам не понимаю, о чем пишу. Но я решил показать им робота. И повел их к открытым всем ветрам складам, где в деревянных, почерневших от долгого пребывания под открытым небом ящиках хранилось забугорное оборудование, в том числе станки с ЧПУ. Современнейшее оборудование, до которого у руководителей завода руки не доходили. Если, конечно, руки умеют ходить. Но зато туда доходили ноги роботов, о которых я писал в стихах, противопоставив им молодого токаря Димку.

Был обеденный перерыв, в это время роботы сквозь выбитые доски проникали в ящики, где пили водку, чисто механически откручивая и отдирая от станков все, что попадалось под руки. Заглянув за отодвинутую доску одного из ящиков, я спрашиваю:

— Ребята, выпить не найдется? — И ловлю удивленный взгляд автокарщицы Ирины Грудневой. Она сидит с токарем механического цеха, молодым широкоскулым мужчиной, в черных усах и столь же черных цыганских кудельках на голове.

— Извини, Ира, — говорю я. — Здесь корреспонденты «Правды», я привел их посмотреть новую технику.

— По грамульке выпьете? — спрашивает мужчина…

Время — вторая половина семидесятых. Место действия — завод имени Ленинского комсомола. Оборонный завод. А что тогда творилось на других заводах.

Эх, топнула я, и притопнула я,

Проглотила ползавода и не лопнула я.

За эту песенку, спетую во время какого-то пикника, посвященного подведению итогов соревнования лучших судостроителей отрасли, мадам Кострова чуть не лишилась головы. Отделалась, к счастью, только увольнением.

Через неделю после отбытия правдинцев, мою небольшую поэмку «Землянка» опубликовал «Молодой дальневосточник». Спасибо Торбину. В «Землянке» комсорг съедает отшепенца, который отказался жить в промерзшем бараке, вырыл себе землянку, поставил печку и, предчувствуя голодную зиму 33-го, запасся болотной ягодой клюквой. Вернув комсомольца в барак, комсорг ушел жить в землянку. В этом вся философия власти: никто не должен жить лучше меня.

Пишу эти заметки, а перед глазами стоит газетный портрет Ишаева, с поднятым вверх пальцем. Жест явно скопирован с какой-то стариной иконы. Ишаев говорит: «Нам в городе не хватает попов, сила новой России не в станочниках, а в попах. Будем открывать школу…Я помню Ишаева сварщиком. И еще помню транспарант на заводе «Амурсталь» — «Наша сила в плавках!» Понимайте, как хотите. До рабочих не сразу дошло о каких плавках идет речь. Они плавили сталь и думали, что сила советского народа в количестве выплавленного металла. Но все оказалось значительно смешней. В конце восьмидесятых запасы металла люди, чья сила была в «плавках» за бесценок продали за рубеж. За вырученные деньги они опробовали свою силу с местными и московскими проститутками. Но их сила не понравилась русским проституткам, и они отправились испытывать эту силу за рубежом. И вот теперь господа-товарищи призывают наших парней идти в попы, а молодцов из соседних стран приезжать и трахать наших девушек. Поскольку их сила — в плавках, а наша сила в Христе, которого внедрили в Россию исключительно ради ее уничтожения.

Но вернемся к Фистолуповой. Поговорить нам тогда так и не удалось, ее водителю не понравилась моя рожа и он заявил, что сегодня же засветло они должны выехать в Амурск.

— И скатертью дорожка, — сказал я, благоразумно удержавшись первым протянуть водителю руку.

Между прочим, когда-то я работал точно на таком же уазике, первым подавал руку знакомым и не знакомым людям, бесплатно подвозил попутчиков, забавляя их рассказами из шоферской жизни. У меня даже рассказ такой был «Шоферское дело». Но человек человеку рознь. Прощаясь, Фистолупова подарила мне тетрадь своих стихов:

— Если понравятся, можешь публиковать без гонорара.

Водитель уехал, даже не посмотрев в мою сторону.

Агроном в грязи по уши,

Доктор по уши в крови,

Лесорубы бьют баклуши,

В хвое с ног до головы.

Астроном звезде подарит

Имя собственной жены,

Проститутка отоварит

То, что спрятано в штаны.

Лишь геолог чешет пятки,

Он в палатке пятый год,

Без работы и зарплаты,

Как отверженный живет.

Стихи откровенно слабые, без божьей искорки внутри. К тому же агрономы сегодня большей частью не востребованы. О докторах, правда, верно подмечено, астрономы — профессия кастовая, витая в облаках, они могут годами обходиться без хлеба. В общем, раздосадованный на нелепую встречу, я рылся в стихах Фистолуповой, как в старом белье, прекрасно сознавая, что несправедлив к ней и ее стихам.

Гуттаперчевый мальчик, ты — мячик,

Звонко скачешь, куда ни пошлют.

На кого ты сегодня ишачишь,

Кто тебя вдохновляет на труд.

Неужели отныне покорно

Поклоняться готов подлецу,

Ты, которому реки и горы,

Только реки и горы к лицу.

Я решил, что стихи она посвятила себе любимой. Ведь по образованию она геолог и большую часть сознательной жизни работала в отрогах Мяо Чана. Эта встреча не принесла мне радости. Фистолупова предстала передо мной заложницей сыновнего бизнеса. Она не принадлежала себе, как не принадлежала своему времени. Да и стихи ее были отголосками далеких времен, когда каждый из нас верил, что пришел на землю не для того, чтобы сытно пожрать и обзавестись несколькими кредитками на черный день.