54. В гробу возможности не те

Гимны Золотарева во славу российской демократии я хотел оставить на закуску. Чтобы, захлопнув книгу, читатель, подойдя к окну, увидел не зачумленный лесными пожарами город, а благоухающий цветник на месте загаженного машинами двора. Но Виталий Борисович запротестовал:

— Я поэт самодеятельный, ни в какие союзы не вхожу, поэтому приткните меня где-нибудь в золотой серединке. Не хочу, чтобы на меня мочились все кому ни лень.

— Мочились? Это как понимать?

— А так и понимайте. Автомобилисты, как правило, притормаживают возле кладбищ и мочатся на крайние могилы, а ваша книга мне напоминает кладбище графоманов. Разве не так?

Я, конечно, запротестовал:

— Скорее — Книгу Памяти. Среди упомянутых в книге поэтов немало талантливых. Разве не так?

— Поэтов делает время.

— Знаю, об этом вы писали в одном из своих гимнов.

Новое загадочное племя,

Говорит — захватывает дух.

Не талант нас делает, а время

Только осмотреться бы вокруг,

Не кривя душой, не вспоминая

Юности, она всегда светла.

Не талант нас делает, а знамя —

Эта путеводная метла.

Из всех прочитанных стихов Золотарева я отметил именно это. Не потому, что не люблю патриотических гимнов. Меня взволновало в этих стихах не только восприятие автором знамени как путеводной метлы. По сути, знамя — это та же религия. В храме мы целуем руку, с помощью которой батюшка онанирует по ночам, а в казарме целуем возведенный в символ кусок полотна. В любом случае это клятва на верность сопящим вокруг государевой кормушки живоглотам. Это они затевают войны и революции. Но Золотареву все это до лампочки.

На верный путь выводит Путин

Россию в рыночном строю.

Вчера стоял на перепутье,

Теперь я на пути стою.

Входи, Россия, твердо в рынок,

Держа равнение на США,

В пути сольются воедино

С твоей душой моя душа.

— Вам не стыдно, Виталий Борисович?

— Стыдно, — соглашается он, — но кто-то же должен воспитывать нашу молодежь в духе патриотизма. Вы только посмотрите, что происходит в стране. Люди перестали уважать друг друга. Если появилась возможность вырвать у вас изо рта кусок хлеба, проходимцы пойдут на все, лишь бы сделать это. Ради денег брат убивает брата, дочь убивает мать. Неужели мы все такие голодные…

Тяжелые кулаки Золотарева дубасят друг дружку, так что я слышу легкое потрескивание в суставах. У него сухощавое темное от загара лицо. Черные искрящиеся глаза полны уверенности в завтрашнем дне.

— Все у нас будет хорошо, если вы, поэты, не испоганите. Ведь вам, чем хуже, тем лучше. Вот послушайте, какие перлы выдает моя бывшая жена:

Лез за богатством напролом

И налетел на лом, кругом

Кричали: ну и поделом,

Полез и получил облом.

Жена и дети в нищете.

В гробу возможности не те,

Не потому, что связан там

Ты по ногам и по рукам,

А потому, что нет нужды

В деньгах, а, значит, нет вражды.

А чего ей не хватало? В Турции побывала, в Китае, в девичестве о подобном и мечтать не могла. Нет, что не говорите, поэтам нужно предоставить какой-нибудь остров и пусть там друг дружке стишки читают, доказывают, кто из них гениальнее.

— И вы, Виталий Борисович, согласитесь жить и творить на острове?

У Золотарева от удивления широко округлились глаза:

— Я? А я то тут причем?

— Как причем, вы чьи стихи мне сейчас читали? Неплохие стихи, между прочим.

— Вы это серьезно? А меня отовсюду пинают, да еще хихикают вослед.

Неделю спустя я встретил Золотарева с женой Ларисой. Он признал ее право писать так, как она считает нужным, а сам прочел мне такое стихотворение:

Когда начнет Лариса поучать,

Люблю над слепотой ее смеяться,

Хотя на лбу у нас одна печать,

Возможно, даже сны одни нам снятся,

Мы говорим на разных языках,

Я радуюсь тому, что происходит

В моей стране, а у Ларисы страх,

От страха она места не находит,

Вот и кропает пасквили она

На тех, кем восхищается страна,

Выходит, поговорка не верна:

Муж и жена одна ли сатана?

Видимо, одна. Пару месяцев спустя Золотарев писал:

Наивные, мы бьемся в стены лбом,

Но к истине дороги не пробьем.

Пока нас водят за нос торгаши,

Продавшие Россию за гроши.

Конец второй книги