02. В трясине поэзия стонет

Виктор Пинаев появился в Комсомольском-на-Амуре литобъединении в конце семидесятых. Пришел он с Юрием Архаровым, сварщиком Амурстали, писавшим прекрасные стихи для детей. Сегодня одно из его четверостиший стало народным:

Солнце льет на землю свет

Из небесной выси,

А светло тебе иль нет

От тебя зависит.

За добрые пять лет знакомства с Архаровым я никогда не видел улыбки на его лице, и до сих пор думаю, что улыбаться он умел только в стихах. Потому, что жизнь, (ослепительная до того, что приходится часть жизни прятаться за затемненными очками), не часто озаряла его душу, душу, светящуюся как бы изнутри, и этот свет отражался в его стихах.

Еще более мрачным показался мне Виктор Пинаев, человек без возраста, с тяжелыми руками землекопа, слегка горбатенький и какой-то весь серый, зажатый в свой не видавший утюга костюм. Это было время, когда партия потребовала от поэтов прорыва на поэтических фронтах, в направлении воспевания трудовых и солдатских будней. Так прозаик Владимир Коренев отличился рядом повестей о БАМе, Геннадий Козлов написал поэмы «Мост» и «Ледянка», Юрий Говердовский объяснился в любви первостроителю Новикову, Юрий Белинский — строителям ЛЭП-220.

В трясине бульдозеры тонут,

Надсадно моторы хрипят,

И только ребята не стонут,

И только зубами скрипят.

В этой строфе особенно резало слух спаренное «И только…» Когда после заседания лито мы с поэтом Толей Юферевым возвращались домой, я декламировал ему несколько перефразированные стихи Белинского:

В трясине поэзия стонет,

Надсадно моторы хрипят,

Лишь Юферев Толька не тонет,

Крылатый с макушки до пят.

Юрий Архаров, когда нас приглашали выступить в школе или в институте, тоже нажимал на производственные темы:

Горит дуга предельно ярко,

И только к ней прикован взор.

На языке электросварки

Ведем с металлом разговор.

Как я теперь понимаю, этой инфекцией в то время была заражена вся страна . Поэтому, когда Виктор Пинаев прочитал свое стихотворение «Моя профессия» его выступление прошло незамеченным. Хотя в стихотворении было несколько сразу запомнившихся строк. Но сегодня, благодаря Борису Сухарову, у которого сохранился литературно-художественных сборник «Зори над Амуром», куда вошло это стихотворение, я могу привести его полностью. Тем более, что кроме нескольких запомнившихся мне строф, ничего из творческого наследия Пинаева мы пока не нашли.

На стройке ГЭС и на речном причале,

В морях, вдали от всех материков,

Вы их везде, наверное, встречали —

Моих коллег — простых крановщиков.

Ну что за трудность, тяжести не чувствуя,

Подать махину на шестой этаж?

Все очень просто.

Просто, как искусство.

Работа эта — высший пилотаж.

Здесь не спеши.

Поспешность выйдет боком.

За скоростью всегда стоит расчет.

Крановщика зовут на стройке богом

За то, что он работает, как черт.

За то, что простоять он не позволит,

И, если даже груз тяжеловат,

Он из себя додаст усильем воли

Добавочный десяток киловатт.

В крановщиков не влюблены поэты,

О них с экранов песен не поют,

Но я люблю душой работу эту,

Прекрасный этот поднебесный труд.

И, может быть, считал бы высшим счастьем,

Когда дожил бы до такого дня,

Чтоб люди говорили:

— Вот он — мастер!

И чтобы это было про меня.

Как бы ни кривились сегодня поэты-лирики, читая это стихотворение, я отношу его к поэзии. Хотя бы потому, что многие строки цепляют за душу сильнее, чем самые сложные акробатические этюды лириков, которых включил в плеяду сильнейший Вадим Кожинов. И ничего тут не поделаешь. Любой труд, каким бы тяжелым он не был, это творчество, в отличие от заполонившего сегодня страну торгашества из оперетты «Купи-продай».

Крановщик Виктор Пинаев дожил до такого дня, когда о нем говорили: «Вот он — мастер». Гаком своего многотонного крана он умудрялся зацепить и поднять в небо слегка приоткрытый спичечный коробок. Он мечтал достичь мастерства в поэзии. И, наверное, достиг бы, если бы ни нелепая смерть…

Он ее предчувствовал. Однажды, когда мы в первом часу ночи возвращались с литобъединения, Пинаев сказал:

— В Благовещенске поэтам дышится легче. О чем мы сегодня говорили — о пустяках. Слушали слабые стихи Багринцева, но никто не отважился сказать, что они слабые. Какая уж тут учеба.

— Сложно, что ли, вернуться в Благовещенск?— съязвил я, решив, что колючка брошена в мой адрес.

Он задрал голову, посмотрел на кувыркающуюся в кроне лиственницы луну, и прочитал, показавшиеся мне тогда нелепыми стихи:

В Комсомольск я приехал за смертью,

А от смерти куда убежишь,

Если смерть лишь — дыхание ветра

Прошуршавшего листьями с крыш.

Мне говорили, что Виктор Пинаев запойный алкоголик, но я никогда не видел его пьяным. Да и какой начальник допустил бы запойного человека управлять краном. Всему виной его нескладная фигура, темное, будто высеченное из камня, лицо, и нежелание сблизиться с кем-нибудь из литобъединенцев. Несколько раз мне довелось выступать с Виктором при «большом народе», на слете учителей, в зале кинотеатра «Факел», где он читал потрясающие философские стихи, о которых поэты говорили: «Это не его!», но никто никогда больше этих стихов не читал.

Пинаева убили, когда с получкой в кармане он возвращался с работы. Убили на улице Вокзальной, как раз в том месте, где он и предполагал:

На улице Вокзальной, где ни деревца,

Ни кустика не сыщешь днем с огнем,

Убийца остановит мое сердце,

На этом месте, где сейчас идем.

Борис Сухаров, в свое время неплохо знавший Пинаева, как-то сказал, что задолго до переезда в Комсомольск-на-Амуре Виктор говорил, что умрет от руки какого-нибудь бродяжки, пожираемого жаждой похмелиться. Что это, предчувствие, или случайное совпадение? А может, человек сам себе придумывает смерть, а эта баба с косой все видит и слышит.

Много символов зла придумало человечество на свою голову, но самый страшный из них — деньги. Отпетая пьянь убивает поэта, забирает из кармана получку, и, захлебнувшись водкой, умирает, с наслаждением сжимая в руке теперь уже и ему не нужные бумажки. А ведь он мог подойти к Виктору, попросить трояк на бутылку и все бы в нашей жизни пошло по-другому. Виктор, насколько я помню, хоть и выглядел раком-отшельником, охотно шел на контакт даже с незнакомыми людьми. Возможно, это его и погубило.

Деньги. Вся литература мира покоится на этом перетекающем, как пески пустыни, фундаменте цивилизации. Даже романтическая, тающая на языке подростка история Робинзона Крузо, ни что иное, как погоня за богатством. В пестрой толпе литературных героев особняком стоят разве что Дон Кихот и Тиль Уленшпигель — жизнь которых — поиск подлинной человеческой духовности. Не религиозной, нет, религия сама — форпост мирового зла, ее цель — обогащение за счет духовного порабощения народов.

Мне больно осознать, что я иду

Во тьму, откуда накануне вышел.

Один иду, предчувствуя беду,

Не от людей идущую, а свыше.

Когда во имя сказки о Христе,

Дорогу внукам закрывают к свету,

О, Родина, плестись тебе в хвосте

Народов, населяющих планету.