3

ЗИНКА

Ходит ветер по дороге,

Обдувает небеса,

А в космической берлоге

Оголтело чхают боги:

Ноздри их забиты смогом,

Нечистотами — глаза.

Ветер нюхает тропинку,

Как борзая. На бегу

Теребит за косы Зинку,

Что валяется в обнимку

С шишкой Мишкиной в стогу.

Мишка мается, вздыхает.

Ветер — парень не дурак:

Юбку Зинке задирает.

Задерет и удирает.

Что-то, ветер полагает,

Мишка делает не так.

От волнения отрыжка

Мишку мучает с утра.

Разговаривает Мишка

Неуклюже: нет умишка

Или выпивка не та?

Мишка пьет сырую воду,

Зинке взбалмошной в угоду:

«Некрасиво портить дам,

Приглашать их на природу,

Прихватив с собой «Агдам»..

Ходит ветер спозаранку,

Шепчет Мишке: «Не дрожи,

Ты сними с нее огранку

И поганку ей в лоханку

С придыханием вложи».

Мишка млеет, он не смеет

Безобразный сделать шаг.

Мишка женщину жалеет,

Потому как не умеет

Делать стойку на ушах.

Нетерпенье нарастает,

Зинке жару поддает.

Ветер весело летает,

Намекает на приплод.

«Встань! — сказала Зинка

Мишке.

—Встань, скотина, и постой,

Что мне делать с этой шишкой,

Если шишка, будто мышка,

Намекает на простой?

Знать, самой пора за дело

Приниматься. Я, дружок,

Расчехлю тебя умело,

Погляжу на твой рожок».

Опустившись на колени,

За ширинку принялась.

В этом деле баба гений,

Ну, а Зинка завелась.

Зинка с придурью? Еще бы!

Зинка баба еще та!

Зинка баба высшей пробы.

От ресниц до живота.

Мужики ее утробы

Добивались неспроста:

«Выпей нашего Агдама?

Обнаружили в нем дамы

Джина, севшего на дно

С Казановой заодно.

В поллитровке этой вдовой

Места хватит на троих.

Казанова — он бедовый,

Да и Джин — лихой мужик».

На рожок она подула,

Осторожно сняв трусы,

Обомлевшего федула

Положила на весы.

«Покажи свою поганку?

Если соткана из вен,

Значит, двинется в атаку

Не мужик, а супермен».

«Это ты сама исследуй, —

Кроет Мишка, заводясь.

Пригласив меня к обеду,

Провоцируешь на связь?»

«Это мы сейчас посмотрим!»

Кроет Зинка в свой черед,

И берет его ботфорты

С проворота в оборот.

Бедный Мишка заметался,

Запыхтел, как паровоз.

Вровень с Зинкой оказался,

А она его... взасос.

На него глядит лукаво

Снизу вверх, ей секс — забава.

Мишка яростно мычит.

Не имеет Мишка права

В чем-то Зинку уличить.

За ее капризный ротик,

За лукавый Зинкин взгляд,

Мишке страшно: вдруг, проглотит?

Вон как яростно взялась!

От лукавых глаз нахалки,

От ее свекольных щек,

От восторженной атаки

Начинается отток.

Как карась на сковородке,

Раскрывает Мишка рот —

Вырывается из глотки

Музыкальнейший аккорд.

Зинка сдержанно хохочет,

Но не хочет выпускать.

Наша Зинка, между прочим,

Не какая-нибудь блядь.

У нее мужик на даче

Роет землю в три ноги,

У нее мужик ишачит

И левачит... за долги.

Ну, а Зинка греет Мишку.

Ей на Гришку наплевать.

Любит Зинка по штанишкам,

По чужим озоровать.

Мишка в клуне растянулся,

Извиваясь, как карась.

За сарделькою по блюдцу

Зинка гонится, смеясь.

Ловит жадными губами,

Как поймает — обсосет.

Мишка корчится, ногами

Упираясь в небосвод.

Вольной Зинке видеть больно,

Как от злых ее проказ

Петушок безалкогольный

Заголился и погас.

Зинка мается бедняжка,

К помешательству близка.

За такие ласки Сашка

Обещал ей два куска.

Зинка мается, страдает

Над свернувшимся концом.

Как ей быть — сама не знает,

Если Мишка обладает

Одноразовым шприцом?

Мишкин козырь свесил уши,

Безнадежно обнищал.

Он ведь Зинку формой груши,

Груши западной прельщал.

Он внедрялся в Зинку плотно.

Каждый раз в нее входил

Неохотно, будто кто-то

Заусениц в нем набил.

Натянув колготки, сладко

Потянулась: «Ну-ка, слазь!»

Улеглась в душе осадком

С Мишкой временная связь.

От Агдама встала дама

С пустотою в животе.

Скажем прямо, от Агдама

Впечатления не те.

Ловко бедрами вильнула,

Хохотнула и ушла.

Свежим воздухом пахнуло

По загривкам камыша.

Никакой тебе огранки,

Безделушек на ушах.

Только бедра, как приманки,

Обнажают каждый шаг.

Зажигает в храме свечи.

Зло заводит паренька,

За взволнованные речи

У газетного ларька.

«С одноразовым смириться

Хочет Зинка — гопца-ца,

А не то — найдет ленивца,

Может даже без шприца».

Ходит, думает о Мишке,

Ей на Гришку наплевать.

Гришка Зинку не колышет,

Это надо понимать...

СНОБ

1

Из Донбасса одноклассник

Написал письмо: проказник,

Ловелас и балагур,

Превращая будни в праздник,

Пострадал от местных дур.

Не мужик жену Татьяну

Соблазнил, дуреха, спьяну

Тетке Маньке отдалась.

Пишет Васька: «Как ни гляну,

Всюду бабы, всюду грязь.

Обложили лесбиянки,

Дарят Таньке по ночам

Заграничные приманки,

Ну, а Танька, это — Танька,

Приголубь и сдохла Танька,

Так прилипчива к харчам.

Что мне делать? Обалдело

Смотрит Танька на меня

И уносит к Маньке тело,

Тело мужа отстраня.

Я и так уж к ней и этак,

А у Таньки кислый вид.

«Посоветуйся с поэтом,

Тот поможет, говорит...»

Я письмо его читаю,

Юность нашу вспоминаю.

Есть что вспомнить! Как ни как,

Васька — парень не дурак.

Чтоб трясти мотней по краю

Есть у Васьки кадилак.

Васька добр и крепок статью.

В ранней юности его

Осаждали бабы ратью,

Соблазняли под кроватью,

Но не более того.

Васька сноб каких не много.

Он живет на скоростях.

Если надо ехать к Богу,

Он найдет к нему дорогу,

Несмотря на то, что много

Гибнет девок на путях.

Я жену его, Татьяну,

Помню крошкой, иностранным

Языком овладевать

Помогала ее мать.

Хороша была хохлушка.

До того, брат, хороша.

Влезла в душу добродушно.

От улыбки ее душной

До сих пор горит душа.

Как-то маме заявила,

Что сынку науки впрок,

На дому определила

Дополнительный урок.

Я вошел, она в постели.

Испытал я легкий шок,

Созерцая акварели

Золотистых ее ног.

Мир поплыл перед глазами.

Увлекла меня в постель.

Обжигало тело пламя

Незабытое досель.

Так торжественно и ново

В ее голосе грудном

Прозвучало это слово,

Все поставив кверху дном:

«Ай ловью!»

— не кайф ловлю ли?

Пела пышная кровать.

Окружили пчелы улей —

Бела света не видать.

Привечала, обучала

Иностранным языкам.

Если слово не звучало,

Начинали все сначала,

А, кончая, так кричала,

Что — мурашки по рукам.

2

«День шахтера» будет скоро, —

Заявила как-то мне.

—Хорошо бы День шахтера

Провести на стороне?

На азовских пляжах август

Свеж и нежно-золотист,

Но... к мамаше не отважусь,

Сам к мамаше обратись?»

Я родителям с налета

Говорю: «Пока охота

Вникнуть в тайны языка,

Не держали бы сынка?»

Отвечает мать: «Попробуй,

Но усердие умерь,

Как бы с этакой учебой

Ты не вылетел за дверь...»

3

Пело море на просторе,

Море ластилось у ног,

Но совсем не морем вскоре

Я серьезно занемог.

У нее ума палата,

У меня огонь в крови —

От заката до заката,

От зари и до зари.

«То не ветер ветку клонит,

Не дубравушка шумит...»

На меня тоску наводит

Синеглазый эрудит.

Он о Пушкине частушки,

О Есенине стишки,

Я же — ушки на макушке —

Про ватрушки да рожки.

На холсте портрет рисует,

Сигарету в рот сует.

Катерина с ним флиртует,

Восклицает: «Во дает!»

«Я даю, а ты бы сына,

Да спровадила куда?»

Хороша была скотина —

Синеглазый тамада.

Я от ревности сгораю.

Катю ночи напролет

Поцелуями снабжаю,

Осуждает, но... дает.

Балабол привел девчонку,

Распашонку в две руки,

Теребит мою мошонку,

Жажде сердца вопреки.

У меня душа на шашни

С малолеткой не лежит,

А соперник носом пашет,

Жаждет жучку подложить.

Эта сучка-закорючка

И липучка еще та,

Но летит по небу тучка,

Оседлавшая кота.

Что ж ты Катя-Катерина

Жвачку жаркую жуешь?

Увела от мамы сына,

А к другому пристаешь?

Сын в твое влюбился тело,

Он к душе твоей прилип.

Тело сына перезрело,

Сладок сахарный тростник.

Подскажи ему, как надо

Ночью женщину ласкать,

Он каштаны станет задом

Из огня тебе таскать...

4

Понимаю, что теряю.

У соперника язык,

Даже я обалдеваю:

Как сношаются в Китае

Говорит ей напрямик.

Хорошо рыбак рыбачит,

По жаровне Катя скачет.

Так довел ее стервец.

Глазом огненным левачит,

От нее совсем не прячет

Набухающий конец...

Озверела Катерина,

Скачет ночи напролет,

Называет свина сыном,

В рот, скотина, не берет.

Я и так ее и этак,

Я стихи о ней пишу,

Горячо перед рассветом

Языком в нее вхожу.

Стонет, корчится от страсти.

Начинает забывать

Приглянувшиеся снасти,

Все же — женщина,

не блядь.

У меня талант особый

Проявился, все что плел

Соблазнитель бирюзовый,

Я в ночные ласки ввел.

По-китайски,

по-индуски,

И по-русски хлопочу,

От пещерки ее узкой

Отрываться не хочу.

Для занятий ночи мало.

Не выходим за порог.

Наслаждаюсь до отвала,

Чтоб на пляже не пылала,

Болтуну не предлагала

Ароматный свой пирог.

5

На записку сноба Васьки

Отвечаю: «Знаешь, Вась,

Поскупился ты на ласки,

Танька к Маньке подалась.

А теперь ее персоне

Нужен конь-огонь,

погони

Ей уже не избежать.

Если Танька в страсти тонет,

Таньку надо поддержать.

Не кичись, что чином выше,

Что румяней, чем рассвет.

К той двери,

откуда вышел,

Обходной дороги нет.

К той двери прилипнет деверь,

Станет смазывать тайком,

Если бредишь ты под дверью

Материнским молоком.

Ты к двери тянись губами,

Всей душой и телом всем,

Чтоб не сталкиваться лбами,

Непонятно как и с кем.

За душистой этой дверью,

Если ты не паразит,

Ждут тебя такие дебри

От которых просквозит.

Раздалась за дверью бездна.

Загляни и ты поймешь,

Что за дверью бесполезно

Жить за здорово живешь.

Испытать восторг за дверью

Этой может только тот,

Кто, входя в родную келью,

Видит выход, а не вход.

Золотой или порочной

Ночью явится она,

Хлопочи о ней... короче,

Пусть длиннее будут ночи,

Ослепительней луна.

6

Прочитал письмо Василий

И такой дает ответ:

«Неприлично быть мессией,

Даже если ты поэт.

Из твоих стишков выходит,

Что лукошко у жены

Вроде просеки Господней,

А не штрека Сатаны.

У Татьяны, как ни странно,

Прекратился этот бред.

С лесбиянками Татьяна

Отменила свой дуэт.

Но меня не подпускает.

Изнывает над письмом,

И мамаша допекает.

Вспоминает о былом...»

Я письмо его читаю

И такая вдруг тоска

Навалилась...

Понимаю.

Нужен импульс для броска.

Если что-то изменилось

В жизни Васьки,

значит мать

Изъявила свою милость,

Перестала донимать.

От шахтера Васьки проку

Было мало, но ломать

Ради этого эпоху

Не решался Катькин зять.

Сексуально—безнадежным

Не был Васька, иногда

Он вытаскивал из ножен

Эту штуку для труда.

Я писать не собирался.

Но на следующий день

Два письма пришло: от Васьки

И от Тани, и не лень

В озорных моих поэзах

Долю истины искать?

Пишет Васька: «Бесполезно

Женским телом помыкать.

Танька мечется по хате,

Над письмом твоим ревет.

Я полез было под платье,

У нее под платьем — лед.

«Растопи, — орет, — иначе

Я дорогу проплачу

И к поэту на удачу

Прямо ночью улечу!

Да и мать свихнулась тоже,

Бьет озноб ее, похоже,

Ты в стишата наугад

Яда выплеснул заряд?

Приезжай, пока не сдохли

Эти бабы от тоски,

А не то —

намылю ноги

И подамся взапуски!..»

7

От письма Татьяны сразу

Потеплело на душе:

«Здравствуй

Сашенька-проказник,

Мы соскучились уже.

Мы хотим тебя до вопля,

Раздирающего грудь,

До всемирного потопа,

Обнажающего суть.

Ты поэт любовной страсти,

Я — сплошная страсть, отчасти

Баба местная одна

Проняла, но не до дна.

Я теперь ласкаю маму,

Мама лапает меня.

Мы летим в такую яму...

Прилетай, пока от сраму

Не залезла под коня?..»

Я поехал, не потеха

И не страсть меня вела.

Я на родину поехал,

Память сердца позвала.

Лето к осени катилось,

Нежно солнце золотилось,

В кроне дуба рыжина

Рановато появилась.

Танька, Васькина жена,

На плечо мое склонилась,

Катерина поклонилась,

Очень мало изменилась

За пятнадцать лет она.

8

Васька гостю не опасен.

Боль и быль переплетя,

Он подался восвояси,

Как капризное дитя.

Женщинам не до застолья,

Но в России повелось

Прежде выпить за здоровье,

Если в доме вашем гость.

Пили «Плиску»,

вишен миску

Не без радости умял,

Рыскал с дамами под «Плиску»

И слегка озоровал.

А потом такой волною

Окатило—обожгло,

Окунулся с головою...

И пошло... и повело...

Полетели блузки, юбки.

Все смешалось:

губы, губки —

Завертелось, поплыло

Золотое помело.

Дикий вихрь кружил и путал,

Поднимал под облака.

Без отрыва трое суток

Я взлетал до потолка.

Все своими именами

Называлось: дух и плоть.

Расползался пол под нами,

Похихикивал Господь.

Божьей милостью прижатый

К двум красавицам лежу

И о чем-то непонятном

Бессознательно твержу.

Никогда подобной встряски

Не испытывал мой дух.

О последствиях опасных

Было думать недосуг.

Понимал, что не уеду,

Ваське Таньку не отдам,

Что иду за Чертом следом,

Околпачиваю дам.

Нежность огненным потоком

Захлестнула их тела,

Страсть ударила с наскока,

Закусила удила.

На глазах помолодели

Наши лица и тела.

Оторваться от постели

Лесбиянка помогла.

Мылись в бане тети Мани,

Маня баба еще та,

Жадно шарила в кармане

Похотливого кота.

Разложила на лежанке

Свой расплывшийся живот:

«Загляни в лукошко к Маньке,

Может Манька оживет?»

Парил Маньку, Катю гладя,

Обнимая Танин стан.

Маня парилась как надо,

Превратила меня Маня

В огнедышащий вулкан.

Таня телом потеплела.

Ваську в баню позвала.

Глянул Васька обалдело

На раздетые тела.

Манька Васькина поганку

Привела в такой восторг.

Заметался Васька в танке,

Тащит Таньку за порог...

«Хороша была Танюша,

Краше не было в селе...»

Варит Васька суп на ужин,

Держит всех навеселе.

Таня так его и этак...

Ну, а я, не будь дурак,

Катерину напоследок

Утащил за буерак.

«Оставайся?» — шепчет Манька,

Подобрав в себя живот.

Похудела лесбиянка,

Ничего почти не жрет.

Опротивели ей бабы,

Дайте Мане мужика,

Чтоб таскал ее за жабры

Не скукожится пока.

Я уехал, вот потеха.

Бабы плакали навзрыд:

Не напрасно ли уехал? —

Тайный голос говорит.

Осень шастает в измятом

Платье, листьями шурша,

Понимаете, ребята,

Жизнь к закату подошла.

Душу вьюга закуржавит,

Смертным холодом обдаст.

А за Таней ходит парень

И породист и задаст.

Дело Танино не ново,

Да и я уже не нов,

Начинаю бестолково

Сторониться пацанов.

Так что лучше неразлучной

Парой бедствовать с женой

От получки до получки,

Без трясучки за спиной.

ВОЖДЬ

Государством вождь не правил.

Возглавляя клан людей,

Уважать себя заставил,

Превращая баб в блядей.

У вождя большие связи:

Ублажать? Ни в коем рази —

Голосует за диктат

Весь партийный аппарат.

У диктата дело свято,

Дело свято у диктата,

Потому, как не дурак

Бравый Маг из аппарата,

Узаконивший бардак.

В бардаке, аки собаки,

Люди лаются и льнут

К обветшалому бараку,

Берегут его сосуд.

Стонет свора от позора,

Разъедает свору ржа,

Спят избранники по норам

В ожиданье дележа.

Третий лишний —

тише мыши,

У него собачий нюх.

Если хищник рядом рыщет,

Прохлаждаться недосуг.

Задушевная беседа,

Обещание соседа

Вору денег одолжить,

Может голову вскружить.

Липнут сучки, не с получки,

Как бывало. Пристают,

Потому, что эти сучки

Среди нищих не снуют.

Не зубовный скрежет режет

Душу тайного жильца,

Для жильца костюмчик свежий

Сшит по меркам подлеца.

Ошкурил я эту дуру,

Перво-наперво вспоров

Боевую агентуру

Из покладистых коров.

«Ты, собака,

станешь раком

Всем баракам потакать,

Если сраки по баракам

Перестанешь затыкать!»

Мужики Жука зажали

И давай его тузить,

Кагэбэшники визжали,

Приказали долго жить.

Кто, да как? Какая срака

Сможет вынести позор,

Если сраке дулом танка

Причинен такой разор.

Кагэбэшки по баракам

Баб допрашивали:

«Драка

Состоялась,

стало быть,

Огрызалась чья-то срака,

Не дала себя долбить?

Бабы ахали спросонья,

Бабы Господом клялись:

«Алкоголик не клаксонил,

Да и выхлопа, кажись,

По ночам не наблюдалось.

Все решалось на авось».

Одолела баб усталость,

Оприходовала злость.

Кагэбэшники руками

Разводили: «Ну, дела...

Бабы вместе с мужиками

Закусили удила.

Все вы пьяницы и суки,

Всех вас виселица ждет...»

Избивали по науке

Сапожищами в живот.

Не хотелось бы мне бисер

Перед свиньями метать,

Но наводит жизнь на мысли:

Век мне воли не видать!

Кагэбэ теперь в обнове.

Он Россию не сожрет,

Он теперь на страже слова

Обновленного живет.

Квохчут килеры в законе,

Нет от прессы им житья.

Уголовника хоронят —

Достают из забытья.

Зарубежные клаксоны

Дико стонут, кони ржут.

Мытари в шампанском тонут,

Зазеваешься — сожрут.

От такого хоровода,

Озверевшие в борьбе,

Затыкаем уши гордо,

Бьем железом по трубе..

Ни к чему за нож хвататься:

Или Бог российский лжив,

Или люди не боятся

Непредвиденных нажив?

На Руси, с подачи Думы,

Процветают грабежи.

По рукам кочуют суммы,

Раздобытые во лжи.

Не могу молчать могилой

В стороне от мерзких дел,

Стоном «Господи помилуй»,

Облегчая свой удел.

У поэта совесть где-то

Не кочует, он живет

Догмой Нового завета,

Хоть случается над этим,

Над Заветом и заржет.

АРТИСТ

«Ты б ни куксился, — сказала.

—Ты сегодня нарасхват.

Прибежит коза с вокзала,

Ты козе задвинуть рад».

У артистов ритм неистов.

У артистов агрегат

Завывает, как транзистор,

Открывая хит-парад.

Ах, какие ходят крали,

Русы волосы до пят.

Крали негра обокрали,.

Нарожали негритят.

Потому как эта особь,

Что в транзисторе орет,

Нынче пользуется спросом,

А в России недород.

Вот и квакают в истоме,

Лезут девочкам в трусы.

Отколол кубинец номер —

Шток работал, как часы.

Если сеятель отменный

Бабу оплодотворит,

Сын продолжит перемены,

Дел великих натворит.

Негр — певец довольно грузный,

В два вершка его кишка,

Он накачивает грузом

Пузо бабе из Торжка.

Он зажал ее в сортире,

Заголил ей белый зад,

При раскачке чудо-гири

За зарядом шлют заряд.

Скачет черное на белом,

Грубо грудь девичью рвет.

Он вгоняет парабеллум,

А она в ответ орет.

Собрались в сортире шлюхи,

Наблюдают хит-парад,

Негра траурные руки:

—Вот вам, суки, — говорят.

У ребят из Кутаиси

Шток свисает, разродясь,

А у негра не обвиснет,

Стоит в щель ему попасть.

В туалете бабы стонут,

Увлекает их стриптиз,

Бабы в изморози тонут,

Потирают свой карниз.

Под карнизом, в опахале

Пышных мхов и лопухов,

Пахнет душными духами,

Потрохами женихов.

Жадно вздрагивают ноздри

Африканца-жеребца,

Он по заднице елозит

Мокрой тряпкой в два яйца!

Сковырнулся жук навозный,

Видно воздух подкосил?

Негр бежит,

пока не поздно,

В казино... набраться сил.

Разобиженные девки

Следом скачут и орут:

«Предоставим негру целки,

А мужья оплатят труд.

Ну, а те, кому в сортире

Порезвиться повезло,

Вспоминая яйце-гири,

Похохатывают зло.

Затыкают щели ватой.

Жажда оплодотворить,

Стать приманочкой богатой,

Побеждает, стало быть.

Не ищи, дурная сука,

Мою скуку на суку,

Я войду в тебя без стука,

Отдавайся знатоку?

Я встречал девчат строптивых,

Удивительно красивых,

С головою на плечах,

С легкой придурью в речах.

На поэтов не бросались,

Ненавидели певцов,

За порочную усталость —

Побежалость жеребцов.

Шел за ними озорными,

Восхищаясь и боясь,

Что свое утрачу имя,

Оговаривая связь.

Я люблю их поименно,

Притороченных к мужьям.

Обожаемые жены

Непричастны к дележам.

Будут дети их упрямы,

Озадачены, как мамы.

Становлением души

Будут дети хороши.

Ну, а мы-то, ну, а мы-то

В деревянное корыто

Тихо сядем, шито-брито,

Будем там озоровать.

Негру рожа не набита,

Похохатывает, знать.

Деревенская смеется:

«Обгорелая кишка...»

Городская отдается

От семьи исподтишка.

Никаких тебе прелюдий.

Заголила жопу: «Н-на!»

Похохатывают люди:

«Боевая она в блуде,

Петьки Кукина жена!»

На Кукане с мужиками

Негр из Кубы водку жрал.

Разорвали негра хамы,

Чтобы впредь не жировал.

Разорвали, трали-вали,

Русским бабам разослали

По кусочку, по плевку:

«Вот вам, бабоньки, спирали,

Пригодятся на веку...»

ДЕРЕВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ

Как-то жителя деревни,

За дерьмовые грехи,

Бог послал к едрене Фене,

Это значит — в лопухи.

В лопухах довольно сыро,

Неуютно в лопухах,

Вот и вздумал кот-проныра

Трахнуть хутор впопыхах.

Одинокие молодки

Очень падки, говорят.

Говорят, за рюмку водки

Бабы выстроятся в ряд.

Шел нетвердою походкой,

Шумно семечки щелкал,

На дородную молодку

Филин с ветки намекал.

«Хорошо бы высшей пробы

Оказалась эта блядь? —

Думал грешник, крышку гроба

Опасаясь обгонять.

«Умер кто?» — спросил у тетки.

Тетке лет под пятьдесят,

От ее широкой глотки

Стал я тихо угасать.

«Кто вы будете такие? —

Тетка спрашивает зло.

«Я из Киева...»

«Из Кие...

Вон куда вас завело!

Гроб два месяца как дома, —

Говорит, перекрестясь.

—Долго крышка от знакомой

Не могла домой попасть.

Два подшипника приладил

Тесть, теперича качу.

Помогите, Бога ради,

Я натурой оплачу?»

У нее натура-дура,

Рот морщинки оплели,

Но, глаза увидев,

шкуру

Рад был сбросить в ковыли.

И речиста и плечиста,

И задаста и глупа.

Я ей кое-что прочистил,

Как нечистый, у столба.

В крышке гроба эта сдоба

Ворковала о любви.

Опрокинув крышку гроба,

Завалились в ковыли.

«Хороша, — сказала,

—штучка,

Уступаю гроб взамен.

Эта штучка—закорючка

Лучше всяких перемен.

Повтори?» — вздыхала сладко.

«Хорошо бы до зари?»

И елду мою украдкой

Облизала: «Повтори?»

2

Как положено поэту,

Я от первого лица

Доведу поэзу эту

До победного конца.

Буду скромен и огромен.

Не феномен за бугром,

А российский наш феномен,

Прущий в рощу напролом.

Эх, частушки-побрехушки,

Если ушки на макушке

У психушки,

не хочу

Переваривать в психушке

Все, что здесь наворочу.

Ароматны наши кущи

И задумчиво скромны,

Даже если змей запущен

Под державные штаны.

Обносилась рать святая,

Но Россию не клянет.

Припекает так, что тает...

Пусть растает, если — лед.

Унесла все наносное —

Злое полая вода,

Чтоб от холода весною

Не дубели города.

Помнит пашня

день вчерашний,

Шла пропашка на ура.

Зрела бражка,

к бражке — кашка.

Не страна была — дыра!

А теперь? Теперь потери

Заколачивают двери,

Одевают их в броню,

Потому как двери

звери

Подрывают на корню.

3

Забрюхатела хозяйка,

Донимает мужика:

«Развалилась в спайке

стайка,

Будет сын без молока?»

Мужику одна забота —

На болоте уток бить,

А работать не охота,

Точно так же,

как — любить.

Говорит хозяйка мило,

Просит стайку починить:

«Мужика спишу на мыло,

Будем мыться,

стало быть.

Увлекла хозяйка в стайку,

То не стайка — решето.

Приглянулась мне хозяйка,

Намекаю ей на то...

А она лицом дурнеет,

Знай нашептывает мне,

Что общаться не умеет

С чужаком на стороне.

Поработай, мол, сначала,

Петухом пострекочи,

Растопчи мои печали

Калачами на печи?

Я прошу прощенья.

Звенья

Разбирая, хлопочу.

Наблюдает вся деревня,

Я работаю, молчу.

По ночам на чемодане

Сплю в чулане, не ворчу.

Феня ходит возле бани,

Мужа гладит по плечу.

Тот ревнует—негодует,

На охоту не идет.

Откровенно озорует,

Намекает на приплод.

Стайку на ноги поставив,

Я хозяину сказал:

«Не дурил бы ты, хозяин,

Я с чернобыльских окраин

Это дело завязал.

Потому и бултыхаюсь

В придорожных кабаках,

Что убить в себе пытаюсь

Перед ненавистью страх».

У хозяина щетину

Обожгла слеза, подвинул

Стул к столу и говорит:

«Ты бы клуню передвинул

Ближе к дому, пусть стоит?»

Я разделся, осмотрелся.

Вижу, Феня расцвела.

А хозяина-балбеса

Понесло невесть куда.

«Заходи на половину?» —

Прошептала вечерком.

На засовы дверь задвинув,

Шел я, нежностью влеком.

Шел в исподнем, мужа вроде,

Шел с душою нараспах.

Был я женщине угоден.

К черту годы, если так.

Феня тело распахнула,

Страстью душу обожгла.

Так свежо в лицо пахнуло,

Что вскочила, ожила

Моя старая забава,

Штучка-дрючка в волосках.

Прошептала:

«Я пропала

В озорных твоих бросках1»

4

Я ласкал ее, истошно

Воя в страсти и тоске.

Над душой ее безбожной

Зависал на волоске.

В косы Фени душу кутал,

В их потоке утопал.

Окрылено больше суток

К телу Фени прилипал.

На плече она рыдала,

Говорила сгоряча,

Что у нашего причала

Книгу нежности прочла.

«Пусть порочно,

пусть непрочно

Все, что делаем сейчас,

Поработай сверхурочно,

В шкуру черта облачась?»

Я согласен. Мир прекрасен.

Ржет кобыла на лугу.

Я для мужа не опасен,

Сдвину клуню и... сбегу.

Только Фене все до фени,

Ходит Феня по пятам.

Опускаясь на колени

Что-то ищет тут и там.

Заявляю ей: «Недолог

Путь к обрыву, если взрыв

С наших чувств срывает полог,

Даже штопора не скрыв.

Осторожнее, однако,

Нужно греться у огня?»

Начинает Феня плакать,

Провоцировать меня.

Муж с охоты тащит шпроты,

Варит утку на огне.

Об охоте и работе

Он рассказывает мне.

Феня места не находит,

Мужа вздохами изводит,

Носит в юбке самогон,

Чтоб скорее о походе

На охоту думал он.

Феню в клуне не однажды

Зажигал.

Горя от жажды,

Наслаждалась не спеша,

Каждым словом,

вздохом каждым

Душу-грушу потроша.

На краю стола, бывало,

Сядет, косы распушив,

Возбуждает мое жало,

Поцелуем оглушив.

Раздвигая ноги, прячет

Потемневшие глаза,

А душонка так и скачет,

Властно требуя туза.

Ноги тело обнимают,

Руки поршню помогают,

Чтобы ухарь, ни дай Бог,

От хозяйки не убег.

Понимаю, быть погрому

В нашем лживом варьете,

Но ношу ее по дому,

Как рюкзак,

на животе.

Ночью в качке-раскорячке

Феню здорово знобит.

Я теперь, с ее подачки,

Сексуальный эрудит.

Член в пятнадцать сантиметров

Может здорово взбодрить,

Если женщине неведом

Настоящий эрудит.

Феня загнанного мужа

Не хотела обижать.

Торопился муж на ужин:

Сунул, вынул и... бежать.

Брался он за дело робко.

Потому не преуспел,

Что ни разу о коробку

Тонкой спичкой не задел.

Обанкротившись, с дивана

Не вставая, захрапел,

Ну, а Феня, та под краном

Подмывает свой надел.

Не ропщи, не падай духом.

Мне тебя не убедить,

Что занозистым старухам

Тоже хочется блудить.

Я хочу тебя до дрожи,

До крушения в крови.

Мы с тобой слегка похожи,

А особенно — в любви.

Запуская в рощу пальчик,

Получаешь благодать,

Потому как спит ныряльщик,

Ухайдохался, видать?

Я его не осуждаю.

Кто до уток не охоч,

Опрокидывает кралю,

Чтоб жене своей помочь.

Кто до уток,

кто до шуток,

Кто до звонкого стиха,

А у Фени слаб желудок,

Перистальтика плоха..

Роют стрессы-стюардессы

Дыры в теле и в душе,

Даже с бесом интересно

Ей поджариться уже.

Ой вы, Стасы-свистоплясы,

Пуза полные трусы,

Подзадорить бы авансом,

Чтоб забегали в овсы?

На овсах сидят сороки,

Им, сорокам, невдомек,

Что сорокам скоморохи

Рот закрыли на замок.

Скоморох не плох,

однако,

У него душа болит.

Каждый встречный забияка

Двинуть в морду норовит.

Только Фене все до фени.

Мужа Феня прогнала.

По совету милой Фени

Обслужил я полсела.

Все молодки-одногодки

Просят ядра потолкать,

Продырявить им колготки:

«Уж ни целка ли ты, Кать?»

«Пусть ни целка я,

но щелка

Не работала давно.

Полюбила человека,

А на практике — говно.»

«Я ее проковыряла,

Пальчик-смальчик обслужил,

Приходил тут... с перевала,

На дурничку с месяц жил».

«Разведенная я, мужу

Изменила с подлецом,

А подлец, кому он нужен?

Разве матери с отцом?»

«Я наелась до отвала.

Был мой рот, как огород,

Поливальщиков хватало,

А туда... я не давала,

Все боялась — пропадет?»

Я не брезговал ни тою,

Ни другою, я гонял

Местных девок к водопою,

Птичьи гнезда разорял.

Не куражились, не злились.

Хоть и был я нарасхват,

Даже Фене не хвалились,

Приласкав мой автомат.

А потом тоска заела:

Что-то делаю не так?

Вон и Феня заболела, —

Подозрение на рак.

Говорю ей: ты сама, мол,

Поощряла мой загул.

Улыбается устало,

Опускается на стул.

Заголяют бабы ноги,

Чешут пышные зады.

Обслужить бы их берлоги?

Да беда не до балды..

Не до фени беды Фени

Мне, однако...

Я мечусь:

Медицина просит денег —

Зарабатывать учусь.

Там сарайку заварганю,

Там оградку сколочу.

Бабы явно хулиганют.

«Заглянул бы?... Оплачу...»

За дела такие плата

Мужику не по душе,

Но жена не виновата,

У нее на теле пятна

Появляются уже.

Я ношусь от дома к дому,

Приглашаю докторов.

Платят бабы очень скромно,

А потребность, будь здоров!

Я и так уже и этак.

Умудряюсь не кончать,

Ну, а бабы видят это

И, конечно, не молчат.

Бабы штрафы объявляют

Мужику за недогруз.

Говорят, не заполняю

Усыхающий их шлюз.

Мол, от спермы

крепнут нервы,

И морщины не страшны.

От нагрузки непомерной

Бабы стали не нужны.

Ведьма старая в косичку

Заплела седую прядь.

Начала она про смычку,

По привычке, завирать.

К молодухе-вековухе

Забегаю на заре,

Но у поршня дело глухо,

Зависает на дыре.

Уж она его ласкала,

Окунала в молоко,

Только поршню дела мало

До смазливой Сулико.

Дикой ночки заморочки

Не сумели разгадать:

«Мужику на худосочной

Бабе надо побывать» —

Заявила молодая,

Но худая, будто жердь.

И штаны с меня снимая,

Захотела поиметь.

Расходилась злючка-дрючка.

Нож схватила со стола,

И на всю мою получку

Это дело завела.

«Сухостой, а дело знает», —

Думал я, целуя грудь.

Дома Феня умирает,

А она кричит: «Побудь!»

Искрометная баруха,

Вместо уха — абрикос.

Я обгрыз барухе ухо —

Пронесло меня до слез.

Прибегаю утром к Фене.

Нету Фени, умерла.

Золотистые колени

Смерть безжалостно свела.

Животом лежит на ложе.

Смерть, оскалясь на все сто,

Утверждает дикой рожей

Воровское ремесло.

«Ах ты, Злючка-закорючка,

Косоглазая с косой.

Подавись-ка ты с получки

Нашей ржавой колбасой!

Четвертную самогона

Достаю на стол, с разгона

С трупным запахом — колбас,

Что по случаю припас,

Подношу ей на тарелке,

С уважением,

как целке,

Потому, как род людской

Передохнет от такой

Расторопной костелянши.

«Почему не знала раньше, —

Заявляет она мне,

—Что к отроковице нашей

Ты приходишь, как к жене?»

Опрокидывает рюмку,

Наливает по другой.

Заявляет мне, как другу:

«Не печалься, дорогой?

Я тебя не потревожу,

Можешь женщин потрошить

Мни меня, накрывши рожу...

Если хочешь услужить?

Говоря, что я не баба,

Ошибаешься, дружок.

Я сама сейчас смогла бы

Обслужить мужской рожок.

Я ни нежности, ни страсти

От мужчины не дождусь,

Развали меня на части,

Я с тобою повожусь».

Расторопная дуреха:

Все же баба, не мужик.

Приоделась бы немного,

Нацепила бы парик?

Подаю ей платье Фени,

Узковатое в груди.

Развожу рукой колени:»

Ну-ка, стерва, упади?»

Смерть хохочет,

выпить хочет,

Чтобы, значит, завестись.

Не хватает бабе мочи,

Вот и квакает: «Окстись!»

Ну, а я напропалую

Раскрываю две кости:

В шерсти буем озорую,

Чтоб туда его ввести.

Никаких тебе кудряшек,

Завлекашек никаких.

Косо Смерть косою машет,

Ну, да ладно, я не псих!.

Побарахтался, побился

Над проблемой номер два.

Но отправить не решился

Сухостоем на дрова.

Все же баба,

пусть ни ляжек,

Ни овражка между ног,

Но зато косою машет,

Загоняет хилых в гроб.

Посмеялась мне вдогонку,

Феню тронула рукой,

Прислюнив косу к порогу,

Удалилась на покой.

Пусть поспит, ее работа

Не настолько и проста,

Чтоб ласкать в чужом болоте

Похотливого кота.

Хоронили Феню хмуро.

Бабы плакали навзрыд.

«Ну какая же ты дура,

А смазливая на вид» —

Слезно квакала худышка,

Увлеченная игрой.

Бередила душу крышка

Над кубышкой гробовой.

Золотистая солома

Посводила нас с ума,

До того была знакома

Над кубышкою кайма,

Скачут черными ночами

Бабы в черные чаны.

Обнаженными плечами

Все чаны начинены.

Черти хлопают хвостами

По чугунным животам.

Увлекают черта дамы

В эротический бедлам.

От смолы кипящей жажда

Проявляется вдвойне,

Каждой хочется однажды

Жениха на стороне.

Под глазами Фени тени,

Фене черти не страшны,

Потому как лапы к Фене

Не суют пока в штаны.

Говорят, в аду не плохо,

Это, братцы, ерунда,

Бабы сетуют на Бога:

«За какие... нас сюда?»

Черти хищно узколобы

И трусливы, как коты,

Даже бабам высшей пробы

Прожигают животы.

Никаких тебе обновок,

Никаких тебе поэз,

Развлеченья никакого

Не придумал бабам бес.

Вот и маются, бедняжки,

Зябнут в адовых чанах,

Не дают чертям поблажки,

Кочегарят, просто, ах!

У чертовок шаг не ловок,

Чуть не так шагни, тебя

Ненасытная корова

Подминает под себя.

От нее бывает тошно

И чертовкам и чертям,

Видно,

сделал Бог оплошность,

Сотворив в аду бедлам.

Да и пусть их.

Мы при деле.

Наше дело — сторона.

Я все думаю о Фене,

Как устроилась она?

ИНОК

Валентину ФЕДОРОВУ

Инок шел на поединок,

Не с богатою братвой,

С юных лет

мятежный инок

Воевал с самим собой.

Трудно жить и неуютно

Среди пишущей братвы:

Все живут сиюминутной

Жаждой водки и жратвы.

В тундре иноку поведал

Молодой промысловик,

Что медведь,

идя по следу,

Делит пищу на двоих.

Что в заснеженном жилище,

В ледяном своем ларце

Жизни ритм щадящий ищет

Смерть с улыбкой на лице.

Не о смерти думал инок,

В ледяной влезая скит.

Шторм, подталкивая в спину,

Был на инока сердит.

В ледяной пустыне мира

Инок думал о родне.

Не нужна родне квартира,

Если инок на коне.

Не уходит от погони,

Грозно шторму не грозит.

Вихри — северные кони —

Намекают на транзит.

Север манит,

север ранит.

Он тиранит, но не лжет.

Потому как Север — парень,

Север — парень еще тот!

В волосах его курчавых

Ветер свищет и ревет.

Север чайников начальник,

А на чайников печальных

У народа недород.

Инок шел на поединок,

На поэтов не роптал,

Потому как с детства инок

Кровь поэзии впитал.

От седьмого пота рвота

У читателя остра.

Хорошо, когда работа —

Вдохновению сестра.

У поэта дар особый —

Не бубнить,

а в бубен бить.

Отказался инок сдобой

Человечество кормить.

В ледяную келью лезет,

Где за воплями пурги

Не терзают грудь

прогресса

Шлакоблочные шаги.

Там душа чиста,

как чаша,

Из искрящегося льда,

Для стоящего на страже

Эта истина проста:

Нет поэтов,

чтоб дуплетом

Били жаворонка влет

И судачили при этом

О наличии свобод.

Инок шел на поединок,

Потому как далеко

Не всегда

суровый инок

Видел то, что утекло.

Утекло за перекаты,

За седые гребни гор,

За кремлевские палаты,

Дорогие до сих пор.

Лезет снег за голенище.

Ветер свищет,

волны льнут.

В одинокое жилище,

Где который день

без пищи,

Люди инока клянут.

Инок бродит, хороводит.

Легким платьицем пурги

Очарованный, заводит

Разговор про пироги.

Чтобы хрумкали капусткой,

Подрумяненным лучком,

С этим радостным искусством

Тоже инок был знаком.

Что ты маешься, Маруся,

Кудри белые вразлет?

Если я напьюся в усмерть

И тебе перепадет.

Окочуримся в сугробе.

Я под юбки не ходок.

Полюбился мне особый

Твой сибирский говорок.

Твои ноги не убоги,

Грудь, как сдоба.

Сдобу-грудь

Хорошо ласкать в дороге

На сугробе где-нибудь.

Возле моря-океана,

Облицованная льдом

Колыбель твоя забавна,

Но в нее мы не войдем.

Там урчат поэты-урки.

Не придурки, но смешны.

Добывают урки шкурки

Для заезженной жены.

Ты сыта потоком света

Из-за сумеречных скал.

Я тебя на крыльях ветра

В этом мире отыскал.

Горячи твои объятья,

Складки платья хороши.

Пусть поэты конопатят

Нашу келью от души.

Чтобы ты не забежала,

Холодком не обдала,

Красотой не унижала.

Не спросила: как дела? Ледяную келью летом

Дружный паводок зальет.

Север балует поэтов

Вдохновеньем на отлет.

Ледяного королевства

Жалкий пасынок, зачем

Я зубами в Север въелся,

Или рехнулся совсем?

Помню споры-разговоры,

Тосты злости до утра,

Мужа, вставшего дозором

У зазорного пера.

Каждый — пастырь

красной масти

Или серой — все равно.

Пастырь душу рвя на части,

Сам исходит на говно.

У него сюжет прописан.

Отшлифован каждый слог,

От сюжета женским низом

Наш мессия занемог.

Летом в северной пустыне

Море зелени.

Отныне

Инок едет на Кукан,

Где тоскует мать о сыне,

И зовет к соседке Дине

Батя, добрый старикан.

На Кукане спирт в стакане

Не разводят, пьют сырец.

Ключ от дома на Кукане

Дарит иноку отец.

Но от Дины мало проку,

Не понравилась она.

Собирается в дорогу,

Чешет гриву скакуна.

Под дугою колокольчик,

Волейбольчик под рукой.

Обожает волейбольчик

Уходящих на покой.

Чешет гриву:

«Эй вы, сани!»

На повозке Дед с усами,

И Снегурочки рука:

Раздвигайтесь облака!

«Ты куда?»

Смеется инок

Чуб у инока седой.

Затевает поединок

С наседающей бедой..

Север лечит и калечит,

Север знает что почем.

У него крутые плечи, —

Не заманишь калачом.

Мчатся сани,

будто сами,

Эй вы, кони, веселей.

«Уведи меня, Сусанин,

В мир таинственных теней!»

Там ни омута, ни смуты,

Ни раздутых женских чар.

Фу ты, ну ты, первернуты,

Что ни встреча — то удар!

Ни жены, ни деток малых,

Ни родительских забот,

Только диких скал оскалы,

Да былые идеалы,

Превратившиеся в лед.

ПРИМАДОННА

Примадонна?

Что за чудо!

В доме битая посуда.

От посуды звон в ушах,

А за окнами, приблуда,

То ли воет муж зануда,

То ли ветер в камышах?

Примадонна жаждет донна.

Дон Идальго вне закона,

Но нежней Идальго нет.

Пусть неряшливо одет,

Пусть кричат, что из картона

Щит его и арбалет!

Торгашами, будто вшами,

Женщина окружена,

Не желает с торгашами

Хороводиться она.

Лучше рыцарь,

пусть картонный,

Пусть осмеянный жульем,

Попирающий законы,

Отбивающий поклоны

Даме сердца... Не о нем...

Не о нем ли в божьем храме

Спорит женщина с богами:

«Он из ваших, боги, чад!

Пусть уста его молчат,

Пусть разбиты его латы,

Не в порядке стремена.

Пусть он нищ, а вы богаты.

Аты-баты, шли солдаты,

Проклиная, аты-баты,

Золотые времена!

Дон Идальго, воды Дона

Отражаются в щите.

Тихо плачет примадонна,

Видно, замыслы — не те?

Торговать ее не тянет,

Разве что — озоровать.

Собутыльник не обманет,

А обманет, так обманет,

Из-за этого не станет

Примадонна косы рвать!

Пусть однажды обожжется,

Но дождется.

Жажда жить

По крови передается...

Без Идальго не поется,

Стосковалась, стало быть!

Стосковалась, В теле вялость,

Пустельга в душе и злость.

По вокзалам помоталась,

Наследить не удалось.

Ходят хищники похлеще

Волка, щерящего пасть.

Примадонна взгляды мечет,

Хочет в доброго попасть.

Но попасть не удается.

От прицельного огня

Трусоватый отвернется,

Хитроватый улыбнется,

Взгромоздится на коня.

Примадонна ищет донна.

Ухмыляется народ:

«Примадонне из картона

Нужен рыцарь, во дает!»

«У меня железный стержень, —

Заявляет некий гном.

—Если стержень мой рассержен,

Все поставит кверху дном!»

«Птица хочет порезвиться, —

Ухмыляется другой.

—Если дашь опохмелиться,

Поимеешь, кобылица,

Колокольчик под дугой?

Не ищи ты Дон Кихота,

Дон Кихот давно не тот,

Прозябает без работы,

На дурничку водку пьет.

Ты от времени отстала

Века на три...»

Некий жмот,

Заявил, что с пьедестала

Сброшен этот идиот.

Идиотом Дон Кихота

Назови, коли охота.

Он, рожденный для полета,

Даже в страшной нищете

Не опустится в болото —

Убеждения не те.

Примадонна жаждет донна.

Дон Идальго вне закона,

Но нежней Идальго нет.

Пусть кричат, что из картона

Его щит и арбалет.

Дон Идальго — он поэт!

ОХОТНИК

Закуржавел лес у лога:

Ни проехать, ни пройти.

Под сугробами дорогу

Даже Богу не найти.

Тяжелеют лапы елок,

Набухает влагой снег.

Завернувшись в снежный полог,

Спит усталый человек.

Никакой ему заставы,

Переправы никакой,

Отдыхает славный малый

С тощей бабой под рукой.

По реке на бате плыли,

К бате плыли без забот.

Батин бат они разбили

У базальтовых ворот.

Третий день идут по снегу,

Спят под снегом третий день.

Лес, как старая телега,

Что ни дерево —

то пень.

Остролицая шатенка,

Подрумяненная чуть,

Подставляет человеку

Лихо вздернутую грудь.

«Не возись, — кричит.

—Не ерзай.

Не вгрызайся задом в лаз.

Рассупонься под березой,

Оборзей хотя бы раз?

Раскорячь меня на чурке.

Ты ж не чурка, раскорячь?

Пошуруй в моей печурке,

Коли очень ты горяч?»

Караулову надуло

Снега в дуло.

Он поник.

Караулить Караулов

Ночью зверя не привык.

«Чтобы взял еще раз бабу

На охоту! Да ни в жисть!

Передок у бабы слабый,

Знай командует: ложись!

Я ложусь. Идет охота

Кашалота на кита,

От такой охоты — рвота

Чуть пониже живота.

К меховой палатке латки

Пришиваю по утрам.

С головой не все в порядке

У объезженной мадам.

Рвет палатку каблуками,

Гасит криками пургу.

Хорошо еще, что камни

Замурованы в снегу.

Не смешками бьет, —

снежками,

Или врежет по глазам,

Так что ходишь с синяками,

А за что — не знаешь сам.

Умыкнул жену от мужа,

Захотела на Кукан.

Я без мужа обнаружил

Отвращение к порткам.

То в ширинку лезут руки,

То от скуки лезут в рот.

Начинает по науке,

А кончает, как войдет.

В голубом таежном храме

У базальтовых ворот,

Спит охотник, сапогами

Подпирая небосвод.

МАТЫ

Разве маты виноваты,

Что погнали их из хаты,

Не пускают в огород.

Ну, а маты — это маты,

Маты — русские солдаты,

Брат поймет родного брата,

Если матом заорет.

Бог истерику закатит:

«Что вы лезете в трусы?»

Но когда-нибудь, ребята,

Наши маты демократы

Узаконят на Руси.

Не скажу, что нелюбимы.

И не пасынки они,

Не считаем их своими

От стыда перед людьми.

Ну, а маты — это маты.

Разве маты виноваты,

Что гонимы со двора,

Что с восторгом вороватым

Их таскает детвора?

Маты мы, конечно, любим,

Уважаем... как-никак,

В разговоре наши губы

Их ласкают просто так.

Посылаем матом свата

И невесту, если та

Преждевременно брюхата

От пархатого кота.

Мат и лечит и калечит.

Непомерно тяжкий груз

Русский мат возьмет на плечи,

На реке закроет шлюз.

Рядом с матом ходит атом:

Обложил и... с плеч гора.

Разве маты виноваты,

Что погнали их из хаты?

Наши доблестные маты

Нам под маты—перематы

Узаконивать пора!