2

ДИНА

1

Отдалась мне Дина дома.

Жорки Бруклина жена

Увела в свои хоромы,

Окоемы в два окна.

У нее капризный ротик,

Золотистые глаза.

Муж — на флоте,

Дину портит

В год примерно раза два.

«В страсти Дина —

это мина» —

Утверждают остряки.

Мужа Дина, как лавина,

Обнимает в три руки.

Дома овощи и фрукты,

Сельдерей и пастернак.

Сексуально неподкупен

Припасенный Диной злак.

Чтоб торчало не ворчало,

Убаюкивало чтоб,

Преподносит для начала

Дина лук или укроп.

Для салата из дайкона

Мята смятая свежа.

Для хозяйки муж — икона,

Не нужны ей сторожа.

Жорж визжит от возбужденья.

Жорж мужчина на коне,

Но стесняется влеченья

Жоржик к собственной жене.

Мне ж рассказывала Дина,

Предлагая сельдерей:

«Жоржик та еще скотина.

Ждешь три месяца с морей,

А придет на пароходе:

Вроде Жоржик, вроде мой.

Не успев войти, уходит,

До того, стервец, доводит,

Лучше в прорубь... головой.

Я его и так и этак.

Жоржик пальцем в лоб стучит.

Сам в героях пятилеток,

А пипетка не торчит.

Я к врачу ходила. Мило

Отвечает эскулап:

«Или перевозбудила,

Или в море — куча баб».

Я, конечно, психовала,

Жорке жару поддавала,

Обрезала чуб лихой.

Часто этот задавала

Приходил домой бухой:

«Что ты лаешься, как стерва?

Можешь выйти на панель,

Успокоит свои нервы

Стоеросовый кабель,

Азиатский или братский,

Да и куш сорвешь к тому ж...»

Вот такой издевкой адской

Доставал меня мой муж.

Я однажды попыталась.

К интуристу подошла.

Прилипал какой-то заяц,

За душою ни шиша.

А меня с души воротит,

Как увижу мужика,

Возжелавшего эротик,

После рыбки и пивка.

Тело будто и не пело:

Гаснут звуки и цвета.

Злая боль пронзает тело

Чуть пониже живота.

Выражая без стесненья

Состояние души,

Разожгла воображенье,

Да и бедра хороши.

Я припал к ее коленям,

Массажируя слегка

И целуя с вдохновеньем

Платье в области пупка.

С придыханием и чохом

Целовал овал лобка,

По холмам,

как по эпохам,

Жадно шарила рука.

Я под юбки головою

Поднырнул. Была мила

Штучка та, что под копною

Золотых волос жила.

«Разорви! — кричала Дина.—

Разорви, а не снимай.

Я губами отодвинул

Отороченный их край.

Дина с воплем разрядилась,

Окатила кипятком.

Я явил такую милость —

Поработал языком.

Клокотала нежность в жилах.

Дина, грохнувшись на пол,

Подскочила, как пружина,

Разорвав бедром подол.

Губы жаркие ловила,

Все сметала на пути.

Зачала бы Дина сына, —

Не позволил бы уйти.

Угощала сельдереем

И капусткой, и вином.

Раза два тогда мы с нею

Забывались сладким сном.

—Ешь побольше травки этой

И капустки не жалей, —

Угощала за обедом

Пряным запахом полей.

Ел я, прямо скажем, плохо,

Слишком жадничал в другом.

Восхваляла Дина Бога

За устроенный погром.

Я в нее, она «О, Боже!»

Я — оттуда: «Помоги!»

Притомил ее, похоже, —

Получил на пироги.

Не с картошкой,

не с капусткой,

С сельдереем и мясцом, —

Угощала Дина с грустной

Миной, будто под венцом.

—Ты чего? — спросил я кротко.

Предложила погостить,

Чтобы, значит, идиоткой

В этом деле не прослыть.

Согласился я. Не скрою,

С нежной женщиной такою

Был готов от счастья петь,

Не назвав своей женою,

Эту кралю поиметь.

Ну, а мне того и надо.

Мужичок я заводной.

Дина — лучшая отрада

И награда, и ограда

От торчащих за спиной.

Заводясь вполоборота,

Отвечала бабам так:

«Поскулите, коли кто-то

В вашем теле поработал

За хозяина не так?»

Бабы ревностно следили

За развитием страстей,

Рыбку в омуте удили,

В ожиданье новостей.

«Вот приедет Жоржик,

ножик

Непременно пустит в ход...»

А по мне, так этот Жоржик

Прозевал свой пароход.

У него жена царица.

Грош цена тому царю,

Что сбегает за границу,

Вместо тюри жрать тюрю.

И умна и сексуальна,

И заботлива к тому ж.

Заморозивший всю спальню

Храпом, разве это муж? —

Это айсберг.

Он кайфует,

Он взлетает на волне.

Он плывет и в ус не дует,

При усах и бороде.

Для него жена — забава,

Нечто вроде сигарет:

Обслюнил и бросил прямо

Проходимцу на обед.

Докурить не удосужив-

Шись до щуплого «бычка»,

Мужичок, назвавшись мужем,

Продавал жену с толчка.

Был отец овощеводом.

Воспитал он Дину так,

Что в четырнадцать от роду

Почитала всякий злак.

—Эту травку — как затравку —

Надо к пиву приберечь,

Горсть аниса на заправку,

Если шла о каше речь.

Ароматные варила

Щи, в угрюмые рожки

Аппетитные вводила

Зеленные порошки.

У нее советов куча.

От забот ее в полет

Рвется даже хрен плавучий.

Ее Жоржик-идиот.

Накормила по науке,

Вот и пляшет на волне,

Корабельной мухой в брюхе

Зачарованный вполне.

Ну, а Дина на перине

И лукава и вольна.

Ноги бросила на спину

И взлетает, как волна.

Я схожу с ума от счастья,

Тереблю губами грудь,

Ну, а Жоржик треплет снасти

Во Вьетнаме где-нибудь.

Я язык в нее толкаю,

До экстаза довожу.

Проворонит Жоржик кралю —

Зацепилась за вожжу.

Проворонит на изломе

Духа, брошенного в ад.

Понимаю, если б помер,

Или слишком был богат!

А за нищенскую плату,

Что положена по штату,

Жить от женщины вдали,

Посылать из аппаратной

На три буквы корабли?

Дело сдохло. Нет дохода

Ни утробе, ни жене.

Только вопли парохода

Разбегаются одне...

Алкоголик сел за столик,

Рюмку водки заказал.

Осуждает алкоголик

Горбачева за развал.

Дина морщится, но терпит.

У нее подвижный рот.

Рот мужчину так завертит,

Что костей не соберет.

Отвечая на вопросы,

Дрогнет верхнею губой,

И никто уже не спросит

Чем он вызван —

жест такой?

Дина дама из глубинки,

Но умна не по годам.

Среди диких и великих

Не встречал умнее дам.

Алкоголика по шее

Стукнул пьяный демократ,

Чтоб не думал, что умнее

Демократа, пьяный гад.

Демократу Дина лихо

Вишней выстрелила в глаз.

«Ах ты, подлая франтиха!»

Демократ взорвался враз.

Замахнулся он на Дину,

Над лицом занес кулак.

Я чуток его подвинул,

Заявив при этом так:

«Не маши своей кувалдой

За кремлевских дубарей.

Алкоголик кроет правдой,

Потому как он — еврей.

Наплевать ему на нашу

Опрокинутую Русь.

На Руси теперь не пашут,

Превратили Русь в парашу,

Развратили, ну и пусть.

Ты заткнись, дерьмо собачье,

Коммунизма сукин сын.

Алкоголику стаканчик

Самогоночки подкинь.

Пусть почмокает губами,

Хищно носом поведет.

Был он мастером на БАМе,

А теперь, как видишь, пьет.

Демократ — видна порода:

Не визжал, не угрожал,

Но точил на нас, в угоду

Сердцу подлому, кинжал.

Дина не предполагала,

Что однажды грозный муж

Прибежит домой с вокзала,

Да разгневанный к тому ж.

Жоржик даже не побрился,

Столь разгневан был и дик.

У двери остановился,

Ухом к дереву приник.

А за дверью в это время,

Вскинув ноги к потолку,

Отдавала Дина время

Озорному мужику.

Голося, произносила

Воспаленный слова:

«Ну, еще разочек, милый,

Ну, еще разочка два!»

Массажировали спину

Две руки, как два крыла.

Жорж ногою отодвинул —

Дверь не заперта была.

Заглянул в тоске и гневе.

Посмотрел на дикий скач

Возбужденной королевы,

Как наездник и палач..

В нем схлестнулись два начала —

Любопытство и порок:

Отчего жена кричала,

Сжав мужчину между ног?

Ничего такого сроду

Не испытывал он сам...

Жорж подумал: «пусть уходит,

Я прощу ей этот срам.

Сам прошляпил...»

Жгла досада:

«Вон какие у жены

Ноги белые из зада

В небеса устремлены.

А какие трюки руки

Вытворяют над спиной!

Задохнулся он от муки

За двенадцать лет впервой.

«Кулаками после драки...

Не в характере моем.

Это лучше, чем с собакой,

Как рассказывал старпом.

А мужик он с виду клевый,

Далеко не молодой.

Не удержит,

одним словом,

Дину яростной елдой.

Мне бы практику такую,

Взял бы Дину в оборот.

Закипела кровь вкрутую,

Из штанины так и прет.

Ну, куда деваться? Драться

Нет резону. Надо всласть

Вместе с ними поваляться,

Чтобы сдуру не пропасть».

Открывает Жоржик двери.

Мы в постели. Вижу — муж!

Я глазам своим не верю,

За жену его держусь.

Будь что будет.

Да пребудет

С нами Дьявол или Бог!

Дина с выпяченной грудью

Заявляет: — Обормот,

Хороша берлога наша,

А жену не обессудь,

Испила царица чашу,

На тернистый вышла путь...»

Одежонку Жоржик сбросил.

И, как в омут головой,

Дине в рот воткнулся носом,

Очевидно не впервой.

Распахнула Дина ноги.

Жоржик взглядом по берлоге

Пробежал и застонал,

Да не вопль, а стон издал:

—Шлюха подлая! Я верил,

Я колени преклонял...»

Жорж оплакивал потерю,

Иногда любуясь дверью

Той, что плохо запирал.

Гладил пальцами, губами

К золотистым волоскам

Припадал, по брюху дамы

Хрен затасканный таскал.

Дина резко отстранилась:

«Прекрати сейчас же ныть!

Если я и провинилась,

Не тебе меня винить.

За двенадцать лет ни разу

Испытать не довелось,

Что мужчина —

это праздник,

Если хер его, как гвоздь.

Лучше шляпой на торчащем,

Настоящем повисеть,

Чем, забыв о настоящем,

За грядущее краснеть».

Жоржик, сбросив одежонку,

Думал Бога превзойти,

Но отросток его тонкий

Зависал на полпути.

Он и так его и этак...

Я, конечно, не помог:

Для героя пятилеток

Слишком Жоржик был убог.

Как спагетину, поймала

Дина ртом его, таскала

Взад-вперед, он оживал,

Контактировал с женою,

Но, войдя в ее подвал,

Потерял охоту к бою...

«Все, — сказала Дина. — Дон

Переполнен. Испокон

Муж ты мне или не муж,

Как терпеть такие муки

Восемь месяцев в разлуке,

Без ребеночка к тому ж...

Пусть я стерва... Даже сука,

Даже та, наверняка,

Для любви в особом духе

Подпускает кобелька.

Жоржик сник: «Терпеть доколе

Мужику такую жуть?

Захотел мужик на волю,

Пусть знакомые поржут.»

А у Дины тело пело

И звенело между ног

То, что здорово хотело,

Чтобы муж в него потек.

—Уходи, — сказала мужу.

—Ты контужен, но не мной.

Вопль: спасите наши души,

Пусть проходит стороной.

У тебя любовник гомик,

Млеешь ты в его руках.

Подставляешь свой подойник

В душном трюме впопыхах.

Там Нептун тебя сандалит,

Добивается старпом,

Из кишок горшок ударен,

Но, спасибо и на том.

—Ну-ка вдуй ему, — кивнула

Дина мне. — Такое дуло

Оживит мужскую плоть?

Жорж запрыгал, как акула,

Чепуху пошел молоть.

Ну, а сам играет задом,

Как прикладом на плацу:

Покомандовать парадом

Даже гомику к лицу.

Он подмылся, закрутился,

Заискрился, задрожал,

За крючок мой ухватился,

Как мужчина за кинжал:

—Отдаю жену, получку,

Все на свете отдаю,

Если ты задвинешь штучку

В эту самую мою...

Я дрожал от возбужденья,

Видно черт меня завел.

Жоржик сделал одолженье

На жене задрал подол.

Он ревел от возбужденья,

Ощутив в своем заду

Дар, достойный восхищенья,

Зафрахтованный в аду.

Я — его, он — Дину задом.

Овладела мною злость:

Покомандовать парадом

Мне опять не удалось.

Загорелась в три накала

Дина с Жоркиной кишки

Ах, как сладко ворковала,

Отвечая на смешки.

«Ах ты, дрючка-закорючка, —

Думал я, терзая зад.

—Не заранее ли сучка

Разыграла маскарад?

Утопал в дерьме по горло,

Черти прыгали кругом.

Из меня такое перло,

Било в горло сапогом!

Разрядил я пушку в мушку

Жорки, ржущего конем.

Отогрела Дина душу:

—Загляни, — сказала, — днем.

Жоржик будет отсыпаться,

Я за все вознагражу,

К нам решенье перебраться

Мудрым я не нахожу.

Чтобы люди не болтали,

Не судачили о нас,

Мы не выставим детали

Нашей жизни напоказ.

—Трали-вали Жорку драли, —

Вместе с Диной напевали,

С головою в одеяле

Отсыпался ее муж.

Никакой такой печали

За собой не замечали.

Удрученная вначале

Принимала Дина душ.

Принимала, ворковала,

Грудь ладонями ласкала,

Улыбаясь на все сто,

Все, чего недоставало,

Получив вначале бала,

Хрен ласкала, подмывала,

Поощряла ремесло.

Укатил спустя неделю,

Оторвавшись еле-еле

От постели, мой герой.

Мы с Дианой присмирели,

Хоть была она при теле

И в супружеской постели,

Но эффект совсем другой!

Раздражала нестыковка.

Часто куксилась плутовка,

Намекая на интим

С неким мальчиком крутым.

Я ушел и не вернулся.

Что-то лопнуло в душе,

Состоянье недогруза

Не тревожило уже.

Я ушел. «Прости, малютка.

Ты красива, спору нет,

Но в душе моей как-будто

Погасили ночью свет.

Все темно там и уныло,

Как у Жоржика в заду,

Поищи себе дебила,

Ну, а я пока уйду.

Если Жоржик не причалит,

Я понять его смогу.

Жоржик любит легких чаек,

По тебе так не скучает

Как по чайкам на ветру.

Расставляй крутые сети,

Наслаждайся, я не прочь.

Не бросая слов на ветер.

Пусть хоть Жоржику посветит

Голубая эта ночь...

Дина, Дина — динь-динь-динь,

Сельдерейчика подкинь?

Жорка-конь стучит копытом.

Шито-крыто, — говорит.

След на дюнах ветер вытер,

На зубах песок скрипит.

Не проказник я, не в праздник

Для меня такая страсть.

С флибустьерами на базе

Жоржик трахается всласть.

Взводом зеков заводила

Завербован, озарен.

Дина знамя водрузила,

Задала верзилам тон.

Дон Идальго Дине в благо.

Идеальный демократ

С голубым явился флагом

И пришелся в аккурат.

Не беда, что чокнут малость,

Состоялся бы спектакль.

Жаль — любовь не состоялась,

Затянул ее кабак.

А потом, кого-то где-то

Урезонить не смогла.

Приползла перед рассветом,

До поэта приползла.

«Увези меня, — сказала,

—В приамурское село,

Начинаю жить сначала,

Выкорчевываю зло.

Жоржик-конь убит в Сеуле,

Кем — неведомо пока,

А меня крутые вздули —

Отказалась от быка.

Увези меня в деревню.

Там такая тишина.

Там качаются деревья

Вечерами у окна.

Там Амур по спинам лодок

Звонко шлепает рукой.

Холодок разлит на водах

Замечательный такой...»

Я увез ее в деревню,

Где деревья и навоз.

Оказался очень древним

В тихой рощице погост.

Хоронил старик с лопатой,

Отпевал дворовый пес.

Люди бредили зарплатой,

Прибывая на погост.

За селом ходило стадо,

Колокольчик — динь-динь-динь...

Напивались до упаду

От монахинь до княгинь.

Извели в селе доярок,

Скотоводов-пастухов,

На обломки иномарок

Променяли отчий кров.

Не до смеха, но потеха

Потрясла меня до слез.

Сам не знал, зачем приехал,

Дину мертвою привез?

На краю села под вязом

В белой мазанке живу.

Что ни день —

в деревне праздник

И, представьте, наяву.

Для бомжей с дурным наследством

Есть испытанное средство —

Деревенская среда:

Тут и детство и кокетство

И недорого за место

Просят бабы иногда.

СВОРА

Освобождаясь от причуд

Вселенских гриппов и полипов,

Кутил мэр города Филипов,

Известный юбочник и плут.

Кутил он в сауне дружка.

Две керамические кружки

Стояли на груди подружки.

Он корчил из себя божка,

Смотрел надменно на веснушки

На голом теле корешка.

А корешок его — фазан

С рогами дьявола, для виду

Из женщин строил пирамиду,

Но как-то бледно, и обидно

Смотрелся этот балаган.

Хотя Марину, видят боги,

Филипов здорово хотел.

Пока тащил ее к берлоге,

От нетерпения вспотел,

И естество его мужское

Обвисло, скисло, сексоток

Не обжигал сей лепесток.

«Полцарства за коня!» — хотелось

Ему кричать. Девичье тело

В истоме вздрагивало чуть.

Занозисто торчала грудь.

Она присела, неумело

Коснулась пальцем лепестка.

Была прохладною рука,

И как-то сразу охладел он

К изящным линиям цветка.

Красотка не подозревала,

Что унижение нахала

Чревато местью, да какой!

Она пришла в себя на шпалах

От крика паровоза, вой

Вонзился в мозг ее живой,

И женщина затрепетала,

Скатилась с насыпи в густой

В татарник затхлого кювета

Под Переяславкою где-то.

Её Гальперин подобрал,

Багровую от комариных

Укусов. Смыл остатки тины,

В пиджак закутал, выпить дал

Чуток, для подкрепленья духа.

И так, постанывая глухо,

Отнес ее на сеновал

Хозяйки хутора. Ораве

Отдать Марину был не вправе.

Долдоном прозванный, Иван

Гальперин многого не понял.

Он вел себя как партизан.

Боль отошла на задний план,

И остро вспыхнула тревога

За девушку. Звала дорога.

Бежать хотелось от греха

Или, восставши против бога,

Пустить хозяйке петуха.

Я первым выследил Долдона

С его красоткой. Вне закона

Стояли все мы, но Долдон

Не мог переступить закон.

Он за Мариной, как за дочкой,

Ухаживают. Вертелся квочкой,

Еду таская и тряпьё.

И вскоре ссадины ее

И синяки слиняли с тела.

На сеновале надоело

Валяться ей, и как-то раз,

Когда Долдон отчалил в город,

Она, хоть был я и не молод,

С безумной страстью отдалась.

В мои объятья с сеновала

Свалившись, жарко обнимала,

Шептала грешные слова.

Шальная кровь во мне взыграла

И закружилась голова.

Я в лес увлек ее, подальше

От посторонних глаз, от фальши,

Которой жили, вороша

Свое былое с умиленьем,

Дабы разжечь воображенье

При дикой жажде дележа.

Марина выслушала молча

Рассказ о жизни нашей волчьей,

О нашем бизнесе. Она

Была слегка удивлена,

Что не проникли псы закона

На хуторок, что у Долдона

Осталась в городе жена,

И что провел он, как младенца,

Довольно знатного чеченца.

Сомненья трепетной Марины

Запали в душу. Исполины

От наркобизнеса могли

Задуть чуть тлеющие угли.

Нетрудно затянуть подпруги,

Когда лошадок запрягли.

Свой дух сомненьями тревожа,

Я навестил бомжей. Похоже,

Они разбогатели: дом,

Однажды списанный на слом,

Служил им временным приютом.

Была в нем кухонная утварь,

И даже холодильник «Русь»

Сипел за печкою, как гусь.

Каким нас ветром? — возопили

Мои вчерашние дружки.

Я угощал их: водку пили,

Жевали дичь, кету коптили.

Звучали шутки и смешки.

И я решился: или-или?

Журавушка, отпетый бомж

И наркоман, сказал мне сразу:

—Искоренить эту заразу

Ты мэру города предложь.

Тогда поймешь, откуда звон,

Кто под себя подмял закон.

Все наши мэры и мильтоны

—Жулье, одетое в погоны...

Я ликовал, спеша домой,

Но, боже правый, как смешала

Концы сей жизни и начала,

На миг оставленная мной,

Марина. Как она кричала,

Вздымая ноги до небес,

Когда вошло в нее торчало

Певца Луары... Наотрез

Совокупляться отказался

Долдон и долго убивался,

Кричал:

—Марина мне, как дочь!...

—Мы ей должны были помочь!

Кричал Долдон.

За нож хватался,

И потихонечку спивался.

Потом исчез. Дворовый пес

Принес пиджак: клочки волос

На пиджаке, и кровь, и пепел...

Долдон писал стихи о небе,

Где что-то с чем-то не срослось.

—Я забеременела, плод,

Который носит мой живот,

Внесло твое ночное семя?

Я ей сказал:

—А как быть с теми,

Кто в ту же ночь, слюнявя рот,

Брал твое тело в оборот?

Она заплакала: — Прости,

Я не хотела, я не знала...

Я отбивалась от нахала,

С ума способного свести,

Потом все вместе до отвала

Меня сношали, как скоты...

Бомж от богемы бил баклуши.

Боржом не водка, барыши

Сшибал кожевник. От души

Поиздевался он над лучшим

Своим работником. Бомжи

Его не привлекали вовсе,

И на общественном погосте.

Среди изгоев и кутил,

Почил Петросов Михаил.

Поклонник Бахуса, едва ли

Он верил в божью благодать.

Свои восторги и печали

Пытался запечатлевать

В стихах, порою неуклюжих,

Размашисто-безвольных, но

В них зрело, трогавшее души,

Рациональное зерно.

В поэмах, трепетно-звенящих

Крылом Икара на ветру,

Он был поэтом настоящим,

И графоманом был и падшим,

Запойным ангелом в поту.

Погасла мирная лампада,

Оставшись в воздухе дымком,

И больше никому не надо

Над мутным мучиться стихом.

Кожевник, выслушав водилу,

Зевнул: — Беда не велика.

Таланты набирают силу

В работе, это, Гена милый,

Ты должен знать наверняка.

Талант — наркотик. Алый ротик

Угарно раскрывает блядь —

Она талантлива в работе,

И ей, когда она на взлете,

В работе не нужна кровать.

Я видел села на Амуре.

Что там Чернобыль! Злая быль:

Людей раздели и разули

Перед отправкою в утиль.

Дома пусты, подворья нищи,

Детишки злы от скудной пищи,

От зависти к своим дружкам,

Жующим сникерсы, божкам.

Ушли сельчане от разбоя

Гнилых чиновников, от воя

Дичающих собак и, мглистых,

Неравномерно мускулистых,

Спортсменов, сбившихся в общак,

Чтобы не спиться натощак.

От круговой неразберихи,

Кому-то выгодной шумихи,

Шел, без полушки за душой,

Народ наивный и смешной.

Застой номенклатурной клики

Успешно выиграл великий

Борисоельцинский застой,

С его системой непростой.

В такое гнусное болото

Народ втянуло это «что-то»,

Что слышно, как гнилые рты

Пыхтят и чавкают, охотно

Демократической блевотой

Перегружая животы.

На росстанях легко и круто

Сошли мы с дутого маршрута,

В такую пропасть загудев,

Что всем нам стало не до шуток:

Не накормил страну беспутный

Коммунистический посев.

Но не пора ли нам вернуться

К рассказу, линии сойдутся,

Хотя, сказать по правде, мне

В клоаку эту окунуться

Не очень хочется, в родне

Моей мечтатели найдутся

Мной недовольные вдвойне.

Вернусь, однако, к наркоманке.

Однажды заглянул на танке

Майор с медалью на груди.

Хозяйка крикнула: — Зайди!

Зашел, на коврике потопал,

На гвоздь фуражку нацепил.

Запнулся на хозяйской попе,

Он попы пышные любил.

—Что занесло вас в эти дебри? —

Спросила теща. —Бери-бери,

Такая странная болезнь,

Она приходит, по поверью,

От невозможности поесть.

—А вы чем кормитесь? — у тещи

Спросил бы что-нибудь попроще.

Она ответила, смеясь:

—И кормим мы себя и греем,

Идя с мужчинами на связь,

И это все, что мы имеем.

Здесь ни ворюг, ни рекетиров,

А кто на танке приползет,

Поворковав, уедет с миром,

Поскольку он не идиот... —

Танкист присел к столу. —Утраты

Мы понесли не на войне,

Не демократы, а пираты

Сегодня барствуют в стране.

Солдаты у меня без пищи,

А я, их ротный, пусть не нищий,

Но обнищавший идиот,

Который постоянно ищет

Чем бы набить солдату рот.

Тут теща повела плечами,

Задула свечи на печи:

— Вы обольстительно курчавы,

Но я должна вас огорчить.

В проблемы армии вникая,

Я стану нищей, как и вы,

Пайки, они не возникают

Из генеральской головы.

У генерала в дни аврала

Не о тебе болит башка,

Мечта любого генерала:

Взять из бюджетного мешка

Побольше коньяка и сала.

Майор хихикнул: —Вам в лесу

Виднее, кто чем озабочен.

Быть может, буду я не точен,

Но ковыряние в носу,

Как вы сказали, между прочим,

Иным приносит колбасу.

Власть поощряет лежебок,

Создавших видимость азарта,

Одних она толкает в бок,

Другим советует: до завтра

Повременить, и за порог

Спешит их выставить. Понятна

Ей вера в бога, если бог

Однажды бизнесу помог.

Услышав о таежном царстве

В дерьмовом нашем государстве,

Я к вам заехал погостить...

Хозяйку танком обольстить? —

Спросила женщина.

—Ну что вы, —

Майор слегка порозовел.

Я в смысле помощи, готовы

Мы увеличить ваш надел.

Что пожелаете — построим:

Дома, теплицы, парники?

Качнула теща головою,

И опечалилась таки.

—Ну что вы, милая, ну что вы?..

—Я вам не милая, я — вол,

Предпочитаю труд воловий,

А не российский произвол.

Божки, погрязшие в болоте,

Меня преследуют. Заботы

Я разделяю ваши, но

Тут есть условие одно.

Работы у меня для роты,

Для вашей танковой полно.

Работа пошленькая с точки

Морали нашенской, у нас

Вполне возможны заморочки,

Но у кого их нет сейчас?

Вполне приличные инвесторы

Проект одобрили: на месте

Барака возвести дворец

«Семи обиженных сердец».

Там будут сауны, бассейны,

Персон на десять ресторан,

Чтобы бойцы паек имели

И пару сотен на карман...

—Ну, вы даете! — у танкиста

Так восхищенно, так лучисто,

Так дерзко вспыхнули глаза,

Что у хозяйки, прежде чисто

Архитектурный интерес

Взял сексуальный перевес.

Порядок в танковом полку.

И офицеры и сержанты

Не за полушку табаку

Работали на ферме, кстати

Пришлись их молодость и пыл.

Скрипели спальные кровати,

И каждый воин из объятий

Плутовки с честью выходят.

Они их гладили по телу,

Умело обучали делу

Ночных утех, в их злой мирок

Я трех развратниц приволок,

И в скором времени у нас

Организован был спецкласс

По обученью молодежи —

Брать за работу подороже.

И наслаждаться стилем «брасс».

Что затевала супер-баба

Мы не догадывались, слабость

Солдат была, как в горле кость:

— Ты тут хозяин, а не гость,—

Солдату теща говорила

И сексуально изводила.

Урок ее довольно прост.

Он состоял из подготовки

Учебных стрельб и боевых.

Особенно последний штрих

Любили старые плутовки,

Однажды выудив из книг,

Что сперма продлевает сроки

Здоровой молодости их.

Майор на танке приезжал

Довольно часто, уважал

Он коммерсантов подопечных.

Солдаты, из сверчков запечных,

Преобразились в парижан:

Учтивых, сдержанных, сердечных.

Владычица суперпритона,

С набором сексуслуг, достойна

Своей профессии была.

Была дебела и бела.

Звезде, что первою слыла,

Альбом с набором дальнобойной

Убойной техники дала.

—Довольно милые ребята, —

Сказала папы-азиата

Оголодавшая жена.

—Мне, понимаете, приятна

Вот эта парочка, солдата

Пусть дополняет старшина.

А что касается вина,

Закусок... вот вам предоплата.

И не жалейте, я богата,

Добра у папы до хрена.

— Сударыня, отныне я

Желаньям вашим не судья.

Прикажете, сама разденусь

И подготовлю вас к любви.

Я здесь, я никуда не денусь.

Я с вами, только позови...

Слух о мужском борделе вскоре

Привлек вниманья знатных дам.

Бойцы, стоящие в дозоре,

Ровесниц трахали и мам,

О новом думая наборе.

Довольно сложная работа

У молодых солдат, пехота

Не атакует: танк и секс

Несовместимы, а пищали

Довольно быстро отощали.

Мадонны, выдоив повес,

К ним потеряли интерес.

Пытался командир полка

Решить возникшую проблему,

Но не вписался с ней в систему

Того распутного мирка,

В котором жили амазонки,

Обожествлявшие сексгонки.

— Ищи наемников, дружок, —

Родная теща наставляла

Майора Травкина. — С вокзала

Тащи солдат на бережок.

Организуем курс бойца,

Обследуем вооруженье,

Чтобы ребята без стесненья

Вели атаку до конца.

А как-то, прикатив на танке,

Майор с порога заорал:

— К нам приезжает генерал,

И ни какой-то там… в отставке,

Он рукопашные атаки

Под Кандагаром отражал!

У генерала алый ротик

И опустившийся животик,

Его пятнистый мерседес

Прекрасно вписывался в лес.

Навстречу гостю из отеля

Спустились женщины, одели

Наряды летние они,

Стояли солнечные дни.

Солдаты выстроились чинно,

Бездарно крикнули: «Здра-жла»...

Чем генерала огорчили.

Для огорчения причина

Вполне серьезная была:

Они ведь все-таки танкисты,

А не строители, бугристы

Их мышцы и глаза свежи,

Но, воздвигая этажи,

Они должны на каждый выстрел

Ответить залпом, как мужи,

Чтоб русского солдата стать

В глазах красоток не терять.

Довольно долго генерал

Перед бойцами речь держал:

—Кормильцы роты, щит народа,

Многострадальная свобода

Стране дается нелегко,

Но мы — танкисты, часть дохода

От частной фирмы «Секс и мода»

Даем на хлеб и молоко

Оголодавшему соседу —

Мотострелковой части, но

Ковать с танкистами победу

Уже согласие дано.

«Ура!» — кричали новобранцы,

Ночные предвкушая танцы,

И тайно думая над тем:

Как ухайдокали засранцы

Мобильнейшую из систем?

Увидев брюхо генерала,

Сержант подумал: «Если Алла

Возьмет такого в оборот,

Достанется немало сала

Кормилице на бутерброд».

Но генерал к победе звал,

Сержанту думать не давал:

— Дома вы строите неплохо,

В них отражается эпоха,

В своем нелегком естестве,

Но нам надеяться на Бога

Нельзя, своя у нас дорога:

Кто неприятеля сразит,

Волну террора отразит.

Нужна хорошая атака,

Порыв солдата на прорыв.

Страна героями богата,

Пример героев повторив,

За честь российского солдата,

Мы приумножим свой актив! —

—Ну что ж, атака, так атака! —

Воскликнул Травкин.

Вдоль барака

Красотки выстроились в ряд.

Майор скомандовал: — Наряд?

За нашу доблестную пайку,

За голодающих солдат,

Вперед на дамочек, чьи сраки

Безмерно вас боготворят!

Виват, товарищи! Виват!

Вам не видать таких сражений:

Метались в воздухе колени,

Сверкали голые зады.

Кто на траве, кто на причале.

Они кричали и кончали,

Не ссорясь из-за ерунды.

Делами ратными горды,

Бросали женщин на лопатки,

Сливались с ними в жаркой схватке,

Вибрируя «туды-сюды».

Безумным взглядом генерал

На бойню дикую взирал.

Хотел кричать, но вместо крика,

Издал шипенье и обвис,

Рукой схватившись за карниз

Оранжереи. Ежевика

Вцепилась в розовый лампас

И слезы падали из глаз.

“Что это значит? Как посмели

Вы ковыряться в женском теле?

Мы опозорены! Скандал

На всю страну! Какой нахал

Всю эту мерзость и нелепость

Придумал? И какую крепость

Наш полк гвардейский штурмовал?

—Я ничего не понимаю, —

Сказал майор. — Уведомляю,

Что мы за голые зады

Получку получали в мае.

И в благодарность за труды

Нас записали в негодяи?

—Ну, генерал?

Ну что вы, право!

«Дворец обиженных сердец»

Для многих женщин переправа

В мир наслажденья. Вы — вдовец,

И эта детская забава

Вас заморочила вконец. —

Хозяйка хутора учтиво

Ладошку гостю подала:

— Пройдемте в дом? —

Тряхнула гривой,

Глазами мило повела.

Миг обольщенья генерала

Я не сумею описать,

Но мига этого хватало,

Чтоб перед тещей падал зять,

Хоть падать зятю не пристало,

Когда у зятя теща — блядь.

К ней прилипали лесбиянки

И офицерик голубой

Поплелся из объятий мамки

К такой же мамке, но другой.

Совокупляясь, генерал

Истошным голосом орал.

Он не орал, он крепость брал.

Не уступая генералу,

Бойцы удвоили свой пыл.

Сержант, осеменяя Аллу,

Прицельной очередью бил.

Организована, что надо,

Была атака. Жгла досада

Певца Луары. Он оброс

Собачьей шерстью.

Красный нос

Не делал из него уродца,

Но оскудел на инородца

У ненасытных женщин спрос.

Бокал портвейна пригубив,

Певец блеснул коронкой зуба:

— А почему бы нам, голуба,

Огонь не вызвать на актив?

Крутые расчехлим стволы?

Стволы подобного калибра

Имели разве что волы.

Их участь жалкая постигла.

Чтоб сохранить мужскую стать,

Пора нам пушки опростать!

Атака выдохлась. Уже

Клонилось солнце к горизонту.

Сидели дамы в неглиже.

Майор покрикивал на роту.

Сам генерал на этаже

Пил газированную воду.

Убойно выглядели: попка,

Бокал шампанского в руке

И нарукавная нашлепка —

Звезда на желтом пауке.

Певец Луары сгреб толстуху,

Задрав на голову белье,

Заталкивал, что было духу,

В нее оружие свое.

Переусердствуешь и крышка —

Сказал певцу Луары Гришка —

Ефрейтор танковых атак.

Не по тебе сей Кадиллак, —

И хохотнул в кулак, у бабы

Потенция довольно слабой

Была, певец прекрасно знал

Кого сейчас атаковал.

Запрограмируйся и бейся

В тисках осознанного зла.

Шумит вода по ватервейсам,

Туманит голову слеза.

Штормит, но штурману похоже

Сухим не выйти из воды,

Шумит вода по мятой роже,

По рыжим стокам бороды.

Летит река по бездорожью,

Движеньем взламывая льды,

И берега озимой рожью

Покорно в ней отражены.

И полым водам потакая,

Горланит ветер за окном

О том какая ты такая —

Крутая в веке разбитном.

Но все до срока, все с наскока

Все в обрамлении тоски —

И добродетель и жестокость,

И века нового ростки.

Строчи весенние декреты,

Тревожным воздухом дыши,

Отрывками из оперетты

Взрывая наледи души.

Слова в постели загустели,

Они весомее вина

И милых родинок на теле,

Что понаставил Сатана.

Мы все из хутора в июле

Благополучно улизнули,

Не без деньжат, конечно, я,

Желаньям тещи не судья,

Купил хорошую квартиру,

Взял в жены коммерсантку Иру,

Она бухгалтером была,

И не плохим. Мы с Ирой миру

Свои представили дела.

А что касается борделя,

Его прибрал к рукам певец

Луары. Редкую неделю

“Дворец обиженных сердец”

Не обходился без разборок.

Майору Травкину в живот

Всадили пулю. Разговоров

Немало было, но живет

Певец Луары, видно город

Убийству ходу не дает.

Антипов, парень еще тот.

Чем больше мэрия нищала,

Тем привлекательней был ход

Прибрать к рукам живое дело,

И разбухающее смело,

И приносящее доход.

Возможность этого подвоха

Донарий упустил. Неплохо

Он жил с Антиповым, пока

Тот не намял ему бока

В одном заштатном городишке,

Где обнаружились излишки

Недорогого коньяка.

Когда-то высшие чины

Советской армии, верны

Своим традициям житейским,

Подземный выкопали склад,

Куда свозили все подряд.

А позже, пьяные мертвецки,

Они кабак подземный свой

Сырой засыпали землей,

Соорудили перелески...

Был в духе ельцинских времен

Расформирован гарнизон,

А честный генерал советский

Лишен был денег и погон.