Весь темперамент теперешней российской интеллигенции направлен на то, чтобы кого-нибудь обгадить. Особенно изощряются в этом киношники. Еще вчера режиссеры изображали дурковатыми белогвардейцев, сегодня еще более гнусно вырисовывают на экране портреты красноармейцев. Собственных своих отцов и матерей, дедушек и бабушек. Фильм «Крушение империи» наглядный тому пример — весь русский народ — быдло, прекрасны только главнокомандующий Деникин, Калмыков и верные ему ребята с Аллахом в сердце. Чего бы ни натворил Сталин, Петр Первый натворил не меньше: как в области становления государственности, так и в деле издевательств над народом. —Сталин был жесток, как всякое ничтожество! — воскликнул в телешоу «Основной инстинкт» писатель Аксенов. Когда я беседую с ветераном войны, ничего дурного сказать о Сталине мне не позволяет совесть. Я не подниму бокал за вождя, если тост провозгласит высокопоставленный грузин. Но если в сердце воина живет Сталин, я буду любить Сталина столь же пламенной любовью. Предложение Сорокиной — поставить памятник Рузвельту и Черчиллю, а между ними стул «В ожидании Сталина» — очередной плевок в лицо русскому народу. Впрочем, ничего другого от первого телеканала я и не ожидал. Тем более от Сороки(ной). Когда я читаю подборку стихов белорусского поэта Михаила Шелехова в «Нашем современнике» (№12—2004), я испытываю глубокое уважение к автору за его позицию, хотя сердцем ее не разделяю. Но как бы мы не восхищались или не возмущались, читая эти стихи, мы должны помнить, что поэт взывает не к Сталину, а к народу, на шее которого все стремительнее затягивается петля беспросветного рабства. Москву рынок накормит, но Россию? Сегодня она в сплошных развалинах от Курил до Калининграда, и ни Аксенов, ни его сторонники не возьмутся за оружие, чтобы ее защитить. А зачем? Они ведь сытые! Но вернемся к стихотворению Шелехова «Заклинание». Из гроба встань на час, товарищ Сталин! И погаси горящую Чечню, Как чертову Кавказа головню, И как гасить нам деды завещали. Товарищ Сталин. Встань на час из гроба! И погаси горящую Москву, «Титаник» полумертвый на плаву, Проклятую и дымную утробу. Товарищ Сталин, встань на час жестоко К безумному и дикому рулю! Дай роющему гибель кораблю В пучине – императорское око. Товарищ Сталин, встань ногой на выи Бесстыжих сих — и смертью одари. Всего лишь час на родине — цари! Но даже часа нету для России.
Стихи эти Михаил Шелехов написал в 1991 году, но поскольку опубликовал их в конце 2004, будем считать, что его позиция с той поры не изменилась, он как и прежде, ненавидит все то, что делается сегодня в России. Очень много со своей ярко выраженной негативной позиции писал о Сталине мой любимый поэт Юрий Белаш. Я бы даже сказал — слишком много, а почему «слишком» об этом я скажу ниже. Я лично уверен, что слишком много можно говорить только о человеке, которого любишь. Умом вроде бы и ненавидишь, а в глубине души питаешь к нему глубокую любовь. Но когда я думаю о «Сталинском цикле» Юрия Белаша, когда читаю и перечитываю его стихи, я твердо знаю одно: все мы уйдем, а Сталин останется. Как остались Александр Македонский, Юлий Цезарь, Наполеон. Уже давно Сталин потеснил Ленина, а со временем эта фигура останется в одном ряду с Пугачевым и Разиным. А Сталин — это все-таки Победа. И не отодвигайте его на второй план после Путина, слишком уж смешно это звучит. Мне, в связи с этим, вспоминается старая басня о том как лиана оплела дуб и последний начал усыхать. Кончается басня строчкой: Зато цвела красавица лиана. Это стихи о нашей сегодняшней Родине. Путин и его клика, конечно же, — цветущая лиана, а от России, кроме Москвы, ничего не осталось. Разве что дачники на своих шести сотках, да тысячи храмов, колокола которых звучат глуше, чем звучали до перестройки молотки в колхозных кузницах. Но вернемся еще раз к Юрию Белашу. Его попытка в обличении Сталина встать на один уровень с Аксеновым, явно не удалась. Слишком яростно отстаивает он свое право на конечную истину. На ту самую истину, которой нет. Мало было мне войны одной. Так — пожалте! Врезался в другую. И теперь я с поэтической шпаной, Как когда-то с немцами воюю. И быть может, это — потрудней, Хоть из пулеметов не стреляют. В этой необъявленной войне Просто от инфарктов умирают.
С яростью, разрывающей сердце, воюют только те, кто опирается в творчестве на собственную неуверенность. А если ты прав — зачем тебе воевать со шпаной? Отпусти на волю свое оружие — стихи, а сам работай, любуйся солнцем, люби женщину, радуйся тому, что наконец-то ты вырос до своей собственной позиции. Если она, конечно, у тебя есть. А воевать поэту с поэтами, да еще как с немцами, не государево это дело! Никогда никто не убедит меня в том, во что я никогда не поверю. А что касается Сталина — это не только дело моей совести, но и мое уважение к позиции моих соплеменников. Не говоря уже о воинах, которые и сегодня мысленно, со слезами на глазах напевают известную когда-то песню: Придет конец войне, Придет конец похода,
Выползали тени из протоки
Ночное небо набито звездами так плотно, что кажется оранжевым. Оранжевее, чем оранжевая революция в Украине. Моя жена, Нина, я и свалившийся нам на голову поэт, Валерий Чибисов, говорим о возможности цветного переворота в России. Я против такого переворота, Нина сомневается в его возможности, Чибисов полагает, что борьба за власть в России еще не окончена, значит, можно ждать худшего. Но лично он хотел бы убрать из правительства «шайку монстров», которые думают не о России, а о рыночной экономике, до сих пор не понимая, что это такое. — У нас не экономика, а проституция, — говорит Валерий, выковыривая ядрышки из створок грецкого ореха. — Мне давно хочется написать об этом в стихах, но так, чтобы это была не политическая декларация, а подлинная поэзия. Не обижусь, если ты не спросишь, Кто я, и зачем к тебе пришел, Главное, чтобы упали косы, Косы твои русые на пол. Есть в тебе загадочное что-то. Не беда, что ты на всех одна: Мужиков ласкаешь по нечетным, А по четным — женщин до пьяна. Волосы, зачем тебе их столько? На торги их, что ли, берегла? В семь — ручьем, в семнадцать лет — потоком, В двадцать семь — размыли берега. Ты меня, конечно же, узнала, Только как признать за своего, Если не торгаш я, не меняла, Не убивец более того. Продаешь налево и направо, Все, что нам природою дано. О тебе идет дурная слава, Но тебе, путане, все равно. Валерий называет эти стихи сугубо политическими. Прочитав, он не смотрит на нас в ожидании похвалы, а сосредоточившись, уставился на ломкий лепесток огня над догорающим березовым поленцем. Мне стихи кажутся незаконченными. Я ждал от Валерия большего, особенно после первой профессионально сделанной строфы. Даже не сделанной, а накатившей на него темы с явно есенинской интонацией. Конечно, назвать Родину путаной — смело, но ведь не Родина продается, ее продают одуревшие от власти недоучки. Может быть поэтому, бес дергал меня за язык прочитать пришедшую в голову строфу: Разве не сама ты оголила Мое тело, что-то лопоча. Я был первым, разве ты забыла, Был я нервным, разве не учла. На этот размер, как на шампур мясо, можно накручивать строфы, не задумываясь об их содержании. «Гнать макулатуру», — как говорила когда-то редактор газеты «Амурец» Валентина Перочкина. Но Чибисов учился писать, как он сам выразился, у символистов, поэтому считал, что любая недосказанность, это и есть символ. С разрешения поэта я привожу несколько его стихов, которые он считает особенно удавшимися. Если ты не та, то я уж точно Тот, который может стать не тем, Если ты меня сегодня ночью Не пригреешь лучшей из систем. Если твой азарт не так уж сладок, Как писали в лучшей из газет, То не я, а ты придешь в упадок. Может, лучше сразу скажешь: нет! — Мне твоих не нужно инвестиций, Я твоих вливаний не хочу, — Гордо заявила царь-девица, Хлопая поэта по плечу. — Это эротика чистой воды, — заметила жена, но Валерий был категорически против такого понимания его стихов. — Речь идет о России, которая выбрала себе эту так называемую «лучшую из систем» — американскую демократию. И теперь требует вливаний от зарубежных толстосумов. — Но хлопает-то поэта по плечу не толстосум. А царь-девица? Валерий отстаивал свою позицию без практикуемого в таких случаях нажима: — Я пытаюсь балансировать на грани. В том и состоит прелесть стиха, что поэт старается говорить не в лоб, а по лбу. Вот, например стихи, о чем они? Ты сказала: мне бы чуть потолще, Я тебе потолще подобрал. Дружно птицы щебетали в роще, Уходило солнце за Ургал. Тяжело, сказала ты, с такою Толщиною справиться одной. Выходили звери к водопою, Плыл закат над горною грядой. Ты сказала: ох уж эти коки, То не так и это не по мне… Выползали тени из протоки, Молча расходились по стране. Ты, зевнув, сказала: не пора ли, Забираться в спальные мешки. Птицы над палаткою орали, Ужас проворачивал кишки.
Помню, мне жутко понравилась последняя строчка: ужас мне представился водителем, который пытается завести двигатель кривым стартером. Жену же от этих «кишок» чуть не стошнило. Как я не пытался уловить в этих стихах символ сегодняшней нашей Родины, мне это не удавалось. Хотя закат дня, выходящие к водопою звери, все это были детали нашего таежного бытия. Чтобы не затягивать молчание Чибисов выдавал нам стишок за стишком, и в области формы я к ним придраться не мог: Пыль столбом взбивала рота, Раздавался звон подков. С моряками шла пехота, Между строем — сто шагов. Кто поставит крепче ногу, Кто активнее споет? Моряки ходить не могут, Не для строя строят флот. У российских адмиралов Далеко не бравый вид. Сколько их уже сыграло…, Ну, а скольким предстоит… — Сколько в ящик их сыграло, а сколько еще сыграет. Это здорово, — сказала жена, а я промолчал не потому, что стихи показались мне безукоризненными, но они своеобразно высветили поэтическую манеру Валерия. И как бы в подтверждение этому, он прочитал еще один стих: Главная черта соцреализма Жизнь не так описывать, как есть, А как мы хотели бы при жизни О ее достоинствах прочесть. Хорошо ли, плохо ли, — не важно, Главное, чтоб было от души, Чтоб себя узнали мы в типажах И похохотали от души. Жрать от пуза, ездить в лимузине Лично я при жизни не хочу, Не хочу на тряпки рот разинув, Поминки справлять по Ильичу. — Ну, молодец, ну хороший мальчик, — хохотнула жена. – Не хочу потому, что должность не та, чтобы брать взятки и красть украденное. А если бы подвалила должность с лимузином в придачу, не отказался бы и запел совсем по-другому. Разве не так? Поэт спорить не стал, только вздохнул тяжело и принялся подкармливать костерок сухими веточками от усохшего вяза. Стихов он больше не читал, а когда подъехала его жена, Лизанька, спустились к Амуру, чтобы поплавать в ночной тяжело всхлипывающей воде. — Почему ты ничего не сказал ему о стихах, — спросила моя жена. — Он, наверное, обиделся? — Он знает: если я не возражаю, значит, стихи мне нравятся. И вообще стихи не часы, чтобы их разбирать и складывать по винтикам. Каждый поэт решает тему по-своему, но из прочитанного мне особенно понравилась строфа, где падают на пол волосы. Валерий не случайно, именно с нее начал читать. Стихи сделаны блестяще: Не обижусь, если ты не спросишь, Кто я, и зачем к тебе пришел, Главное, чтобы упали косы, Косы твои русые на пол. Этот повтор в последней строке – мармеладка, которая заставляет работать воображение. К ней бы еще одну столь же точную строфу и стихотворение засияло бы. Но то, что он там дальше нагородил не стихи. Не думаю, что жена разделяла мое мнение, но на этот раз она промолчала, Возможно, просто забыла, о чем шла речь в последующих строфах и не хотела попасть впросак. Чибисовы вскоре вернулись, мокрые, озябшие, но улыбающиеся на все шестьдесят четыре зуба.
|
Наказание любовью > Том II >