Весь темперамент теперешней российской интеллигенции направлен на то, чтобы кого-нибудь обгадить. Особенно изощряются в этом киношники. Еще вчера режиссеры изображали дурковатыми белогвардейцев, сегодня еще более гнусно вырисовывают на экране портреты красноармейцев. Собственных своих отцов и матерей, дедушек и бабушек. Фильм «Крушение империи» наглядный тому пример — весь русский народ — быдло, прекрасны только главнокомандующий  Деникин, Калмыков и верные ему ребята с Аллахом в сердце.

Чего бы ни натворил Сталин, Петр Первый натворил не меньше: как в области становления государственности, так и в деле издевательств над народом.

—Сталин был жесток, как всякое ничтожество! — воскликнул в телешоу «Основной инстинкт» писатель Аксенов.

Когда я беседую с ветераном войны, ничего дурного сказать о Сталине мне не позволяет совесть. Я не подниму бокал за вождя, если тост провозгласит высокопоставленный грузин. Но если в сердце воина живет Сталин, я буду любить Сталина столь же пламенной любовью.

Предложение Сорокиной — поставить памятник Рузвельту и Черчиллю, а между ними стул «В ожидании Сталина» — очередной плевок в лицо русскому народу. Впрочем, ничего другого от первого телеканала я и не ожидал. Тем более от Сороки(ной).

Когда я читаю подборку стихов белорусского поэта Михаила Шелехова в «Нашем современнике» (№12—2004), я испытываю глубокое уважение к автору за его позицию, хотя сердцем ее не разделяю. Но как бы мы не восхищались или не возмущались, читая эти стихи, мы должны помнить, что поэт взывает не к Сталину, а к народу, на шее которого все стремительнее затягивается петля беспросветного рабства. Москву рынок накормит, но Россию? Сегодня она в сплошных развалинах от Курил до Калининграда, и ни Аксенов, ни его сторонники не возьмутся за оружие, чтобы ее защитить. А зачем? Они ведь сытые!

Но вернемся к стихотворению Шелехова «Заклинание».

Из гроба встань на час, товарищ Сталин!

И погаси горящую Чечню,

Как чертову Кавказа головню,

И как гасить нам деды завещали.

Товарищ Сталин. Встань на час из гроба!

И погаси горящую Москву,

«Титаник» полумертвый на плаву,

Проклятую и дымную утробу.

Товарищ Сталин, встань на час жестоко

К безумному и дикому рулю!

Дай роющему гибель кораблю

В пучине – императорское око.

Товарищ Сталин, встань ногой на выи

Бесстыжих сих — и смертью одари.

Всего лишь час на родине — цари!

Но даже часа нету для России.

 

Стихи эти Михаил Шелехов написал в 1991 году, но поскольку опубликовал их в конце 2004, будем считать, что его позиция с той поры не изменилась, он как и прежде, ненавидит все то, что делается сегодня в России.

Очень много со своей ярко выраженной негативной позиции писал о Сталине мой любимый поэт Юрий Белаш. Я бы даже сказал — слишком много, а почему «слишком» об этом я скажу ниже. Я лично уверен, что слишком много можно говорить только о человеке, которого любишь. Умом вроде бы и ненавидишь, а в глубине души питаешь к нему глубокую любовь.

Но когда я думаю о «Сталинском цикле» Юрия Белаша, когда читаю и перечитываю его стихи, я твердо знаю одно: все мы уйдем, а Сталин останется. Как остались Александр Македонский, Юлий Цезарь, Наполеон. Уже давно Сталин потеснил Ленина, а со временем эта фигура останется в одном ряду с Пугачевым и Разиным.

А Сталин — это все-таки Победа. И не отодвигайте его на второй план после Путина, слишком уж смешно это звучит. Мне, в связи с этим, вспоминается старая басня о том как лиана оплела дуб и последний начал усыхать. Кончается басня строчкой:

Зато цвела красавица лиана.

Это стихи о нашей сегодняшней Родине. Путин и его клика, конечно же, — цветущая лиана, а от России, кроме Москвы, ничего не осталось.

Разве что дачники на своих шести сотках, да тысячи храмов, колокола которых звучат глуше, чем звучали до перестройки молотки в колхозных кузницах.

Но вернемся еще раз к Юрию Белашу. Его попытка в обличении Сталина встать на один уровень с Аксеновым, явно не удалась. Слишком яростно отстаивает он свое право на конечную истину. На ту самую истину, которой нет.

Мало было мне войны одной.

Так — пожалте! Врезался в другую.

И теперь я с поэтической шпаной,

Как когда-то с немцами воюю.

И быть может, это — потрудней,

Хоть из пулеметов не стреляют.

В этой необъявленной войне

Просто от инфарктов умирают.

 

С яростью, разрывающей сердце, воюют только те, кто опирается в творчестве на собственную неуверенность. А если ты прав — зачем тебе воевать со шпаной? Отпусти на волю свое оружие — стихи, а сам работай, любуйся солнцем, люби женщину, радуйся тому, что наконец-то ты вырос до своей собственной позиции. Если она, конечно, у тебя есть. А воевать поэту с поэтами, да еще как с немцами, не государево это дело! Никогда никто не убедит меня в том, во что я никогда не поверю. А что касается Сталина — это не только дело моей совести, но и мое уважение к позиции моих соплеменников. Не говоря уже о воинах, которые и сегодня мысленно, со слезами на глазах напевают известную когда-то песню:

Придет конец войне,

Придет конец похода,

 

               Выползали тени из протоки

 

Ночное небо набито звездами так плотно, что кажется оранжевым. Оранжевее, чем оранжевая революция в Украине. Моя жена, Нина, я и свалившийся нам на голову поэт, Валерий Чибисов, говорим о возможности цветного переворота в России. Я против такого переворота, Нина сомневается в его возможности, Чибисов полагает, что борьба за власть в России еще не окончена, значит, можно ждать худшего. Но лично он хотел бы убрать из правительства «шайку монстров», которые думают не о России, а о рыночной экономике, до сих пор не понимая, что это такое.

— У нас не экономика, а проституция, — говорит Валерий, выковыривая ядрышки из створок грецкого ореха. — Мне давно хочется написать об этом в стихах, но так, чтобы это была не политическая декларация, а подлинная поэзия.

Не обижусь, если ты не спросишь,

Кто я, и зачем к тебе пришел,

Главное, чтобы упали косы,

Косы твои русые на пол.

Есть в тебе загадочное что-то.

Не беда, что ты на всех одна:

Мужиков ласкаешь по нечетным,

А по четным — женщин до пьяна.

Волосы, зачем тебе их столько?

На торги их, что ли, берегла?

В семь — ручьем,

 в семнадцать лет — потоком,

В двадцать семь — размыли берега.

Ты меня, конечно же, узнала,

Только как признать за своего,

Если не торгаш я, не меняла,

Не убивец более того.

Продаешь налево и направо,

Все, что нам природою дано.

О тебе идет дурная слава,

Но тебе, путане, все равно.

Валерий называет эти стихи сугубо политическими. Прочитав, он не смотрит на нас в ожидании похвалы, а сосредоточившись, уставился на ломкий лепесток огня над догорающим березовым поленцем. Мне стихи кажутся незаконченными. Я ждал от Валерия большего, особенно после первой профессионально сделанной строфы. Даже не сделанной, а накатившей на него темы с явно есенинской интонацией. Конечно, назвать Родину путаной — смело, но ведь не Родина продается, ее продают одуревшие от власти недоучки.

Может быть поэтому, бес дергал меня за язык прочитать пришедшую в голову строфу:

Разве не сама ты оголила

Мое тело, что-то лопоча.

Я был первым, разве ты забыла,

Был я нервным, разве не учла.

 На этот размер, как на шампур мясо, можно накручивать строфы, не задумываясь об их содержании. «Гнать макулатуру», — как говорила когда-то редактор газеты «Амурец» Валентина Перочкина. Но Чибисов учился писать, как он сам выразился, у символистов, поэтому считал, что любая недосказанность, это и есть символ. С разрешения поэта я привожу несколько его стихов, которые он считает особенно удавшимися.

Если ты не та, то я уж точно

Тот, который может стать не тем,

Если ты меня сегодня ночью

Не пригреешь лучшей из систем.

Если твой азарт не так уж сладок,

Как писали в лучшей из газет,

То не я, а ты придешь в упадок.

Может, лучше сразу скажешь: нет!

— Мне твоих не нужно инвестиций,

Я твоих вливаний не хочу, —

Гордо заявила царь-девица,

Хлопая поэта по плечу.

— Это эротика чистой воды, — заметила жена, но Валерий был категорически против такого понимания его стихов.

— Речь идет о России, которая выбрала себе эту так называемую «лучшую из систем» — американскую демократию. И теперь требует вливаний от зарубежных толстосумов.

— Но хлопает-то поэта по плечу не толстосум. А царь-девица?

Валерий отстаивал свою позицию без практикуемого в таких случаях нажима:

— Я пытаюсь балансировать на грани. В том и состоит прелесть стиха, что поэт старается говорить не в лоб, а по лбу. Вот, например стихи, о чем они?

Ты сказала: мне бы чуть потолще,

Я тебе потолще подобрал.

Дружно птицы щебетали в роще,

Уходило солнце за Ургал.

Тяжело, сказала ты, с такою

Толщиною справиться одной.

Выходили звери к водопою,

Плыл закат над горною грядой.

Ты сказала: ох уж эти коки,

То не так и это не по мне…

Выползали тени из протоки,

Молча расходились по стране.

Ты, зевнув, сказала: не пора ли,

Забираться в спальные мешки.

Птицы над палаткою орали,

Ужас проворачивал кишки.

 

Помню, мне жутко понравилась последняя строчка: ужас мне представился водителем, который пытается завести двигатель кривым стартером. Жену же от этих «кишок» чуть не стошнило. Как я не пытался уловить в этих стихах символ сегодняшней нашей Родины, мне это не удавалось. Хотя закат дня, выходящие к водопою звери, все это были детали нашего таежного бытия. Чтобы не затягивать молчание Чибисов выдавал нам стишок за стишком, и в области формы я к ним придраться не мог:

Пыль столбом взбивала рота,

Раздавался звон подков.

С моряками шла пехота,

Между строем — сто шагов.

Кто поставит крепче ногу,

Кто активнее споет?

Моряки ходить не могут,

Не для строя строят флот.

У российских адмиралов

Далеко не бравый вид.

Сколько их уже сыграло…,

Ну, а скольким предстоит…

— Сколько в ящик их сыграло, а сколько еще сыграет. Это здорово, — сказала жена, а я промолчал не потому, что стихи показались мне безукоризненными, но они своеобразно высветили поэтическую манеру Валерия.

И как бы в подтверждение этому, он прочитал еще один стих:

Главная черта соцреализма

Жизнь не так описывать, как есть,

А как мы хотели бы при жизни

О ее достоинствах прочесть.

Хорошо ли, плохо ли, — не важно,

Главное, чтоб было от души,

Чтоб себя узнали мы в типажах

И похохотали от души.

Жрать от пуза, ездить в лимузине

Лично я при жизни не хочу,

Не хочу на тряпки рот разинув,

Поминки справлять по Ильичу.

— Ну, молодец, ну хороший мальчик, — хохотнула жена. – Не хочу потому, что должность не та, чтобы брать взятки и красть украденное. А если бы подвалила должность с лимузином в придачу, не отказался бы и запел совсем по-другому. Разве не так?

Поэт спорить не стал, только вздохнул тяжело и принялся подкармливать костерок сухими веточками от усохшего вяза. Стихов он больше не читал, а когда подъехала его жена, Лизанька, спустились к Амуру, чтобы поплавать в ночной тяжело всхлипывающей воде.

— Почему ты ничего не сказал ему о стихах, — спросила моя жена. — Он, наверное, обиделся?

— Он знает: если я не возражаю, значит, стихи мне нравятся. И вообще стихи не часы, чтобы их разбирать и складывать по винтикам. Каждый поэт решает тему по-своему, но из прочитанного мне особенно понравилась строфа, где падают на пол волосы. Валерий не случайно, именно с нее начал читать. Стихи сделаны блестяще:

Не обижусь, если ты не спросишь,

Кто я, и зачем к тебе пришел,

Главное, чтобы упали косы,

Косы твои русые на пол.

Этот повтор в последней строке – мармеладка, которая заставляет работать воображение. К ней бы еще одну столь же точную строфу и стихотворение засияло бы. Но то, что он там дальше нагородил не стихи.

Не думаю, что жена разделяла мое мнение, но на этот раз она промолчала, Возможно, просто забыла, о чем шла речь в последующих строфах и не хотела попасть впросак.

Чибисовы вскоре вернулись, мокрые, озябшие, но улыбающиеся на все шестьдесят четыре зуба.