Embedded Files
ВТОРОЙ ПРОГОН
У надутой шлюхи духи
Отобрали самовар,
Отобрали с обалдухи,
Отоварили базар.
Зара, скупщица товара.
Приказала долго жить,
Над прилавками базара
Стали хищники кружить.
Жили-были не тужили
Два веселых продавца.
Самовар не одолжили,
Джине бартер предложили —
Петр с Иваном, два бойца.
Джина сразу согласилась.
Года два она постилась,
Не имела мужика.
Мужикам за эту милость
Прикупила жбан пивка.
Завалились сразу двое.
Сели, стали выпивать.
Джина выпила, с тоскою
Покосившись на кровать.
Подняла волну истома,
Закружилась голова.
В ожидании Содома,
Раскудахталась вдова.
«Бросьте, мальчики, пампушки,
Хватит пиво подливать.
Расчехляйте ваши пушки
И поехали в кровать?»
«Расчехляй сама!» — оскалясь,
Крикнул Петя-петушок,
Промолчал Иван, как заяц,
Погасив рукой смешок.
Джина тело обнажила.
На колени опустясь,
Видит Джина — встала жила,
Петя просится на связь.
Облизала для начала,
Щекотнула языком.
Навела свое мочало
На торчало прямиком.
Простонал протяжно Петя,
Дважды дернулся и скис,
Ствол напарника при этом
Разрядился и обвис.
Джина бережно ласкала,
Жала жалобную плоть.
Джине воли не хватало
Жажду жизни побороть.
Осерчала для начала
На притихших едоков:
«Достучались бы сначала
До венчальных тайников!»
Языками по берлоге
Приказала обслужить.
Развела пошире ноги,
Согласились, стало быть!
Чертыхнулся Петр с досады,
Но Иван, спуская пар,
Изловчился и — порядок,
Заработал самовар.
Дело было в девяностом
Приснопамятном году.
Самовар стоял, как остров,
У базара на виду.
Проходила шлюха, ухом
Повела и все дела.
Шлюха к пуганым хапугам
Участковых привела.
Где да как? Когда? Откуда?
Закрутилось помело.
Мужиков, как ветром сдуло, —
Ротозейство подвело.
Загудели на два года
Не понять за что, но мода
У торговцев взятки брать,
Начинала процветать.
Тем судом аника-воин
Очень был обеспокоен,
Но, обученный, видать,
Стал блядями торговать.
«Тети бляди едут к дяде
Участковому: поладить
Тетям с дядей удалось.
Уболтали дядю бляди
Портить девок, но не гадить,
Надевать их на «авось».
У него «авось» что надо,
Чудо-юдо высший сорт.
Грызла Чонкина досада,
Что ни дядя то — аборт.
.
Дядя мастер на все руки,
Ладить с бабами мастак.
От его торчащей штуки
Можно ждать любых атак.
Он и этак, он и так,
В общем — парень не дурак,
И до баб охотник.
Не вступает дядя в брак,
Потому как делать брак
Не желает плотник.
Дядя милиционер
Нищим девкам не пример,
По карману гладя:
«Тетя, я миллионер!» —
Заявляет дядя.
Бабы опытные ржут:
«Не мели, Емеля!»
Бабы сникерсы жуют,
Находя себе приют
У него на теле.
А студенточки, очки
Уронив со вздохом,
Жарко шепчут: «Нас бычки
Трахают, но плохо.
От твоей стоялки, дядь, —
Чудеса и только,
Начал девочку пахать,
Оказалось — телка».
Девки требуют резину,
Только дяде наплевать:
Затолкал резину в Зину,
Стал ошметки вынимать.
Ни диверсия ли это,
Или качество не то?.
Наслаждения при этом
Не испытывал никто.
Завела грузина Зина,
Прикипела к черенку.
Это дядю занозило:
Ликвидировать грузина
Он доверил знатоку.
Ну, а Чонкин, это Чонкин,
Чонкин парень не дурак.
Мужика не станет Чонкин
Убивать за просто так.
Милицейский дядя, гадя,
Собирает компромат.
Поддержали дядю бляди,
Дескать, Чонкин виноват.
Зина хохмачки бросает,
Зина знает, что и как.
У нее грузин — хозяин,
Ну, а дядя — вурдалак.
«Шлюшки, что же вы, подружки
Злому ироду сдались,
Нацепил лапши на уши,
Покушается на жизнь!
Ваня Чонкин мужичонка
И занозистый и злой,
Но не станет спорить Чонкин
С милицейскою звездой».
Прокурору было сложно
Доказать, что он бандит —
Ограниченных возможно-
Стей российский индивид.
Время реабилитаций,
Жалких ельцинских дотаций
Может удовлетворить
Только тех, кто пресмыкаться
Научился, а не драться
За святое право — жить.
Прокурор, на удивленье
Судьям, сделал заявленье:
—Сделайте такую милость,
Не спешите обвинять.
Русским часто приходилось
За Россию умирать.
Как типичный представитель
Молодежи, ненавидя
Испытанья на излом,
Ваня Чонкин жил в обиде.
Замешав добро со злом,
В пах российской пирамиде
Двинул Ваня костылем.
Ошалевшие от трепа
Восхожденья на престол,
Коммунисты-губошлепы
Трахали Россию в жопу,
Заголив на ней подол.
Подавай Союз и точка!
Несмотря на то,
что бочка
С динамитом наш Союз.
Чонкин бойню напророчил.
Коммунистам, между прочим,
Предрекал Иван конфуз.
На каком-то совещанье
Бизнесменов-торгашей
Поделился Чонкин Ваня
Откровенностью своей:
—Все политиками стали,
Спрятав старые медали,
И езда нам до езды,
После первой борозды.
Страсть в глазах не светится,
Главное — отметиться.
Главное —
припасть к кормушке,
Да в историю попасть,
Людям вешая на уши
Треп про ангельскую власть.
Чонкина освободили
Из тюряги. Бабы выли:
—В Думу Чонкина! Он свой!
В поле выбежит с косой,
У другого попа в мыле,
Он ведет покосы в стиле
Наших предков —полосой.
Проходя после работы
По центральной площади,
Вижу Ваню донкихота
На облезлой лошади.
Округлившийся животик,
Плотоядно рот раскрыт.
Смотрит, будто идиотик,
На какой-то манускрипт.
—Эй, Ванюха, ты никак
Наш Хабаровский казак?
За поводья Чонкин взялся.
Сделал вид, сто обознался,
Сходу брата не признал.
—Ты, — спросил, — откуда взялся?
Десять лет после Донбасса
Где ты дуру нарезал?
Я не стал ему перечить.
Нарезал, так нарезал...
Не переча, в тот же вечер
С ним поехал на вокзал.
Походил среди транзитных
Пассажиров и бродяг.
Стал он очень знаменитым,
Ваня Чонкин, вертопрах.
Про него в газетах пишут:
И — люблю, и — ненавижу.
Угощают крендельком,
Укрощают огоньком.
Чонкин что? Такого сходу
Не возьмешь. Огонь и воду
Он прошел, хотя интриг
Испугался: лгать народу
Ваня Чонкин не привык.
Жириновскому протезом
Врезал Ваня по облезлым
Мокасинам: — Культ привет!
—Хорошо, что не железным
Тот оскалился в ответ.
Чонкин — скверный мужичонка,
И занозистый и злой.
Есть в нем что-то от ребенка,
Как заметил кто-то: — Чонкин —
Помесь дворника с борзой.
Обругать — в его манере.
Тут же, ворот разорвав,
Сокрушается в содеян —
Ном: — Простите, я не прав...
В Думе он за полуумка,
Но не чувствует вины
За вхождение без стука
В основной Закон страны:
—Не додумали, проорали,
Под давлением ввели.
Что за дело — видеть дали,
Прозябая на мели?
Оболваню вас рулеткой,
Пусть почувствует народ,
Что вонючие пипетки
Не способны на приплод...
Есть у Чонкина зазноба,
Золотая, как луна.
Хулиганистой особой
В думе признана она.
Ей и то не так и это.
Лидеры элдэпээр,
Говорят, что даме этой
Непременно нужен хер.
Хер не в смысле той дубины,
Что у каждого мужчины
Выпирает из штанов.
Этот хер не так уж нов.
Хер, которым окна в доме
Заколачивает сын,
Если кто-то в доме помер,
И остался дом один.
Хер поставить на особе
За занозистую стать,
За характер высшей пробы,
Жириновскому полетать.
Рассказал мне как-то Чонкин,
Как однажды к амазонке
Этой самой забежал,
Как в углу ее зажал:
—Забегаю к Валентине.
Заявляю: или — или?
Отвечает: Трали-вали,
Это мы не проходили,
Это нам не задавали,
Мужики нас не кадрили,.
Мы им тоже не давали...
Подошла к окну в печали.
За окном автомобили.
Говорю ей: Или — или?
Отвечает: Не страшна ли?
Не разлюбишь ли, увидев
Эти самые детали?
Да нет же, нет,
Твержу в ответ.
Щека к щеке,
Ладонь к груди.
На ветерке
Не остуди...
О любви ей завираю,
Осторожно раздеваю.
Наконечники груди
Нежно пальцем задеваю,
Задеваю и не знаю —
Накручу ли эту кралю
На ночное бигуди?
Рука скользит, —
Открыт транзит,
Копне бандит
Несет визит.
Заявляет Валентина:
Что ты делаешь, скотина?
Не терзай меня, входи!
Я ее расковыряла,
Пока кудри завивала
На чужое бигуди.
Поцелуи, что пушинки,
Пальцы Валины в ширинке,
У красотки рот раскрыт.
В этом смысле какой-то скрыт.
На кошку: брысь!
А ты ложись.
Кровати скрип
К елде прилип.
Чонкин квохчет и хохочет,
Широко раскрывши рот.
Никого он не порочит,
Просто весело живет.
В Думе сплетен нахватался,
И язык у мужика,
Как у бабы, развязался,
Балаболит с высока.
Беспокойство нарастает,
Чонкин доллары считает,
Объезжает мерседес,
Невзирая на протез.
—Промышляешь чем, сказал бы,
Бабы вышли из игры? —
—Обездоленные бабы
Это пробные шары.
Я — высокого полета
Птичка певчая, не тот,
Кто нащупает в два счета
И наличность уведет.
У меня, ни в коем разе,
С мафиози связи нет.
У меня другие связи,
Государству не во вред...
Хохотнув, немецкий ботик
Ловко вытер о траву.
Округляется животик
У Ивана наяву.
На какой—то остановке,
Бровке или Шепетовке,
А быть может, даже там,
Где стоят по вечерам
Остроглазые быструшки.
Черные после усушки
На амурских пляжах, я.
Чувствам собственным судья,
Тормознул перед красоткой,
Что маячила подлодкой.
В легком платье до пупка,
В кольцах смуглая рука.
Поразили сексуальность
Ее тела и фатальность
Серых с прозеленью глаз,
Глаз, где чувства на показ.
Потрясли дыханья лета,
Откровенность для невежд
И одетая раздетость
В складках ситцевых одежд.
Улыбнувшись хитровато,
Предложила подвезти
В сторону мелькомбината,
Что почти что по пути.
Не просила — предложила,
Жестом голову вскружила,
Взглядом душу обожгла.
Задрожала моя жила,
Так меня обворожила,
Так была она свежа.
Распахнул учтиво дверку,
Приглашаю иноверку.
Захватило дух, когда
Прямо в душу человеку,
Подрумяненные сверху,
Ноги сунула, горда.
Пощадил бы меня, отче!
Я сегодня не в себе.
Худшее из одиночеств
Одиночество в семье.
Отдаляясь понемногу
От наскучивших людей,
Человек приходит к Богу,
Приглашает на подмогу.
Ну, а Бог не для блядей,
Чужд он русскому порогу,
Потому как иудей.
Сотворив молитву эту,
Слепо двинулся вперед.
Не к лицу робеть поэту,
Если даже баба — мед.
Но дрожат мои колени
И язык окаменел,
И ГАИ-ВАИ мгновенно
Стать к поребрику велел.
Приютился я в кармане,
Одурманенный и злой.
Обгоняет меня Ваня,
Ваня Чонкин — мой герой.
Он с инспектором по трассе
Третьи сутки колесил, —
Отбирал боезапасы
У людей, по мере сил.
—Разве с бомбочкой такою
Можно ездить? — возопил.
Хохотнул аника-воин:
—Где красотку зацепил?
Сходу дверку приоткрыла,
Ножку выставила, мило
Улыбается в ответ,
Попросила сигарет.
У меня застыло рыло,
А душа моя заныла,
Так заныла, что затмила
На мгновение весь свет.
— Ну чего ты прицепился?
Слушай, Чонкин, отвали.
Я не пил, не матерился,
Не сколачивал рубли.
Никаких с меня налогов...
Ваня Чонкин хохотнул:
—Сдай мне девочку и с богом
Отправляйся в свой аул.
У меня душа взыграла:
—По какому это праву,
Не оружие везу?
Чонкин девушке лукаво
Подмигнул: —Садись, забава,
В милицейскую “козу” ...
Тут “коза” не рифмы ради.
Чонкин дядя не простой,
Разъезжать по автостраде
На “козе” ни в зуб ногой:
—А чего бы это ради,
Я пока не голубой!..
На такие закидоны
Очень падок мой герой.
Потому и любит пони,
Что они, хотя и кони,
Но с задоринкой иной.
И покорны и послушны,
И к кобылам равнодушны,
Даже шерстка вдоль спины
Охра без гулубизны.
А “козел” гаишный взвоет
И под дикий этот вой,
Крутит синей головою,
Потому как голубой.
Выбросом адреналина
Чонкин славился всегда,
Но едва я сел в машину,
А попутчица едва
За собой прикрыла дверку,
Откровенно хохотнув.
—Игнорируешь калеку?! —
Закричал Иван и пнул
В дверку кованым протезом.
Тут и я, не лыком шит,
Подскочив, Ивану врезал
В челюсть так, что бесполезно
Стало свару ворошить.
От инспектора, парнишки
Лет под тридцать, ждал я вспышки
Гнева, ярости... Увы,
Мы, в его понятье, слишком
Оба были не правы,
А девица, как тигрица:
—Он калека, как посмел!
Насмотрелся заграницы,
В их повадках преуспел?
Птичкой вылетев из клетки,
Помогла Ивану встать.
Чонкин пыжился: —Объедки
Я не стану подбирать.
Если сразу, потаскуха,
Не откликнулась на зов,
Оставайся с этим духом,
Обалдухом, из низов.
Я вращаюсь в высшей сфере.
Ни какая-нибудь мразь,
На меня, по крайне мере,
Вся Россия оперлась...
Оттолкнул мою красотку,
Грязным словом обозвал:
—Ты возьми с нее на водку, —
На прощание сказал.
Ваня Чонкин, что за чудо,
Чудо-юдо-юморист.
Стал бы Чонкин Робин Гудом,
Века три назад родись.
Он на бедных и богатых
Разделил бы свой народ,
Чтоб богатый без зарплаты
Оставался круглый год.
Чтобы нищие галдели:
—Ваня Чонкин — наш герой! —
Чтобы “марсами” хрумтели
Оборванцы с мостовой.
Посылают бы Ваня стрелы
В забрюхатевший живот,
Чтобы люди не потели
От работы на господ.
Но коли родился Чонкин
В нашем веке непростом,
И на улицах девчонки
Плохо думают о нем,
Значит, что-то тут неладно,
Что-то делает не так.
Он с Дудаевым поладил,
А Дудаев — не простак.
В Государственную Думу
Сунул Чонкина народ,
Чтоб поменьше было шуму
И подачек от господ.
Он, конечно, не обучен.
У него подход не тот,
Но кого угодно вздрючит
Ваня Чонкин за народ.
Ты, патриций краснолицый,
Никудышний патриот,
Ты не против инвестиций,
Инвестиций в свой живот.
Миф о Ленине развеян,
Но в подзорную трубу
Видишь ты себя, пигмея,
Рядом с Лениным в гробу.
Потому и забияка,
Что своей идеи нет:
Сотворю России пакость,
Хоть какую, но во вред.
Чонкин — ушлый мужичонка.
Он приехал в отпуска.
Он походит на волчонка,
Мелкозубого пока,
Но уже лоснятся щеки
И наметилось брюшко.
Жириновского уроки
Двинут Ваню далеко.
Он из Яблока пытался
Червоточину извлечь,
Но Явлинский отказался
Обнаучить его речь:
“Никакой тебе основы,
Подоплеки никакой,
Ваня Чонкин, одним словом,
Сын героя... паранойя...
Нужен воину покой.”
Чонкин в отпуске. Девчонки,
Из былого ТэОО,
Заявляют: — Как нам, Чонкин,
Жить без дела твоего?
Наши сводники-зануды
Соки выжали из нас.
На лекарство от простуды
Не хватает нам подчас.
Подскажи-ка нашей Думе,
Пусть продумает Закон.
Мы работаем без шума
На Россию испокон...
Не пугают нас налоги,
В тонком деле знатоки,
Мы не выглядим убого,
Как иные мужики.
Чонкин морщится устало.
—Блядь, она и в Думе блядь.
Мне бы, бабы, не мешало
В нашей шкуре побывать.
Облизать крючок японца,
Обработать латыша.
Как при этом сердце бьется,
Восторгается душа?
Девки ахают: — Каналья,
Чудо-юдо-юморист,
И зовут Ивана в спальню,
Показать ему стриптиз.
Я не стану сквернословить
В описании грехов.
Девки Чонкина изводят
До четвертых петухов.
Зацелованный до боли,
С оскудевшею казной,
Выбегает он на волю,
Как жеребчик молодой.
Тяжела его походка,
Но глаза его горят.
Под огурчики и водку
Выдавал сертификат,
Каждой бабе по бумажке:
“Эта баба — высший сорт,
А у этой — чудо—ляжки,
И расплывшийся живот.
У Варвары бормотуха
Плоть и душу обожгла,
Отпустили бы Варюху,
Пусть бы тихо пожила,”
Раздарив сертификаты,
Чонкин выбежал во двор,
И, под маты—перематы
К стенке сводника припер:
—Если ты девчонок этих
Будешь дальше обижать,
Утоплю тебя в клозете.
Ведь они, по сути — дети,
А на свете им не светит
Ни влюбляться, ни рожать...
Сводник злобно чертыхнулся,
Но трусливо промолчал,
И, конечно же, Марусям
Кое-что пообещал...
Я ушел по перенове
В не запятнанный лесок,
Где березы в пятнах крови
И лучи наискосок,
Где таежная сторожка
Выбегает осторожно
Из-за елей и берез,
Где цветами на окошках
Изощряется мороз.
Гаркнет хитрая сорока.
Ветку дерева встряхнет,
Не заметишь, как с порога
Зажигалку умыкнет.
Кто-то гукает в распадке.
Кто на путника сердит?
Я тружусь во все лопатки:
Чай воркует, суп кипит.
И таким от печки духом
Тянет, трепетом таким,
Что, покрытый белым пухом,
Мир врывается в интим.
И душа скулит, и тело
Ошалело от тепла.
Что ж ты, Таня, в самом деле,
До каких других творений
Увела тебя тропа?
Мир прекрасен и опасен,
Мир до одури нелеп,
Но для милой нашей связи
Не опасен этот склеп.
Не явилась и не надо,
Потому как я — холоп.
Кто, устраивая праздник,
Тащит женщину в сугроб?
Брось немытую посуду,
Угли снегом погаси.
Даже дети верить в чудо
Перестали на Руси.
Нервы были на пределе.
Надо было настоять,
Не в сторожке, а в мотеле
Приголубить эту блядь.
Очевидно — примелькалась!
Ведь, не просто хороша,
От походки ее в ярость
Окунается душа.
От занозистой улыбки
Каменеют ступни ног.
От улыбки, как от пытки,
Не один я занемог.
Прознобит, окатит жаром.
Рвется из дому душа.
Птица каркает недаром,
Зажигалку потроша.
Закрываю я избушку
И лечу во весь опор.
В мерседесе на опушке
Слышу жаркий разговор:
—Отвяжись, я ненавижу
Твою жуткую вожжу!
—Тише, сладенькая, тише,
Я ее в дверную нишу
Осторожненько вложу?
Я не робкого десятка,
Не отдашься — удушу,
Мне в Афгани мертвых трахать...
Я те, стерва, укушу!
С диким воплем из машины
Чонкин вывалился в снег.
Чуть приспущены штанины,
Над штанинами — ковчег.
“Ничего себе дубина”, —
Я подумают, занозясь.
Кровь из носа на штанину
Густо падала, искрясь.
—Сумасшедший этот Чонкин! —
Таня выкрикнула зло.
Чонкин куксился в сторонке.
Что-то Ване не везло.
Таня шубку запахнула.
—Не сердись, — сказала мне.
—Служит думская акула
Не народу, — Сатане…
Хохотнул аника-воин,
В мерседес поспешно влез,
Гулко врезался в обои
Металлический протез.
Я не знаю, кто он, Чонкин,
Коммерсант или дебил?
Из—за ветреной девчонки
Год на прииске трубил.
Защитили Ваню шлюхи.
Удивительно, но факт:
“Не обидит даже мухи,
А остался в дураках?”
Может так оно и было.
Я ведь помню малыша,
О котором говорили:
“Ваня — добрая душа.”
Прикатил он из Афгана,
От обиды сам не свой.
Шлюха бедного Ивана
Пригласила на постой.
Потому как батя помер,
Мать сгноили в лагерях.
Потому как в детском доме
Все пошло на раскоряк.
Потому и ведал бабьей
Не учтенною казной,
Что висели баобабы
Над путанами грозой.
Потому и бил наотмашь
Милицейскую шпану,
Что вела она охоту
На сиротскую казну.
Но не надо было в Думу
Ваню Чонкина толкать:
Заколачивая сумму,
Стал хапугам потакать.
Злые вороны вскружили
Голову холостяку:
Гаражи, автомобили,
Вилла с видом на Москву.
А за тот нелепый случай,
За укусы на носу.
Сунул мне какой-то кучер
В руки Танину косу.
Я ищу ее полгода:
—Ваня Чонкин, как же так?
—Бросьте этого урода
Своре бешенных собак!
От полиции отписки,
От милиции свистки,
Ну, а Чонкин глушит виски.
Бальзамирует виски.
Чонкин Ваня — новый русский,
Мафиози пес цепной,
Своего он не упустит,
И не он тому виной.
Виноват и я, и шлюха,
Виновата вся страна.
Обманулась с обалдухи,
Обмишурилась до дна.
Я пишу не ради славы,
Но за стих мой озорной,
Угрожает мне расправой
Ваня Чонкин — мой герой.
Я просить его не стану,
Не пойду на поводу,
Умыкнул Иван Татьяну,
И ее я даже спьяну,
Даже спьяну не найду.
Page updated
Google Sites
Report abuse