35. Торгующие богом лицедеи

Одуванчики — дети луны,

Закрывают мордашки от матери,

Слишком взгляды ее холодны,

Слишком руки ее необязательны.

Можно было бы скользнуть по строчкам глазами, как коньками по льду, и забыть. Но недавно прошли выборы и почти половина населения России не явилась на избирательные участки. Это та половина, которая ищет случая отвалить за границу. Пусть даже в Новую Зеландию, пусть в нищую Африку, лишь бы подальше от России. Потому что Россией заправляют люди далеко не русские, им глубоко наплевать на то, что происходит в стране.

Или весьма и весьма странные стихи Ирины Снежко о России:

Так вот она твоя печаль

Твоя блистающая удаль,

С утра сдавила горло шаль

Тумана в острых изумрудах.

Я задыхаюсь, я кричать

Пытаюсь, но не слышно крика,

И на лицо мне, как печать

Тоски, ложится повилика.

Повилика. Почему, именно, повилика. Давайте сначала вспомним, что это за травка такая, повилика? Ну, конечно, это — сорное растение, не имеющее листьев и корней, живущее на стеблях других растений, соками которых питается. Так вот ты какая Ирина Снежко. В одно мгновение из графомана ты оборотилась поэтом, вдумчивым и сильным. Сорная трава без корней, которая питается соками других растений. Это ходар-ковские, абрамовичи, березовские, — корней нет, есть только рты, и чем шире они расползутся, тем больше трупов останется лежать на русской земле.

Торгующие богом лицедеи,

Бездельники, вы мертвые идеи

Меняете на хлеб и на вино…

Вы вертите свое веретено,

Чем дальше, тем активнее, но сбрую

Чтобы погнать меня напропалую

Набросить на меня, вам не дано.

***

Куда иду, к родному дому,

Или из дома убегаю,

Чтобы в пути пристать к другому,

Того не ведаю, не знаю.

Я не прошу подачек у судьбы,

Люблю не так, как мне диктует время,

Когда оно кричит: мы не рабы,

Не видя нас, влекущих рабства бремя.

***

Нам было весело, мы пели.

Мы твердо верили, что завтра

В стране улягутся метели,

Гуляющие так азартно.

Мы были чуточку моложе

Вчера, но зрелость не причина,

Чтоб встретить утро с кислой рожей.

Нас эта мысль не огорчила.

Мы по мерцающему снегу

Шли от рассвета до заката,

И жизнь как старая телега

Поскрипывала виновато.

Как я понял, нищета Ирине не досаждала. Ее муж, бизнесмен, застолбил себе достойное место под солнцем и настойчиво предлагал Ирине уехать в Австралию. Почему именно в Австралию, на этот вопрос Ирина ответила так:

— Уехал бы в Израиль, но еврейской крови не нашли ни в одном колене. В Америке он побывал, и она ему не понравилась. Но я в Австралию не поеду, лучше вернусь в Украину к родителям.

Нет, она не лукавила. Написав такие стихи лукавить было просто невозможно.

Ирина родилась в Киеве, медицинское училище заканчивала в Волгограде, замуж вышла в Хабаровске. Стихи начала писать после расстрела Белого дома в Москве.

— Я вдруг поняла, что жизнь каждого из нас зависит от того, какие пьяные бредни возникнут в голове Ельцина. Это было отвратительное зрелище, видеть деградирующего политика и ликующую при виде его толпу.

— В то время я тоже был частью этой ликующей толпы и любил пьяницу Ельцина больше чем своего друга коммуниста Зуева. Володю Зуева из Комсомольс-ка-на-Амуре. Вместе с парламентом он пытался отстоять завоевания рабочего класса. Вернувшись в Комсомольск, он рассказывал о набитых трупами коридорах, но я все это ставил под сомнение.

Я вся перед вами как есть

Вика передала мне тетрадку стихов, и среди доброй сотни строф я откопал одну, которая мне понравилась. И не просто понравилась, а произвела впечатление. Хотя мысль показалась мне не новой. Даже у Байрона нечто подобное было. «Я женщи-ну люблю, но ты природа-мать для сердца моего всего дороже, с тобой владычица привык я пони-мать все то, чем был, когда я был моложе». Это возникло в памяти сразу после прочтения строфы, хотя, стихи Вики несли в себе совершенно другой заряд энергии. Но вспомнились именно стихи Байрона, взятые эпиграфом к первой главе «Зверобоя» — романа Фенимора Купера.

Знак равенства между этими стихами возник, может только потому, что оба литератора были язычниками, ставили во главу угла не Бога, а природу.

Возможно, перед богом я грешна,

Но не грешна перед природой,

Во мне живет легко и гордо

Ее мятежная душа.

Гордая и мятежная душа природы. Всю неуклю-жесть замысла, где сильный поедает слабого, природа искупила красотой. Она безжалостна и добра, она наделила человека правом выбора: жить в полном согласии с ее законами, усилив вторую добрую ипостась или замкнуться на изначальной.

Я вся перед вами, я здесь.

Добравшись до края обрыва,

Я вижу в сиянье небес,

Как бес ухмыляется криво.

Его, как бездомного пса,

За то, что был изгнан из рая,

Любила кормить и ласкать

В густых ковылях у сарая.

От бога прощенья не жду.

Смиренно на краешке этом

Меж богом и бесом вражду

Прощу палачам и поэтам.

Мы сидели с Викой и ее мужем Сергеем Печенкиным за пивным столиком в центральном парке Комсомольска-на-Амуре. Сергей не без ухмылки слушал ее загадочные бредни, но мне казалось, ухмыльнись я и он взорвется белым пламенем. Его колено под столиком нежно соприкасалось с коленом жены, ладонью он вытирал брызги пива со стола, чтобы, ни дай бог, жена не запачкала рукава белой продувной блузки. Вика рассказывала о поэтах, которые были равнодушны к ее творчеству, о поездке к родителям в Воронеж, где ее откровенно высмеяли за ее попытку зарифмовать философские трактаты марксистов. Стихов она почти не читала, и ее болтовня начинала удручать. Заметив это, Сергей попросил Вику рассказать о самом смешном случае в ее жизни, когда ее живую отпели и повезли хоронить на городское кладбище за Силинкой.

— Случилось это три года назад, у меня произошел выкидыш на седьмом месяце. В сердцах я покрыла матом сложивших меня на сохранение акушерок, а заодно и бога. Что дальше со мной произошло, не знаю, не могу точно сказать. Но так вышло, что предстала я перед каким-то степенным мужичком, с седым хвостиком на загривке. Стал он требовать от меня покаяния за богохульство. А у меня столько накопилось к нему вопросов, что я давай выкладывать их. Психанул старичок, но со психу не в ад меня отправил, а опять на землю. Очнулась я, а по крышке гроба уже камешки стучат. Еще пару минут и я бы опять отправилась к деду. Не знаю, откуда у меня силы взялись. Заорала, как бешенная, перевернулась в гробу, уперлась локтями и коленками в жесткую нижнюю доску и, можете себе представить, выдавила крышку. Открыла свою усыпальницу. Испугалась я потом, когда опомнилась. А тогда я пребывала в праведном гневе против акушерок, бога, мужа, черта, в общем, против всего мира. В психованном этом состоянии развязала бинт на ногах, выкарабкалась из ямы, схватила стоящую рядом лопату и бросилась, к кому бы вы думали? Ну, конечно, к Сергею, к мужу. Как это он позволил, чтобы меня похоронили заживо? А он стоит, глаза таращит, бледный, испуганный. Подруги мои уже приготовились рюмки да конфеты раздавать роняющим слюнки мужикам. К ним-то я и подлетела с лопатой. Пока не перебила все сумки с водкой и конфетами не успокоилась. А потом села на глину, которой должны были меня засыпать, и потребовала, чтобы гроб закрыли, засыпали и установили памятник, как положено. Если похороните, долго жить буду, заявила я тогда. Тут уже мой Сережка очухался. Закрыл гроб, засыпали с мужиками могилу, украсили ее песком, поставили надгробье с моим портретом и датами под ним. Честно скажу, мне моя могила не понравилась. Сережка, правда, стал убеждать, что это только начало, что он заказал сделать специальное надгробье из черного мрамора. Заказывал или нет, я выяснять не стала. Да и за какие вши. Шел 1997 год. В то время только круглая дура могла осмелиться рожать нищету на свет. Правда, нам удалось забрать часть денег, которые были собраны на банкет по случаю моих проводов на тот свет. А я с тех пор стала писать. Другая бы побежала грехи отмаливать, но мне эта хитрая физиономия из сна не приглянулась. Надо же, бог психует, как самый заурядный пьяница, когда его называют алкоголиком. А кто ты на самом деле, если с утра до ночи не просыхаешь…

Несколько минут мы молча пили пиво, загрызая его сухой, скрипящей на зубах колбасой.

— Наш сын, которому скоро пять годков, колбасу называет калбасой, потому что она якобы из кала и сои. Откуда он этой гадости нахватал, не могу понять.

Вика засмеялась:

— С рекламы, откуда же, — и, помолчав, вернулась к разговору о стихах: — Я недавно книжку прочла «Время не ждет» называется. Имени автора не помню. А после прочтения написала стихи:

Не верю, что время не ждет.

Оно замедляет движенье,

Когда, отойдя от забот,

Почувствуешь легкое жженье

Судьбы обжигающей рот.

Чего от меня она ждет,

К какому поступку толкает,

Наделав в желудке пустот,

Того человек не узнает,

Пока он себя не поймет.

— Значит, жизнь загробная все-таки есть?

— Думаю, да. Но не где-то там, а в угасающем сознании покидающего мир человека. Мозг умирает не сразу и в эти минуты фантазии его особенно обострены. Ведь смерть это тот же наркотик.

Сергей вздохнул и накрыл своей ладонью маленькую смуглую ладошку жены. Видимо, мысли о смерти удовольствия ему не доставляли. Да и мне тоже. Я спросил:

— А можно, что-нибудь земное, о любви, о ромашках, например?

— О ромашках, нет, разве что о закате.

Солнце скапало капелью

И, заметно почернев,

Опускается на землю

Между сопок и дерев.

Вдруг без каверзных вопросов,

Без разборок: мать твою,

Очернило беспокойство

Душу светлую мою.

Не спросила я: откуда

И куда меня ведет

Это маленькое чудо —

Звонкий солнечный аккорд.

Теперь заулыбался Сергей.

— У Вики все еще впереди. Она у нас ночная пташка, я сплю, она книги читает, а утром ее не добудишься.

Вика призналась, что ей мои стихи не нравятся:

— Навязчивые, как оскомина на зубах. Особенно — любовная лирика. Есть картинка, есть чувство, а начинаешь добираться до мысли, она расслаивается, как отсыревшая фанера. Тоже самое происходит, когда, оценивая стихи в целом, пытаешься выяснить, что за человек за ними стоит. Прочтешь одно стихотворение — религиозный фанатик, второе — отпетый безбожник. Подобное происходит с любовью: аскет, развратник и преданная первой любви душа. Так кто вы на самом деле?

— И то, и другое, и третье, а главное — то же, что и вы в своей поэзии. «Судьбы человек не узнает, пока он себя не поймет». Это верно уже потому, что верно. Как и само понятие: человек это то, что — человек, Кто сказал, не помню, но бессмысленность жизни, как и ее смысл полнее всего осознал именно человек. Он меняется не с годами, а ежеминутно. Мы с вами ведем светскую беседу, а думаем каждый о своем. Вы рассказываете о погребении заживо, я мне на мгновенье вспомнилась мать, и я ощутил в желудке описанную вами пустоту. Совсем, как у вас: «без каких-то там вопросов, душу светлую мою очернило беспокойство, удержало на краю». Потом я подумал, что вы прекрасная женщина и греховная мысль совсем уж было собралась торкнуть сердце, но вспомнил, что в Хабаровске у меня не менее прекрасная жена и опять… эта подлая пустота. И так всю жизнь. И ни одно настроение не наслаивается на другое. А стихи это отражение этих постоянно меняющихся чувств. Отражение на бумаге. Если, конечно, мы не зададимся целью, написать что-то на потребу дня. Или подсластить кому-то, симпатичной женщине или начальству от которого зависит исполнение наших желаний. Мир наводнен литературой, но какими бы мудрыми не были так называемые инженеры человеческих душ, себя они до конца не раскрыли. И не раскроют никогда. Но если внимательно изучить стихи поэта, выплескивающего на бумагу свои сиюминутные настроения, можно кое в чем разобраться. А ущербность моих стихов в том, что я не хочу кривить душой, пишу о том, что чувствую на данном отрезке времени.

Я заметил, что от моих слов у Сергея начинает портиться настроение. Его ладонь, лежащая на тонких пальчиках Вики, сдвинулась в сторону, и пальцы начали выбивать непонятную мне мелодию. Возможно, он начинал понимать, что занятие стихотворчеством это не баловство, а дело далеко не безопасное. К тому же и сама Вика начала вроде и незаметно, но выдергивать пальцы из-под его ладони. Видимо, ей стало неловко, что на глазах у постороннего человека они проявляют друг к другу не присущую многим нежность.

Золотой ПИТ кончился и Вика заказала бармену еще одну бутылку. Она будто не заметила, что второе ее четверостишье я перекроил, убрав режущее слух «мать твою». Она и позже об этом не вспомнит. Никогда не вспомнит, но не думаю, что при подготовке в печать оставит свой вариант. При открытии бутылка прыснула от смеха, и Вика отпустила ей щелчок в лоб, хотя определить с точностью, где лоб, а где живот у бутылки не могла. Но нам вдруг стало очень весело. А всего-то — выхлоп газа из-под пробки. А тут еще два желтых кленовых листа, медленно осевшие на стол, передо мною и Викой. Я подумал, случись такое со мной лет сорок назад, я бы приревновал жену к собеседнику. Но Сергей просто не заметил листьев. Или сделал вид, что не заметил. Но Вика взяла лист и, приложив его к щеке, мечтательно закрыла глаза. Я хотел сделать тоже самое, но не решился. Но лист взял и засунул его в задний карман брюк. Блеснув глазами, Вика засмеялась:

— И все-таки вы трус, — сказала она мне. — Помните песню «я готов целовать песок, по которому ты ходила». Когда-то Сергей заявил, что, бывая в командировках, ставит мое фото на стол и представляет что я рядом. Но однажды в книге, которую он брал с собой, я нашла пакет от презерватива. Возможно, женщина пошутила, а может, и сам забыл. Он и сам этого не знает. Но так было. И я поняла, что даже самый преданный мужчина не откажется переспать с молодой и красивой. Или просто… с женщиной. Я сказала Сергею, что мы проделаем это самое с вами. Если меня, безгрешную, бог по ошибке вернул на землю, значит, посчитал, что для рая я слишком грешна, а для ада не прохожу по конкурсу. Значит, я должна согрешить…

Она смотрела мне прямо в глаза, и я не выдержал ее взгляда. И чтобы сообразить, как мне вести себя в этой ситуации, начал разливать по кружкам пиво.

— Да, я изменил тогда, но это было каким-то наваждением. Позвонила женщина, и начала расспрашивать, в каком виде я сплю, каких размеров у меня пенис и люблю ли я оральный секс. Своей болтовней она довела меня до белого каления, а потом пришла в номер и сказала, что она тоже любит спать голой…

— Давайте лучше вернемся к поэзии, Вика. Я ведь живой человек, и у меня нет на примете такой знойной собеседницы.

— Но зато есть я.

Я думал, Сергей взорвется и уйдет. Но он кисло хмыкнул в ответ, прекрасно понимая, что в такой ситуации я никогда не соглашусь на предложение Вики. Я начал поглядывать на часы, делая вид, что тороплюсь, но честно сказать, мне был неприятен этот разговор не потому, что мне не нравилась Вика, а потому, что на эту встречу она пришла с мужем. Приди она ко мне в гостиницу, все могло пойти по-другому. Но с ее стороны это была игра, игра и ничего больше. Я это прекрасно понимал. В душе она не могла простить мужу измены, и досаждала ему обещанием мести, но я был уверен, что этого она никогда не сделает. Понимал это и Сергей. В тот день мы расстались, договорившись встретиться на следующий день в гостинице. Вика обещала принести подборку стихов. Я же был уверен на все сто, что рукопись принесет Сергей. Так оно и вышло. Он пришел в два часа дня, бросил на стол рукопись, и, пожелав мне успехов в творчестве, заторопился на работу. А через час позвонила Вика.