04. Молюсь деревьям и цветам

Мне ничего не стоило послать ее на три буквы, но — какой смысл, если она именно туда и шла. Небесное создание в сотканном из солнечного света хитоне, под которым угадывалось белье от торгующих на рынке цыганок. Продают они их из-под полы, как контрабандный эксклюзивный товар от неведомых заморских производителей. Утверждают, что внизу в трусики вставлен презерватив, и бабе не нужно заголяться, чтобы заработать копейку на жизнь. Барышник Никита Коротков говорит, что, однажды польстившись на такие трусики, мужик попадает к ним в зависимость, становится эротоманом. Пьющий, бросает пить, курить, по трешке откладывает деньги, собирая нужную сумму для очередного визита к обладательнице таких трусиков.

Отец утверждал, что эти сплетни распространяют проститутки, что никаких трусиков у них нет, а используют они обычные колготки, которыми по рублю за штуку завалены все цыганские прилавки.

Любопытство не порок, но оно сводит с ума созревших для любви подростков. Мы с другом Вовкой решили, во что бы то ни стало испытать блаженство рекламируемой любви. При этом мы не боялись стать эротоманами, ведь в крайнем случае мы могли жениться и приобрести эти трусики для жен. А поскольку ни жен ни даже подружек у нас в то время не было я спросил квартирующую у нас толстушку, не желает ли она испытать на себе трусики любви, если мы их ей купим?

— Хоть каждый день, — ответила она, заливаясь малиновым румянцем. — Хоть каждый день, пока муж в шахте.

Я запамятовал ее имя, помню только, что оно соответствовало ее облику — Лара или Лора, в общем, что-то схожее с ларцом. Она была не то чтобы очень хороша собой, но и не дурнушка в нашем понимании. Представьте себе некое сооружение, собранное из светящихся изнутри шаров и шариков различной величины. Круглые лодыжки, ляжки, таз, грудь, плечи, губы, и конечно, огромные, выпуклые голубые глаза. В нее нельзя было влюбиться, но невозможно не воспылать к ней страстью. Поэтому, пожалуй, я и решился на столь рискованный шаг — предложить замужней женщине любовь, да еще втроем. Лора с мужем, приехав в Макеевку на заработки, снимали у нас небольшой флигелек в две комнатки. Каждый раз, выходя в сад, я видел ее в распахнутом по случаю жаркой погоды окошке, раздетую до трусиков у плиты, на которой она готовила для мужа очередную порцию похлебки.

— Можешь потрогать, — сказала она однажды, поднося к окну свою грудь. — Только в дом не заходи, ладно?

Пока она дрейфовала от плиты к окну, темные пятна на ее груди вспучивались двумя засушенными в незрелом возрасте фасолинами. Они так остро пахли молоком и лесными фисташками, что, не успев прикоснуться к ним губами, я падал в обморок и, выбежав, она прыскала на меня изо рта водой и, пытаясь укротить мое нечто, тут же рукой доводила меня до оргазма. Но полную близость обещала только после покупки трусиков.

Цыган мы недолюбливали, поэтому, набрав нужное количество денег, обратились на рынке к торгующей разным тряпьем гречанке. Она долго не могла понять, чего мы от нее хотим, а когда поняла, посоветовала купить обыкновенные трусики.

— Она ученица, ваша дама?

— Нет, замужняя, — ответил Вовка.

— Для замужней, и трусики, ну вы даете. Если и забеременеет, скажет от мужа…

Трусики мы все-таки купили, хотя сомневались, влезет ли в них самый крупный из шаров квартирующей у нас Лары.

Мы выбрали день, когда ее муж с утра спустился в шахту, отец уехал на заработки, мать на работу, а сестры пообещали вернуться только к вечеру. Испытание трусиков мы решили провести в моей постели, поскольку затягивать нас в свою Лара не решилась. Вдруг, мол, заявится муж. Трусики она даже не примерила: отправив Вовку погулять в саду, сбросила халат и за пару секунд погасила во мне безумие тела. Я думал, что она отправит меня в сад за Вовкой, но Лара была женщиной опытной, и только доведя себя до кондиции, разрешила мне передохнуть и прислать к ней своего друга. Но Вовка и не думал прохлаждаться в саду, стоя за дверью, он несколько раз сделал себе это в штаны, и ускакал домой, убежденный, что после всего что произошло, с Ларой у него ничего не получится.

— Ушел и ладно, — сказала Лара, примеряя купленные нами трусики. Они ей так понравились, что она тут же отблагодарила меня, стянув их с себя и отбросив в дальний угол комнаты.

С Вовкой она все это проделала на следующий день, а мне сказала, что у них ничего не вышло, так как Вовкин перчик не достиг присущей настоящему мужику кондиции. Этим она укротила изнуряющую меня ревность, хотя в дальнейшем близостью меня не жаловала.

— В твоем возрасте часто заниматься этим нельзя, — сказала она однажды. — Ты вон худоба какая…

И хотя Лара все же позволяла себе роскошь иногда побаловаться изнывающим от страсти подростком, мне все чаще стало сниться прекрасное создание в сотканном из солнечного света хитоне. Эта поселковая проститутка свела с ума не одного женатика. Руку и сердце ей предлагал учитель истории из нашей школы, но она «дать дала, а замуж не пошла». Вовка как-то сказал, что эта стерва не успокоится пока не перепробует всех местных мужиков. Так оно и вышло. Однажды мы встретились с ней по дороге на Ясиновский ставок.

— Ты любишь стихи? — спросила она.

— Люблю.

— Тогда скажи, кто из поэтов написал эти строчки?

Прости, что я жила скорбя,

И солнцу радовалась мало.

Прости, прости, что за тебя

Я слишком многих принимала.

Мне сразу пришло в голову, что это написала она, ведь стихов Ахматовой в ту пору не было даже в Макеевской городской библиотеке.

— Ты, слышала, стишки пишешь. Даже что-то читала, но стихи о шахтерах это не стихи, а агитки. Стихи это то, что идет от сердца, о любви, например, о природе. И еще мне нравится порнушка, вроде Луки Мудищева. Читал?

— Я ее со слов блатаря Мишки в тетрадку переписал.

— А почитать дашь?

Я пообещал.

— Ну и добренько, — сказала она. — А я тебе в благодарность прыщик с лица сниму. Хочешь, начнем прямо сейчас?

Честно сказать, мне эта, воспетая мужиками женщина, показалась неинтересной. Обнаженная Лара излучала странное сияние, а под покровом ласк поселковой проститутки надолго залегла мгла. Лара была светлой, Катя черной с ног до головы, и ее опытность не могла заменить нежность, которую излучала квартирующая у нас женщина. Она, видимо, поняла это и больше никогда ко мне не подходила. Последний раз я видел ее на собрании Макеевского литобъединения. Она читала стихи, которые меня взволновали до слез, и я пожалел, что так безбожно отмахнулся от этой дамы.

Я молюсь деревьям и цветам

На сухой листве под кроной леса.

Боже, понимаешь ли ты сам

Как с тобою жить не интересно!

Ты, как отчим, вечно хмур и зол.

Розгами помахивая ловко,

Сузил мой житейский кругозор,

От тебя до отчего порога.

***

Дотянулась до луны рукой,

Но никак не думала обжечься.

Мне луна казалась скорлупой

С моего ободранного сердца.

Но луна была накалена

До того, что вспыхнули ладони,

И тотчас зажглась еще одна

Новая луна на небосклоне.

— Бабья блажь, — сказал о стихах Кати Кузнецовой поэт, недавно окончивший литературный институт имени Горького. Имя и фамилию его время вышибло из моих мозгов, а возможно я просто не читал его стихов, которые довольно часто публиковались на страницах городской газеты. Я тогда позволил себе не согласиться с критикой, и назвал чуть ли не гениальной строфу:

Я молюсь деревьям и цветам

На сухой листве под кроной леса.

Боже, понимаешь ли ты сам

Как с тобой мне жить не интересно!

Все решили, что я заранее вызубрил эти стихи, потому, что никто из присутствующих не запомнил ни строчки из прочитанного. Тогда я прочитал стихи, которые минут за двадцать до Кати, читал вылетевший из моей памяти поэт:

Есть вариант уйти из жизни

Не хлопнув дверью, не смутив

Друзей осколком смелой мысли

В стихе на пошленький мотив.

А есть другой — на гребне взрыва

Войти в бессмертие и жить

И суетно и некрасиво

И даже подло может быть.

Жить подло, что может быть проще, особенно в стране, где только подлость и помогает человеку войти в бессмертие. Где у человека нет иного выбора, как строить свое счастье на чужой беде. Но самое страшное, что все эти строители считают себя воспитанными на этике православия.