29. Продлись, продлись очарованье

Василий Ткачев любил Тютчева, особенно его стихи о любви. Из моих опусов помнил и признавал только одно коротенькое стихотворение:

Уже и соль не солона

И нестерпимо сахар сладок.

Любви волшебная страна

Приходит медленно в упадок.

Сюда я больше не ходок.

В пустых пролетах мирозданья

Опасен тоненький ледок

Осеннего похолоданья.

— Что-то в последней строфе есть, чувствуются душевные колебания, особенно от этих твоих пролетов. Пролеты мирозданья и тоненький ледок. Где-то я это уже видел. Заброшенные пролеты цехов, выбитые окна и покрытые льдом конструкции стапеля.

Сам он писал, беспардонно подражая Федору Ивановичу:

Куда ни глянь — кресты, кресты…

Над нищетою луковок сиянье,

Но по уши в крови сидишь и шепчешь ты:

Продлись, продлись очарованье.

Тютчевская интонация сделает гениальным любой набор слов, а тут сердце, выхваченное из ельцинской эпохи: тысячи самоубийств, отстрел журналистов, политиков, кровавые разборки между рвущимися к власти подонками. Не говоря уже о Чечне и умирающих от голода стариках. А «очарованье» от ощущения полной безнаказанности за слово, за поступок и даже за противоправное действие. Потому как само слово «правопорядок» выпало из обихода. Символом политики в государстве правительство объявило откровенный грабеж народа. «Закрывайте этажи, нынче будут грабежи». Так было у Блока в поэме «Двенадцать». Нам же сказали: «Кто больше украдет, тот и пан!» А где крадут, там и убивают. И глядя на все это, Василий Ткачев читает товарищам Тютчева в собственной интерпретации:

«Теперь тебе не до стихов,

О слово русское, родное».

Братоубийства время злое

Воспето именем богов.

Так даже добрая душа

Не может вырваться из мрака,

Где ужасают блеск ножа

И пиршеств шумная клоака.

Объевшись, лучшие умы

И продувные держиморды,

Возводят царство вечной тьмы

Во имя якобы свободы.

Но от Тютчева тут только две первые строчки. Остальное — памфлет с позиций партии большевиков ленинцев. Хотя, в принципе, все верно. Никто не думал, что перестройка превратится в бардак, на крыше которого пьяный мужик будет отплясывать камаринскую. Он будет ратовать за православие, не замечая что его со всех сторон окружают иноверцы, для которых Иисус пустое место, потому как противоречит току звучащей в их жилах крови. Как там, в стихе от Матфея: «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А я говорю вам: не противиться злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую, и кто захочет взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду». Ибо «блаженны только нищие духом». Вы думаете, эти истины разделяют Абрамович, Березовский и иже с ним? Они крестили президента на престол от имени Луки, устами которого в Новом завете глаголет Христос: «Думаете ли вы, что я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение; ибо отныне пятеро в одном доме будут разделяться, трое против двух, и двое против трех: отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери; свекровь против невестки своей, и невестка против свекрови своей». Евангелие ни что иное, как пропаганда слабоумия и слабоволия, уничтожения лучших и продвижение подонков, ибо подонки сраму не имут. «Так будут последние первыми и первые последними», — пророчествует Иисус в книге от Матфея.

— Иисус — вор, он пришел украсть мою душу, — ответил Василий Ткачев на высказанное мною сомнение: не слишком ли мы жестко относимся к порокам православной церкви?

И опять тютчевские интонации, но, как лично мне показалось, с весьма и весьма расхлябанной жизненной позицией.

Где воры неприкосновенны,

О бедная душа моя,

Не опускайся на колени

Перед кошмаром бытия.

Пусть будет праздником для взгляда

Блеск паутинки на стерне

И корка хлеба, как награда,

Творцом ниспосланная мне.

Не покушайся, обезумев,

На жизнь во имя личных благ.

Душа, не возводи Везувий

С надеждою на саркофаг!

— Корка, как награда, ниспосланная творцом? Значит, Бог есть? — спрашиваю я у загадочно притихшего поэта.

— Мы живем в пространстве, которое не укладывается в нашем сознании. Эту загадку бытия символически можно назвать творцом. Но это не значит, что этот творец требует от нас быть послушными. В конце-концов все в этом мире имеет свои начала и концы. От комара до солнечной системы.

— Так начала или начало?

— Если брать каждое отдельное явление, то — начало, а если говорить о бесконечности жизни, то возрождение планет из хаоса вполне реально. И если есть жизнь на Земле, значит, когда-то она была и на Марсе, и на других планетах. Задача человека, на мой взгляд, — приблизить катастрофу на земном шаре. Но к тому времени, когда он это сделает, появятся первые признаки жизни на Венере.

Все это было не ново, и я ему об этом сказал:

— Нового ничего в этом мире нет, — ответил Василий. — В каком-то роде Земля подстраивается под человека, она оплодотворяет его мысль, так что в смысле открытий человеческих ум бесконечен, как и сама Вселенная.

Когда мы вернулись к личности Ельцина, Василий вспомнил, что однажды написал о нем стихи:

Как бог, он мудрости змеиной

Не презирал, но не своим

Умом он сделал Русь периной

Для всех, лежащих перед ним.

Он эхом был, он чутко голос

Улавливал, он чуда ждал,

Но не твоим, о Русь, глаголом

Сердца людские обжигал.

Василий Ткачев хабаровчанин. Работал токарем на судостроительном заводе. На каком из двух, я не спросил: не до этого было. Подрабатывал грузчиком в книжных магазинах, на оптовой базе, даже бутылки одно время собирал. А потом ушел на стройку каменщиком.

— Жаль, не всегда бывает работа, но главное не в этом. Главное — душа вопит, глядя на все, что творится вокруг. Ложь, ложь, ложь, и главное, она утверждается в быте, чем дальше, тем больше. Президент, губернатор, банкир — у каждого на уме, как бы обеспечить будущее своему выводку. А ведь крестятся и последней рубашки нищему не отдают. Скорее повесятся.

В тот вечер он читал много своих, с тютчевским ароматом, стихов, но было одно, которое показалось мне оригинальным.

Во сне ль все это снится мне,

Или гляжу я в самом деле,

Как рубль в родной моей стране

Качает доллар в колыбели.

Я слышу стон отца и крик

Убитого фашистом деда.

— За что, — кричит мой дед, — погиб,

И где она, моя Победа!

Позже я понял, что недостаточно хорошо знаю творчество Тютчева. Первые две строчки эпиграммы Василий выдернул из него. Чем и подтвердил главную свою мысль, что все новое в этом мире это хорошо забытое старое.