ПРОГОН 4

ПРОГОН ЧЕТВЕРТЫЙ

В леспромхозе при морозе

Заготавливают лес.

При морозе бревна возят.

Маркируя каждый срез.

Набирает ясень силу,

Плодоносят кедрачи,

Заповедную Россию

Растащили лихачи.

Рубят, режут понемногу,

Понемногу продают,

Новым русским, слава богу,

Создают они уют.

Леспромхоз лесного клана

Возглавляет некий бос,

Из-за моря-океана

Инвестиции он внес.

Он особо не жирует,

На Багамах не сидит.

По ночам не озорует,

Как любовник-эрудит.

В леспромхозовском поселке

Боса знает лишь один,

Некто Зыков, парень колкий,

А по виду херувим.

Он делами заправляет,

На работников не лает,

Уважает комсомол,

Коммунистов набирает,

Демократия, считает,

Вытворяет произвол.

С заповедником бок о бок.

Затерялся среди сопок

Деревянный городок.

По ночам стрельбой из пробок

Увлекается стрелок.

По распутице тупицы

Рыщут в рощице, уже.

Самородки в сопках ищут,

Реже — бабу в неглиже.

Председатель сельсовета

Виктор Зыков заявил,

Что, прочтя мои сонеты,

Над сонетами завыл.

У поэта едет крыша

И мозги на раскоряк,

В жизни все, о чем он пишет,

Получается не так.

—Это верно, — отвечаю,

Раздосадованный чуть.

Наливает Зыков чаю:

—Нет вина, не обессудь.

Нажрались вчера до рвоты,

Отмечая День труда,

Вот и ходят донкихоты,

Вся в опилках борода.

Мы в аренду взяли этот

Беспросветный леспромхоз.

Демократам здесь не светит.

Не желаем за спагетти

Гнать свой поезд под откос.

Мы не просто коммунисты,

Мы — славяне, потому

Не подпустим и на выстрел

Бога к дому своему.

Не еврейская община

С Иисусом на кресте.

Нет у русского причины

Забывать о Калите.

Разрывает русским душу

Жидом выношенный Бог,

От него себя — чинушу

Я давно предостерег.

Я — язычник, матом крою,

Заклинания творя,

Но при этом не злословлю,

Все я делаю с любовью,

Справедливо говоря.

Ты поэт земной огранки,

По призванию — шаман,

Походил бы по баракам,

Рассказал бы про обман.

Для сектанта я “де факто”,

Ты поэт со стороны,

И стихи твои уматны,

Матершинны, но умны.

Мы — язычники, за рюмкой

Языками чешем так,

Что сойдет за полуумка

Даже парень не дурак.

Мы не рвем друг другу глотки,

Не грыземся аки псы.

Ну, а водка, это — водка,

Можно и без колбасы...

Зыков не был безъязыким,

Но, язычник и трепач,

Он когда-то рыл арыки

Воду гнал до барских дач.

У него в Узбекистане

Тоже собственность была,

Но узбеки — хулигане

Закусили удила...

“Я о том не сожалею,

Жизнь тогда лишь хороша,

Если все, что я имею,

Не дает мне ни гроша.

Чонкин, увалень из Думы,

Он, конечно, тугодум.

Отпущу его без шума, —

Недолюбливаю шум.

Кедр и ясень — этим очень

Нынче Чонкин озабочен.

Новым русским позарез

Нужен лес, а между прочим,

Леса этого в обрез....

На дорогу Зыков зыркал,

С привыванием зевал:

Чертов Чонкин, заковыка, —

Задавастей не знавал.

Он и нашим, он и вашим,

Пляшет, Думе в унисон,

А имеет, прямо скажем,

На вино и закусон.

Ну, а ты с какого боку

Тут пристегнут? Ты, поэт!

От поэта мало проку,

Если мне он не во вред.

Губы тронула усмешка.

Мол, и я не лыком шит.

—Если Чонкин — это леший,

Как тебя к нему пришить?

—Пришивать меня не нужно.

Я люблю свободно жить,

Босиком ходить по лужам,

В роще листья ворошить.

Надоело жить в болоте,

Бить под дых Россию, вроде

Нам не мать она, а так —

Полигон для идиотов,

Одуревших от атак.

Я сказал Володе:

—Вроде, ты нашел, кого искал.

Мы заложим огороды

И сады у диких скал.

Что от города далече

Не беда, еще не вечер.

Если труд обворожит,

Сам Ишаев прибежит?”

Покумекал Зыков, дико

На Кочковского взглянул:

—Я мечтал о землянике, —

Очень тонко намекнул.

Покраснел — куда уж боле –

Пан Кочковский от стыда:

—Сотворю такое поле,

Земляника, это да!

Ветры шастают по краю,

Спать спокойно не дают.

Я Прасковью обнимаю,

Обнимаю там и тут.

Я ласкаю ее руки,

В губы жаркие дышу,

И, наверное, от скуки,

Как положено, грешу.

Зыков выделил в бараке

Комнатушку в два окна.

Звонко гавкают собаки,

Отлежавшие бока.

Можно слышать чью-то рвоту,

Видеть чью-то срамоту,

И не бегать на работу,

Как другие, по утру.

Чонкин выехал в Хабаровск,

Но кадриль не состоялась,

Чонкин, дергаясь, кричит,

Что на боса настучит.

Люди не благоразумны,

Режут душу без ножа.

Ясно сказано — для Думы

Мебель новая нужна.

Закажите Тоске доски,

Та не станет гнать тоску.

Приглянулся Чонкин Тоске,

—Будут доски, — говорит.

—Ты, видать, мужик геройский,

Хоть сегодня не побрит.

Тоска сбрасывает плавки,

—Что ты медлишь, идиот?

Развали меня на лавке,

Загони коня в живот?

Видит Чонкин: дело плохо,

Если баба завелась,

Эта баба даже Бога

Спровоцирует на связь.

Рассупонился, как надо,

Сбросил кованный протез.

Но командовать парадом

Отказался наотрез.

Снарядила, чтоб без риска,

Тоска вялого конька,

И давай рукою тискать,

Языком лизать бока.

Еле-еле затолкала,

Поелозила на нем,

А ему и дела мало,

Не привык работать днем.

Обозлившись, Тоска доски

Запретила отгружать:

—Никакой ты ни геройский,

Баб не можешь ублажать!

Прилетает Чонкин в Думу.

В Думе шума, как в Крыму.

Ну, а если много шума,

Значит, все не по уму.

Черномырдина согнали

С пьедестала, а теперь

Ходит в Думе добрый парень,

Говорит, что он не зверь.

—Доски? Что еще за доски? –

Удивляется Немцов.

—Почему поехал к Тоске?

Разве мало фирм заморских

На земле, в конце концов?

А Володя Жириновский,

Подрумяненный слегка,

Заорал: “Какие доски?

Что вы мелете, зека?!”

Одиссея ротозея

Ни к чему не привела:

Обанкротилась Рассея,

А какой она была!

По селу идет Кочковский,

Бабу под руку ведет.

Из штанов его геройски

Черенок торчит, по свойски

Черенок он ей привьет.

В лунном свете на штакете

Тени легкие видны.

Это пьяные в кювете

Ищут майки и штаны.

Бабы ржут, в болотной жиже

Очумели мужики.

“Подойди-ка, Дарья, ближе,

Не твои ли чуваки?”

Заявляет гордо Тоска,

А в глазах ее тоска.

Греет мужа недоноска,

Два горошка от горшка.

Как-то утром на минуту

Забегаю в туалет,

Входит Тоска: “Эту шутку:

Дай потрогаю, поэт?”

Опустилась на порожек,

Обожгла горячим ртом.

До зари не мог от дрожи

Я избавиться потом.

Опротивела Прасковья.

Обжигает жажда жить.

Тоска водит острой бровью,

Начинает ворожить.

Оглушающее счастье

Подарила мне она.

А Прасковья, окна настежь,

Рожа бледная видна.

Треугольник не сложился,

Но на утро под горой,

На дороге появился

Ваня Чонкин — мой герой.

Подошла к нему Прасковья,

Поцелуем обожгла,

Перед Чонкиным готова —

Голой жопой на ежа...

У неё глаза синели

В оперении ресниц.

На пригорке мы присели,

А верней — переплелись.

На хитоне тело Тони

Было нежно-золотым.

Был я с Тоней на хитоне

Неоправданно крутым.

Облака, развесив флаги,

Облепили небосвод.

Зазвучал на теле влаги

Неожиданный аккорд.

Ощущения, скажу вам,

Необычные весьма,

От прохладного обдува

До воздушного весла

Плыть на облаке в объятьях

Милой женщины — приятней

Я заплыва не знавал,

На капризное “ну, хватит”,

Я взрывался, как обвал.

Я и так ее и этак.

Звезды сыпались из глаз.

Так безбожно в мире этом

Я работал первый раз.

Почесал Иван затылок,

Не ответив на вопрос…

За окном луны обмылок

Рогом тычет на погост.

Гибнут люди в катастрофах,

Бьют друг друга наповал...

Выпьет Чонкин чашку кофе:

Лучше кофе не пивал!

Ночью Чонкину не спится,

Не работается... вдруг

Заломило в пояснице,

Хрен бессовестно набух.

Не помогут даже чакры,

Потому как за окном

Кто-то громко начал чавкать,

Запивая хлеб вином.

В тесноте весенней ночи,

На скамейке за столом

Разговор ведет рабочий:

“Мы сданы в металлолом.

Разбазарили заводы.

Обездолили народ.

Обещая в кои годы

Сдать заводы в оборот.

Профсоюзы от конфуза

Не втянули пузо... ржут...

Денег нет у профсоюза,

Но гляди-ка ты... живут!

То, что строилось на взносы

Простодушных работяг,

Арендуют кровососы,

А рабочие в долгах.

Чешут пузы профсоюзы,

Строят новую игру.

Профсоюзы вскрыли шлюзы,

Держат грузы на плаву”.

Разговоры, разговоры,

Слово к слову тянется,

Строй советский опозорен,

Что кому достанется?

Разговоры, разговоры,

Слово к слову тянется,

По ночам Немцову

Боре здорово икается.

Миллионы беспризорных

Деток бродят на Руси,

Не звучат ночами горны:

“Боже, родину спаси!”

Посетив однажды штаты

Ельцин тронулся умом:

В штагах люди без зарплаты

Голубой имеют дом.

Русь нуждается в богатых!

Богатейте, кто горазд.

Русь, под маты-перематы,

Произволу отдалась.

Грабят чистые пречистых,

Клан плечистых входит в раж.

Прохиндеи банки чистят,

Бушу делают массаж.

Чонкин щелкает перстами,

Трудно воину понять,

Как закрыть дорогу хамам,

Пробивающимся в знать.

В угол загнана Россия,

Не хватает ей ума.

Все голодные, босые,

Но зато Героев тьма.

А бандиты и не биты,

И богаты, бандитизм

Воспевается сюитой:

“Надувной капитализм”.

Лето знойное настало,

Зыков сброшен с пьедестала,

Что-то где-то не учел.

Заработал денег мало,

Не пошел на произвол.

Мафиози из Приморья

Трахал Тоску за углом.

Виктор Зыков запил с горя,

— Запил, ну и поделом.

Мафиози делал дело,

Сунув Тоске гонорар,

Он в четыре децибела

На подрядчика орал.

Почему народ гуляет,

Не работает, а ест.

Как с такими в нашем крае

Реставрировать прогресс?

Мафиози вечно в позе:

Все он знает наперед,

Плохо Тоску отьелозил,

А уже, стервец, орет.

Привыкайте к переменам,

Всех накормим и оденем –

Хватит нищими ходить,

Городушки городить.

Развалил водоохранку,

Уничтожил в полчаса

Сокрушительной атакой

Заповедные леса.

Развозили вертолеты

Лесорубов по тайге,

За зеленые банкноты

Люди приняли охотно

Крик хозяина: к ноге!

Ленька Леший из Приморья

Уголовник и спортсмен,

Замышляет малой кровью

Проведенье перемен.

Все он взвесил, все продумал,

Все в Москве согласовал.

Подкупил, где надо, кума,

В помощь деверя позвал.

Натиск танковой атаки

Лес не выдержал, под траки

Лег геройски молодняк,

Звери сбросили монатки,

Убегая от атак.

Малой кровью, малым потом

Леший выиграл войну.

Потекли балансы оптом

В сопредельную страну

Лесорубы дуют губы:

Маловато заплатил.

Люди Лешего не любят:

Всю тайгу разворотил.

Телеграмму отправляет

Чонкин в Думу: “Умирают

Реки дальней стороны,

Проходимцы подрывают

Экономику страны...

Потакать? Ни в коем рази!”

Делу Чонкин не опасен.

Пусть ребята побузят,

Ведь у Лешего на связи

Губернаторы висят.

Вся Россия нынче в шоке.

Научились воровать,

Растащили две эпохи,

Жаждут новую урвать.

— Приходите, — плачут Боги,

— Выколачивать налоги,

А за это вашу рать

Мы научим воровать.

Поджигатели по краю

Поскакали на рысях,

Лихо вырубки сжигают,

По куртинам колесят.

Край от края и до края

Синим пламенем горит.

Леший села выжигает,

Леший знает что творит.

Донкихоты пьют под шпроты.

Дульсинею под шумок

Предлагают за банкноты.

Кто с банкнотами тот Бог.

Россиянам на Россию

Наплевать теперь, мессия

С ликом Ельцина-борца

Это палка в два конца.

Далеко от президента

Ленька Леший не ушел.

Есть в Карелии фаюнда,

В жандармерии — посол.

Похохатывает Леший,

Возвращая Тоске пост.

Дока Зыков с позволенья

Тоски произносит тост.

За сотрудничество с Лешим.

Леший парень не дурак,

Перекрестится, поевши,

Губы вытрет кое-как.

Затолкает бабу в угол,

Задерет на ней подол

И забьет при людях грубо

Бабе в жопу первый гол.

Потому как уголовник,

Потому как не привык

Перед бабою в поклоне

Прихорашивать язык.

Он при муже выдрал Тоску,

Потрепал роскошный зад:

“Ты, Витюха, свой в полоску,

У тебя не баба, — клад”

Чонкин вышел из пехоты.

Но в Афгане вертолет

Для пехоты значил что-то,

Если нету вертолета,

В бой пехота не пойдет.

Ночью Чонкину неймется,

Душу ненависть сожгла,

В вертолете видел хлопцев,

Забивающих козла.

Ночью бодрствуют пилоты,

Днем по очереди спят,

Не совсем хороший отдых

Получился у ребят.

Две недели недоели,

Недоспали мужики.

Держит Леший в черном теле,

А не куксятся таки.

Подослал Иван Прасковью

К молчаливым летунам.

Повела высокой бровью,

А ладонью... по штанам

Засопели бедолаги,

Заелозили в седле.

Стали прямо в колымаге

Трахать бабу на столе.

Засосала групповуха,

Ослепила летунов,

Летуны в штанах не духи,

А куда уж без штанов.

Закатив от страсти глазки,

Ржет Прасковья на столе,

Ну, а Чонкин, вместо смазки,

В новый дизель, без опаски,

Набивает крем желе.

Ревность душу обжигает,

Сучий потрох — инвалид:

Разве баба понимает,

Что у Чонкина болит.

Согласилась неохотно,

До конца не поняла,

Но сошлась довольно плотно

С летунами у стола.

К потолку взлетали ноги,

Что кричала, не понять.

Утром села на пороге,

Ноги Чонкина обнять.

—Измотали, — заявила.

—В животе моем пожар.

И смеялась я и выла,

Ты же в койке пролежал.

Что испытывал? Неужто

Наслажденье оттого,

Что какой-то тип откушал

Из сосуда твоего?..

—Не сердись, — ответил Чонкин.

—Сам не знаю что творю,

Больше я твоей юбчонкой

Никого не одарю.

Увезу тебя в столицу.

Соберусь и увезу.

Надоело быть возницей

С голым задом на возу.

Уложил в постель Прасковью,

Добрых слов наговорил,

Убаюкал добротою.

Душу намертво закрыл.

“Я ничтожество, возможно,

Но однажды на заре

Застучит веселый дождик

По осиновой коре.

Сдвинув облако в сторонку,

Солнце радугу зажжет,

На раскисшую дорогу

Выйдет лошадь и заржет.

Спи Прасковья, после боя

Сном глубоким не уснуть.

Я люблю твою Прасковья

Гордо вздернутую грудь...

Леший Зыкову в запарке

Не подал руки, подарки

Отдавая, не махал

Кулаками после драки,

Носом землю не пахал.

Обещая то и это,

Леший, видимо, не лгал,

Вертолет попутным ветром

Уносило на Ургал.

Над Куканом тараканом

Он завис на высоте,

Развалился над Куканом,

Лег осколками на рваной

Сортировочной плите.

Догадалась ли Прасковья?

Даже если это так,

Чонкин был ее любовью,

Это тоже не пустяк.

Журналисты не шумели,

Не трезвонили шмели.

Если Лешего и съели,

Съели, видимо, свои.

Ради денег может веник

Тротуары подметать,

Бабы нищих деревенек

Ночи с Лешим коротать.

Для кого-то это деньги,

Для другого - нищета.

А богатому до фени

Миллиардные счета.

Для него не деньги деньги.

Если деньги это власть,

Он в заплаты власть оденет

И поможет власти пасть.

Если правда, что для трона

Обязательна корона,

Он ее приобретет,

Объявляя вне закона

Всех, кто новому барону

Славословий не плетет.

Все преступники из тюрем

Попадут в министры, шурин

Из отпетых палачей,

Станет морду штукатурить

Спермой местных стукачей.

У него дыра в кровати,

В эту черную дыру

Улетает каждый пятый,

Если пятому не хватит

Расплатиться за игру.

Заработать деньги сложно,

Проще нищих обобрать,

Станет нищий лезть из кожи,

От работы угорать.

Работяге дуралею

Взять бы в руки обушок

И пойти спасать Рассею,

Устранять дурной душок.

Потому как клан смердящих

Не работает, а тащит,

Что семья сыграла в ящик

Не большая в том беда.

Бизнесменом настоящим

Стать почетно, господа!

Чонкин болен, но доволен.

Болен Чонкин потому,

Что не надо было гробить

Двух пилотов по уму.

Он доволен тем, что Леший

Виллу в Штатах не купил.

Что вздохнет Россия легче,

Если даже он сглупил.

Если новые ворюги

Вдруг появятся на круге,

Где уже который год

Угробиловка идет.

Паровоз вперед лети,

Что ты, стерва, мнешься!

Где прямого нет пути

Там не долбанешься.

Затевая в мире вьюгу,

Паровоз летит по кругу,

Набирает скорость он,

Чтоб свалиться под уклон.

Спрыгнет миру на потеху.

Вот где будет месиво,

Но зато красиво ехал,

Аж закуралесило...

В леспромхоз из Таганрога

Прилетел какой-то спец,

Тоску он за зад потрогал,

Показал ей свой конец.

Та, конечно, обалдела,

Под начальника легла.

Ладно пташечка взлетела

Из замшелого угла.

Шмаков шарил по баракам,

Вел допрос не без угроз:

Кто подстроил эту пакость –

В пропасть Лешего унес?

Покушался на Прасковью,

Но у Чонкина протез

Наливался жаркой кровью,

Дальше Шмаков не полез.

Отпустил людишек с миром,

Видно, парень не дурак.

Ладил с Чонкиным задирой

Леспромхозовский барак.

“Почему Иван не в Думе? –

Шмаков Зыкова пытал.

-Что он там еще задумал,

Чью заимку заметал?”

На судьбу обижен Зыков,

Зыков Шмакову не друг.

На Ивана Зыков зыркал

С уважением, как друг.

Этот дело знает туго,

Не пугается угроз,

Не загонишь парня в угол,

Если носом не дорос.

С виду серенькая птичка,

Все отмычки на виду.

Наплевал он на наличность,

Потому как Чонкин — личность,

Не согнется и в аду.

Суетится дока Шмаков,

Закавыка еще та:

Ходит Чонкин по баракам,

Дым пускает изо рта.

Нет на Чонкина управы.

На расправу не горазд

Дока Шмаков, видно славы

Леспромхоз ему не даст.

“Наши Боги в Таганроге

Лучше Лешего в лесу...”

Визитер уносит ноги,

Ковыряется в носу.

Я машу ему вдогонку:

Как ни как, а мне земляк.

“Укатил и слава Богу, —

Ухмыльнулся Зыков:

—Много

Ходит по земле двуногих

Предприимчивых собак...”

У Кочковского в котомке

Фляжка доброго вина.

Посидели на пороге,

Поскучали до темна.

Чонкин Шмакова поехал

Провожать, а заодно

Встретить в Хоре человека:

“Не заглядывал давно!”

Мы сидим, озоном дышим,

Мажем ваксой сапоги.

Над трубой дымок колышет

Свежий ветер из тайги.

Тоска стряпает котлеты,

Жарит с хреном пироги.

Нынче ужин нам не светит,

Есть у нас на белом свете

Перед Тоскою долги.

Хорошо нам с нею было,

Что кобыла — не беда.

Очень Чонкина любила,

Но заезжему дебилу

Отдавалась без стыда.

Звезды высыпали в небо,

Досаждают комары.

Лунный луч стоит, как стебель,

Что не съеден до поры