34. Дикая кровь Володи Клопика

— На птицефермах, которые строил Черный, куриному гриппу делать нечего, — сказал сосущий куриный окорок отрок лет под шестьдесят. — Первый умел строить, не то, что теперешние чиновники. А грипп, если, ни дай бог, появится, наделает шуму. Как заявил новый зам премьера Жуков: без открепи-тельного талона хабаровские врачи даже на тот свет пропуска не дадут. Тут такой мор начнется, что через три дня Дальний Восток окажется в руках китайцев.

Моя подружка не выдержала:

— Вы говорите такие гадости, товарищ, что уши вянут.

Отрок выбросил обглоданную кость в окно, руки вытер о седую всколоченную бороду, и, повернувшись в нашу сторону, спросил с ехидцей:

— Ну-ка, ну-ка, покажите мне, кому тут не нравится моя пролетарская философия?

— Пролетариат у нас в загуле, — хихикнула женщина с рыжей собачонкой в корзине. — А вы никак грабить дачи едете?

— Дура, — возопил отрок. — Я ваш новый сторож, Степан Басаргин. А грабить мне незачем, у меня пенсия.

Если бы не торчащая клочьями борода Басаргин выглядел бы вполне прилично. К тому же он был слегка под хмельком, и как не лишенный чувства юмора человек, считал, что молчанье в дачном автобусе наводит людей на грустные размышления.

Моя новая подружка приобрела в нашем околотке участок земли, полагая, что физический труд в обрамлении мошек подарит ей прекрасные темы для стихов. Я читал ее стихи и кое-что даже запомнил:

По поводу встречались и без повода.

В степи уныло пели провода.

Днем было жарко, ночью было холодно,

И даже сыро иногда.

Когда, по ее просьбе, я подарил ей свою книгу, она спросила:

— Сколько я вам должна?

— Ну что вы, это подарок, я даже в магазины сдаю книги за просто так.

— За просто так даже чирей на заднице не садится, а вы пишете скандальные стихи, и утверждаете, что для вас это словесная игра. Я вам не верю. Вы или напрашиваетесь на скандал, или вам за это хорошо платят.

— Платят за стихи?

— А что? Писать стихи, разве не работа?

Она слегка выпятила нижнюю челюсть, отвергая, таким образом, любое покушение на ее правоту. — Сейчас даже за дурацкие стишки о нижнем белье платят, а озорные стихи расхватывают сходу.

Читательница моих поэз Светлана Топлякова в молодости увлекалась спортом, в начале девяностых торговала нитками и жвачкой, потом разбогатела, открыла на вокзале свой магазинчик, но ее вместе с недвижимостью съел молодой кавказец: женился на ней, будучи дважды женатым в своей родной Абхазии. Потом их брак расторгли как незаконный, а вся недвижимость осталась у абхазца.

Лишившись бизнеса, Топлякова устроилась продавцом в овощной магазин, и как сама утверждает, «от безделья и безнадеги стала писать стихи».

— А все началось с ваших поэз. Мне их подружка подсунула, Клава. На сон грядущий говорит почитать, что с мужиком потрахаться. Начала я их читать, у вас все так складно получается. И даже смешно иногда. Вначале меня в жар бросало, потом не выдержала — нашла любовника. Начали мы с ним вперемешку с любовью читать ваши стихи. Днем, ясно. Ночью он от жены ни-ни, боялся скандалов. А однажды, когда любовник не пришел, я написала свои первые стихи.

Я обладала зрелым опытом

От поцелуев падать в обморок,

Не отдаваться без стыда.

Я обладала им всегда.

Меня, от взгляда обомлевшую,

Уже готовую упасть,

Ты спровоцировал на грешную,

Слегка потешную, но связь.

Теперь я в обморок не падаю,

Я вместо обморока ртом

Тебя покусываю, радую,

Но, верно, съем тебя потом.

— Ну и как?

— Что как?

— Как ему больше нравилось, потом или ртом?

Она заржала вскинутым на дыбы жеребенком.

— А вы охальник. Хотите испытать?

— Если честно, не очень.

Мой ответ она пропустила мимо ушей, как, в общем-то, и некоторые мои другие реплики. Она была занята собой, а точнее рылась в мозгах в поиске стихотворения, которым могла бы меня порадовать. И нашла, на мой взгляд, лучшее из того, что я когда-нибудь читал на тему солдатской любви.

От случая к случаю, это ли счастье?

Бывает ночами невмоготу

Смотреть как за стенами воинской части

Стучат сапогами мужчины в поту.

Кричу старшине: — А нельзя ли в порядке

Наряда прислать ко мне пару солдат.

Я буду не шлюхой тогда, а солдаткой,

Не в тягость и вам будет этот наряд.

Пришел старшина, он слегка был под мухой.

Робел, как ребенок, снимая штаны.

За жадность меня называл потаскухой,

Решив, что наряды ему не нужны.

Однажды солдатик, совсем еще мальчик

Зашел в воскресенье: — Хочу, — говорит, —

Наряд отбывать, — говорит, — а иначе

Душа моя в теле солдатском сгорит.

От этого мальчика я задымилась,

Потом меня всю охватило огнем,

Потом я в припадке безумия билась,

Теряя себя окончательно в нем.

Когда он уехал, я выла белугой,

Я жить без нарядов уже не могла,

Две роты солдатиков в поиске друга

В их воинской доблести перебрала.

Солдаты охотно ходили в наряды,

Но я без особой охоты брала,

И дело, наверное, было не в шпаге,

А в ножнах, однажды сожженных дотла.

Похмельное стихотворение, на трезвую голову такое не напишешь. Но Светлана Топлякова только усмехнулась в ответ на мое предположение.

— Я по пьяни двух слов связать не могу, а вы — стихотворение. — Не знаю, почему у нас не получился ребенок. Просто ума не приложу — сплошные выкидыши. Три выкидыша за каких-то девять месяцев. Вы представить себе не можете какая это была страсть. Недоделанные ребятенки вылетали, как из пушки снаряды. Стыдно было к врачам бегать. Вот каким был тот солдатик, Володя Клопик. Смешно, правда? Клопик? Не знаю, у кого он насосался дикой крови, хотя с лица славянин. И душа у него славянская, добрая. А что уехал, так я ведь вдвое старше его…

Она даже всхлипнула, сказав это, и мне искренне стало жаль женщину, которой с виду было не больше тридцати. Так что дело, как я тогда подумал, не в возрасте, а в этих вылетающих как из пушки ребятенках. Наверняка и Клопик страдал, уезжая, но, увы, увы — так распорядилась природа. Видимо не хотела, чтобы дикая кровь Володи Клопика сгорела в безумном слиянии двух действующих вулканов. И Топлякова вынуждена была согласиться:

— Да, да, конечно, просто я дура набитая, хотя будь у нас все по-другому, кончилось бы тем же…

А стихи Светлана пишет, прямо скажу, неплохие. Есть в них страсть, возможно, уже не вулканическая, но обжигающая щеки… румянцем. И ничего тут не поделаешь, такова природа её таланта.

Ангел белокрыл

Стихотворцы никак не могут взять в толк, что слово — мазок кисти на полотне, что мазки должны сложится в картину, а картина выдохнуть мысль. Если мы задались целью возбудить воображение читателя неожиданными сравнениями, они должны не размазывать краски, а сгущать их, заставлять сверкать, сиять, бить в глаза, ворошить душу воспоминаниями. Мы же, чаще всего, следуем за рифмой, полагая, что главный козырь в нашей игре — Она. Возможно, есть такая категория читателей, которой наплевать на рисунок, она слышит стихи, а не видит, но я — вижу, и как бы ни расхваливал слышащий стихи Галины Ульченко читатель, я вижу в них «только вымысел и бред, только вымысел, мечтанье, сонной мысли колыханье», но не в лучшем, Брюсовском, а в худшем разбросе этого бреда.

Вот как описывает Ульченко «Ночное небо»:

Небо, как ворона;

Глаз ее — луна.

Тучка, что корова,

Примостилась на

Поле небозвездном —

Всей вселенной птица.

Думаю, не поздно

Будет мне влюбиться.

А луну что ворон

Крыльями укрыл.

Прилетит уж скоро

Ангел белокрыл.

Распластает руки

Над моей душой,

И облегчит муки —

Станет хорошо.

Написалось и… захорошело, будто дозу наркотика приняла. Перечитывать, правда, не стала — пока ноги двигались надо было стучать копытами. Правда, некоторые неточности могли возникнуть по вине наборщика. Например: вместо «А луну что ворон…» напрашивается «На луну, что ворон… прилетит ангел». Но если ангел прилетит на луну, почему распластает крылья над Галиной, которая, судя по первым строфам, находится на земле, а не на луне. И не слишком ли перезагружено небо животными? Тучка, что корова, — всей вселенной птица, луну ворон крыльями закрыл, чтобы никто не увидел, как на нее опустится ангел. О чем? Зачем? Пробегаю по сборнику носом, пытаясь вынюхать хоть что-то похожее на позицию автора в этом мире, но или нюх мной потерян или не нашего мира ягода Галина Ульченко? Откладываю сборник на потом, возможно утром с не той ноги встал, потому и брюзжу, как объев-шийся жизнью пижон.

Без шанса оборзеть

Мне понравились стихи Сергея Кокушкина из Комсомольска-на-Амуре не только скрытым в них юмором. Он умеет бытовые детали приблизить к уровню поэзии, но главное он не зануда, как многие начинающие.

С юностью играть не стану в прятки.

Для меня игра — не благодать.

Разбежались мысли в беспорядке,

Не пытаюсь даже собирать.

Аромат магнолий в самокрутку

Не свернуть, как листик табака.

От любви, зашедшей на минутку,

Душит душу смертная тоска.

Торговала снадобьями баба,

Я купил весьма опасный сбор,

Веря, что, напившись, стану храбрым,

Как петух, взлетевший на забор.

Но от взгляда женского робея,

Слова не могу произнести,

Как ослушник, вздернутый на рее

В двух шагах от Млечного пути.

Дом мирно поскрипывал ставнем. Ночное небо прижималось желтым ухом к окну, и золотые волосенки на его темной щеке казались иглами. Игл было так много, что я надеялся прямо дома пройти курс иглоукалывания. Первый курс я прошел, читая стихи моего гениального гостя (таким он считал себя сам): «От любви зашедшей на минутку, давит душу смертная тоска». У него в стихах «душит», но я прочитал «давит». «Душит душу» — слишком уж удушающее словосочетание. «Давит» — более точное. Возможно потому, что на первый план выдвинуты шипящие, и к тому же с ушами «дУШит дУШу». К тому же «душит» — от удушения, а давит, от давки в очереди за водкой. Последние две строчки стихотворения напомнили мне гравюру Рокуэла Кента — моряк у мачты на фоне звездного неба. Сложенные на груди руки, обращенное к небу лицо. Иногда я вижу этого моряка во сне, случается сам оказываюсь на его месте и тогда в раструбе Млечного пути возникает огромное черное пространство — черная дыра, поглощающая своих более хрупких сестер. В таких снах меня обжигает холодом предчувствие конца. Я представляю, как черная дыра сжирает нашу планету, мы плавимся в ее гигантском котле, не чувствуя адского пламени, потому как дыра-то черная. И, просыпаясь, я начинаю понимать, что живу не так, как следовало бы, что прав поэт из Комсомольска Сергей Кокушкин:

Я брал уроки у пророка.

Он говорил: живи во вред

Себе, пусть это и жестоко,

Зато без шанса оборзеть.

Правда, возникает вопрос, что значит «жить себе во вред»? На мой взгляд, человечество занимается этим со времен своего возникновения. И чем дальше, тем больше. Олигархи борзеют, надеясь, что, овладев экономикой всего мира, решат проблему инженера Гарина даже без его «гиперболоида». А оставшаяся без работы и средств к существованию молодежь (и не только) пополняет ряды террористов, полагая, что это ее единственный шанс выжить. Несколько грубовато смотрится на фоне золоченных палат олигарх Брынцалов, но чем больше в его фигуре блеска, тем острее у меня желание подложить ему под замок «козу» в виде предложенного рыночным бомжем фугаса. И не только за то, что добрая половина купленных мною лекарств — подделка, а за то, что он афиширует свой блеск на фоне полнейшей нищеты людей, живущих в наших российских трущобах. И выхода из этих трущоб не предвидится.

Но тут возникает вопрос: а не себе ли во вред живут наши, бряцающие зеленью, олигархи. Как, впрочем, и государевы мужи, прибирающие к своим рукам заводы, фабрики, магазины, все то, что еще десять лет назад было народным, потом федеральным, и вдруг перекочевывает в собственный карман господина губернатора. Или какого-нибудь новоис-печенного министра.

Выходец из семьи дремучих молчунов я не люблю пустословия. Зато марать чернилами бумагу — хлебом не корми. Загробный мир меня не волнует, его придумали бездельники и сластолюбцы, делающие свою карьеру на нищете народа. Молитвы наших предков давно устарели. Современная поэзия перешагнула пределы материального мира, и вместо псалмов я бы порекомендовал верующим читать Блока:

И медленно пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями

И в кольцах смуглая рука.

Когда я читаю эти стихи, меня пронизывает энергетика космоса, очищая меня от желания подложить Брынцалову фугас и вздернуть на фонаре губернатора. Я понимаю, что все миллиарды наших олигархов не стоят одной строчки Александра Блока «дыша духами и туманами». А губернатор навязывает мне храмы, где, коверкая русский язык, объевшиеся сказками мужи поют древние псалмы, и машут кадильницами, обещая всем, кто их слушает, рай в придуманном ими потустороннем мире.

Если и существует потусторонний мир, он в стихах: Блока, Тютчева, Фета, Прасолова, Рубцова, Шкляревского…

Тошно лицезреть паука Брынцалова в золоченном замке, но еще более тошно видеть как бездарно разбазариваются наши леса и недра. Пройдет два десятка лет и, читая стихи Геннадия Звездова из Софийска, ученик будет спрашивать учителя: «А что это такое, стригун? Робот?»

Как обновлено и лучисто

Сияет нынче небосвод!

Стригун, как маленький транзистор,

Антенны усиков несет.

Это не уроки Сергея Кокушкина, когда пророк советует жить себе во вред. Это запечатленное в словах мгновение, и хотя ни в какое сравнение с Блоковской «Незнакомкой» эти стихи, конечно же, не идут, они очищают душу лучше любой молитвы. Хотя верующих тоже можно понять. Не об этом ли стихи у того же Геннадия Звездова:

Пусть бурану в ночи хохочется —

Я в ответ ему сам смеюсь!

Тем сильнее мне в сказку хочется,

Чем взрослее я становлюсь.

Оно как-то страшновато перевалить через барьер разделяющий жизнь и смерть. Возникает вопрос: а вдруг? Вдруг, действительно, душа бессмертна, и в потустороннем мире ей предстоит расплачиваться за все содеянное на земле? Но возникает и другой вопрос: а что я содеял такое, что может не понравиться моему создателю? Не убий, относится вообще ко всему живому или только к человеку? Если к человеку, почему Бог угрожает мне карой, поголовным убийством всех грешников, т.е. тех, кто не раскаялся в содеянном. Другое дело приносить церкви дары. В этом случае ты безгрешен. Если даже убил кого — не беда, поцелуй батюшке руку и ты агнец божий.

Но обратимся опять к лирике Звездова:

От солнца летнего ликуя,

Июль малинником пропах.

Идут на сено в штыковую

Мальчишки с вилами в руках.

Упрямо, зло, самозабвенно

Играют взрослую игру:

На вилах поднятое сено

Шумит, как знамя на ветру.

Сразу приходит на ум песня:

Пролетают кони да шляхом каменистым,

Впереди их сам передовой,

А поэскадронно бойцы кавалеристы

Натянув поводья, вылетают в бой.

Именно так звучала эта песня из уст моего отца-кавалериста. А не то ли самое делают мальчишки, когда идут в штыковую на сено? После этих стихов даже «стригун, как маленький транзистор» смотрится разведчиком-радистом в тылу врага. Но возьмите любой псалом, и вы прочтете в нем тоже самое:

«Как велики дела Твои, Господи! Дивно глубоки помышления Твои! Человек неосмысленный не знает, и невежда не разумеет того. Тогда как нечестивые возникают, как трава, и делающие беззаконие цветут, чтобы исчезнуть на веки, — Ты, Господи, высок во веки! Ибо вот, враги твои, Господи, — вот, враги Твои гибнут, и рассыпаются все делающие беззаконие; а мой рог Ты возносишь, как рог единорога, и я умащен свежим елеем, и око мое смотрит на врагов моих, и уши мои слышат о восстающих на меня злодеях…»

Читающие молитву сам того не замечая, от восхваления Бога переходит к восхвалению себя любимого: «А мой рог Ты возносишь, как рог единорога, и я умащен свежим елеем, и око мое смотрит на врагов моих…» И как же высоки помышления Бога, снабдившего своего служку рогом единорога для уничтожения всех, кто не умащен елеем установленного Богом закона. У нас эти законы принимает Дума, а надиктованы они народным избранником все тем же Богом, утверждающим власть сильного над слабым, сытого над голодным.