49. Я выйду победителем из боя
Он позвонил, спросил, вышел ли номер «Экумены» с его рассказом. А, спустя час, постучал в дверь, и, взяв журнал, отдал мне тетрадку со своими стихами. Уходя, поинтересовался, когда можно позвонить, на мой ответ «сегодня же прочту», не ответил, и, прыгая через три ступеньки, загрохотал по лестнице тяжелыми яловыми сапогами. Я не успел его как следует разглядеть: солдатик с раскрытым не совсем свежим воротничком, черноглазый при белом чубчике. На обложке тетради красным фломастером было начертано его имя: Валерий Чепиков. На первой странице тетради тем же фломастером была нарисована огромная фига, а под ней подпись:
Для тех, кто глух к моим стихам,
Кто скачет по верхам, я — хам,
Для тех, кто подлинно умен,
Мое почтенье и поклон.
«Азартный парень, — подумал я, и перевернув тетрадь, вместо фиги увидел рисунок, изображающий лицо молодого человека, слегка даже похожее на лицо только что ускакавшего от меня солдата.
Стихи были написаны крупным четким почерком, и, прочитав их, я пожалел, что не пригласил в дом и не напоил солдатика чаем. Первое стихотворение состояло из двух частей.
1
Из крупиц перловой каши
Твое имя на тарелке
Я сложил, подхалимажем
Я назвал бы буквы эти.
Потому, как ты не стала
Ждать меня, любить устала,
Точку я кусочком сала
В конце имени поставил.
Старшина заметил: пищу
Разбазаривать не нужно.
Даже если третий лишний,
Кашу есть должны мы дружно.
Вот когда лапшу на ужин
Подадут нам, непременно
Мы повесим ей на уши
Наши порции мгновенно.
2
Да, душа моя витает
Где-то в Ленинском районе,
Но не время коротает,
По улыбке вашей стонет.
Пишете, я бездуховен,
С вами я вполне согласен,
Правда, пыл мне ваш греховный
Не совсем сегодня ясен.
Мне чужды науки ваши,
Мне запомнилось на веки
Из крупиц перловой каши
Ваше имя на тарелке.
Стихи, как стихи, скажете вы, для солдатика даже неплохо. Собрал из крупиц перловки имя любимой на тарелке и написал об этом стихи. С кем не бывает.
Так-то оно так, но из глубин моей памяти всплыла прочитанная где-то строчка:
Я пишу твое имя на тарелке
Буквами из лапши…
Нет, я не обвиняю солдатика в плагиате, но возникшие в памяти строчки стали для меня проблемой. Я пытался вспомнить где, когда и в какой книге или журнале прочитал эти, на первый взгляд, банальные строчки. При этом был уверен, что эти стихи принадлежат одному из южно-американских поэтов. Пройти до конца лабиринт с нитью Ариадны мне не дали телефонные звонки. Сначала позвонил Кочковский с предложением написать статью о пилотируемых коврах-самолетах, потом Лобода с предложением напечатать ее новый рассказ о посетившем ее призраке. Таким образом я на время упустил пойманную за хвост нить, решив не придираться к парню, который по всей вероятности никогда никаких бразильских поэтов не читал.
Это «бразильских» возникло само по себе. Несмотря на звонки, мозг продолжал работать в нужном направлении и приближал меня к разгадке. Но, к сожалению, сборник бразильских поэтов я отдал вместе с другими книгами в библиотеку. Ехать, копаться в книгах не было смысла, и я постарался выбросить из головы мысль о плагиате.
На следующее утро проснулся с головной болью, писать было лень, и, напялив на нос очки, решил дочитать тетрадь до конца. Кстати, читалась рукопись легко, писал Валерий почти печатными буквами, и меня это радовало. Значит, заранее думал о человеке, которому предстоит читать его опусы. Рукописи большинства поэтов приходится расшифровывать. Медики пишут, будто выписывают больным рецепты. Профессиональные писатели пишут так, что сами себя прочитать не могут, но убеждены: издательства просто обязаны привлекать шифровальщиков. В тетради же Валерия каждое слово выписано, как деталь на хорошем рисунке.
Я — узник жизни, ее раб.
Она поэта за нос водит.
Бросает в бой, когда я слаб,
Когда я в щель забьюсь, находит.
У жизни дел невпроворот,
Их возложив на мои плечи,
Меня под зад коленом бьет,
И хорошо, что не калечит.
Я узник жизни, отдохнуть
Она мне не дает, пытая
Достойный ли я выбрал путь,
Когда шагаю, пыль взбивая,
Надеясь, что медаль на грудь
Повесит мне страна родная?
Стихи без искорки в глазу, да и тема банальная. Разве что запев: «Я — узник жизни», поразивший меня когда-то своей жесткой правдой. Одно время я увлекался латиноамериканской поэзией, ее рваным ритмом и грубоватой, не похожей на нашу, образностью. Чего стоят, например, такие стихи:
Разочарованные в любви мужчины
Увлеченно предаются самоотстрелу.
Сидя за столом, я слышу их частую пальбу,
Между тем как их возлюбленные
жмурятся от удовольствия.
Мужчина стремится собственной смертью доставить женщине удовольствие, солдат остатками обеда рисует имя возлюбленной, надеясь, что таким образом его дух может преодолеть расстояние и подсмотреть чем там его любимая занимается. Он — узник жизни, единственный выход из которой — самоотстрел.
Какую же роль в этом случае поэт отводит стихам.
Мой щит — стихи, они моя защита
От стрел, которыми меня
Обстреливают собственные мысли, —
Наследники мои, моя родня.
Стих разжижает мысль, когда уколы
Уже не так болезненны и злы.
Не стоит, что касается наследства,
Завязывать в порочные узлы.
У солдатика, как мне показалось, не все ладно было с психикой или дома.
Все, что я думаю о нем,
Я брату написал, он не ответил.
Наследство, да гори оно огнем,
Пока оно горит — мир светел.
Эта строфа не вызвала во мне подозрения в плагиате. Она прозвучала, как рукопожатие поэта. Все материальное в этом мире, кроме книг, не представляет никакой ценности. Это мое жизненное кредо — поэт выразил не просто страстно, а яростно. Причем предельно лаконично, и я сразу забыл о его размазанной по тарелке перловке. Человек, написавший такое четверостишье, самоотстрелом заниматься не станет. Он простит возлюбленной ее измену, но в жены не возьмет. И уже не пыль будет лететь из-под его сапог, а искры. Честно сказать, я с волнением ждал встречи с Валерием. Что-то подсказывало мне: судьба не единожды подставляла ножку этому двадцатилетнему парню, и держит его на полусогнутых, не дает встать, чтобы нанести ответный удар.
Он позвонил мне ровно через неделю. Домой ко мне идти отказался, сославшись на простуду, но болезнь была простой отговоркой. Выглядел он более опрятным, чем при первой встрече. Хороший отзыв о стихах воспринял, как должное, а на мой вопрос, что у него происходит дома, без колебаний рассказал вот что:
— Когда в прошлом году я приехал на похороны матери, сестра заказала меня местному уголовнику, даже не поинтересовавшись, нужна ли мне наша квартира. Мы жили в трехкомнатной квартире: мать, мы с братом и сестра. После смерти брата, он погиб в Чечне, мать слегла и больше не встала. Меня стукнули обухом по голове, но я каким-то чудом выжил, даже со службы не комиссовали. Уголовника этого хотели судить, но выяснилось, что сестра понесла от него ребенка, и я изменил свои показания. Моя девушка, узнав, что я отказался от наследства, тут же вышла замуж за местного бизнесмена. Так что я теперь вольная птица, как говорил поэт: «Ни кола, ни двора, зипун весь пожиток. Эх, живи, не тужи, умрешь — не убыток». Впрочем, умереть меня не заставишь. Стихи, конечно, у меня дурные, многие подражательные, но пишу я не ради славы. Я пытаюсь уйти от прошлого. Вам хорошо, вы жили в государстве, которое хоть как-то, но заботилось о человеке. А мы живем, как в душегубке, каждый жаждет присосаться к артерии другого, чтобы вылакать кровь. И в первую очередь этим занимается наша церковь.
Я вспомнил на эту тему стихотворение из тетради:
Мы пришли туда, откуда вышли.
К вышке приговоренный народ.
Притаился в норке тише мыши
Молча обещания жует.
— Не слишком ли, — спросил я, — резко?
Он ответил, играя ядовитой усмешкой на губах.
— В стране бардак, в армии бардак, в душе бардак. Русские никогда не станут американцами, которые выхолощены бешенными скачками за наживой. Вот вы лично, хотите иметь много денег?
Я впервые увидел, какие холодные у парня глаза, они напомнили мне сверкающие на солнце кусочки льда.
— Я хочу получать деньги за конкретно сделанную работу. И чтобы ни капли сбережений. Но главное — гарантия, что я всегда буду при деле.
— Ответ достойный поэта. Не думаю, что в ближайшее время государство сможет гарантировать нам занятость и достойную оплату за труд. Единственный для меня выход — заключить контракт, но это все равно, что подписать себе смертный приговор. Я не умею подчиняться.
Сказал сержант: ложись и пой!
Я лег и пел: «Вставай проклятьем…»
И хохотали надо мной
В строю стоящие солдаты.
Сержант сказал: «Ты — рядовой,
Ночами будешь выть по волчьи..
И я завыл… на этот вой
Сбежались к части стаи гончих.
И я сказал сержанту: Знай,
Нет ничего страшнее гнева,
Когда он вырвется из чрева
И адом сделает твой рай.
Я был на грани взрыва, гнев
Тогда достиг во мне предела,
Сержант стоял, оторопев,
Он был лицом белее мела.
И я сказал ему: иди
И думай, прежде чем унизить
Себя до статуса судьи.
И да святятся твои мысли.
Но я увидел, как он шел,
Нехорошо он шел, с надломом
И стало мне не хорошо,
Стояли слезы в горле комом.
Он не командовал, просил,
Он не кричал, не ухмылялся,
Один он тяжести носил,
А вместе с ним весь взвод качался.
Я понимал, что был неправ,
Что без сержанта взвод бессилен
Что без сержанта слеп Устав,
А без Устава нет России.
Этих потрясающих стихов в тетради Валерия не было. Но я знал, что это его стихи, стихи, которыми он гордился и которых боялся. Ведь они провозглашали диктат личности, диктат силы, которая, как показывает опыт столетий, никогда не бывает доброй. Но без диктатуры нет порядка. Демократия это власть ублюдков, для которых в мире нет ничего святого. Осужденные на пожизненное заключение, они покупают себе свободу на украденные деньги, они подчиняют себе сильнейших, унижают слабых, распыляя государство на залитые кровью голгофы, на которых зачастую умирают сами.
Валерий записал мне на листке стихи о сержанте, но составить подборку в журнал мне не доверил.
— Вы обязательно выберете то, что не понравится моим командирам. Лучше напишите обо мне, как пишете о поэтах в «Экумену». Мне нравятся ваши комментарии, ваша ирония, когда стихи слабые и ваш гнев, когда стихи задевают за живое.
Я задержал его на несколько минут, переписав в свой блокнот особенно понравившееся мне стихотворение из его поэтической тетради. Из тетради поэта-солдата Валерия Чепикова.
Я выйду победителем из боя.
Я не силен, но честен, я люблю
Врага, который принимает стоя
Любовь мою и ненависть мою.
Я выйду победителем, убитый
Или живой, не столь уж важно, мне
Обидно, что не смог из боя выйти,
Презрев себя и Бога на войне.
Будь моя воля, я бы включил это стихотворение во все хрестоматии мира. Но мало чего стоит пощечина войне, которая стала символом чести в этом продажном мире. Когда людей посылают на бойню только для того, чтобы кто-то из власть имущих превратил пролитую кровь в золото, и запершись с ним в подвале, наслаждался наркотическим чувством своего беспредельного могущества.