19. Не обвиняй в распутстве Музу

Не обвиняй в распутстве Музу,

Когда мятежная она

Освобождается от груза

Любви, которой не верна.

Эти стихи написала женщина, которая, проводив мужа на фронт, тут же легла в постель к другому. Она оправдывала свой поступок желанием поддержать мужа в трудную минуту:

— Мое дурное настроение будет преследовать его повсюду, так же как хорошее окрылять. А для хорошего настроения я должна чувствовать себя счастливой.

Иногда человек так напрягает свои мысли, что они подобно искорке могут перескочить из одного мозга в другой. Даже на расстоянии, на расстоянии нескольких сотен, а то и тысяч километров. Я говорю это не ради красного словца или желания выпендриться перед читателем. Все сказанное основано на моем личном опыте. Поэтому, отрицая существование библейского бога, я верю в возможности, которыми природа наделила человека, но он упрямо от них отбрыкивается. Во-первых, это не всегда комфортно, — быть Богом, а во-вторых опасно. Все новое воспринимается обществом в штыки. Потому и Христа казнили, что не вписывался в существующую тогда мораль. Любая власть приложит все усилия, чтобы вылепить из ребенка угодного ей подонка. На это нацелены воспитатели, школьные учителя, преподаватели вузов, писатели, кинематографисты, музыканты. Все это — кукиш, которым человечество крутит перед самым носом сотворившей нас природы. В праздных наблюдениях Владимира Клипеля есть такая миниатюрка: «Беранже говорил, что человек сам создает свой ад. Все, что несет в себе, как бы заложено в нем — все трудности, неудачи — победы. А мой фронтовой друг говорил на этот счет проще: «Человек подобен колбасе. Чем его набьют, то он в себе и носит до самого гроба!»

В колбасу человека превращают обстоятельства, когда нужно, например, скормить ее войне, хватающей за горло запутавшихся в проводимой политике патриотов. Даже умных, что, правда, случается весьма редко. Ленин и Сталин, судя по их книгам, были весьма ограниченными людьми. В программной книге Гитлера было мудрости больше, чем в сотне избранных томов пролетарских вождей России. Ленинский социализм был задуман как комплекс для производства колбас. И в этом была главная его ошибка. Гитлер писал о том же, только четче расставлял акценты, что, в конце концов, и привело его к декларации фашизма. Когда сила народа трактуется как сила вождя, подпитываемая неугодной ему кровью. Хотя, в общем-то, все они говорили о любви. Не значит ли это, что «набивка» только видимость человека, а на самом деле, все, чем нас набивают, с самого детства ставится под сомнение. Ведь природа не терпит шаблонов. Ей нужны саморазвивающиеся особи. Следовательно, когда говорят о самоотверженной любви женщины к мужчине, или наоборот, это ни что иное, как один из способов набивки все тех же колбас. Колбас, пожираемых войнами.

Но вернемся к нашей женщине. Культура, построенная на «кушать подано», отрицает культуру «садитесь жрать», но ведь между ними находится точное в русском языке выражение «а не поесть ли нам в охотку». Мне ложатся на сердце все три приглашения, хотя первое, отбивает аппетит своей вычурностью. Словари утверждают, что в литературной речи в первом лице это слово не употребляется. Происхождение его от слова «кусака» должно настораживать не в меру воспитанных людей — «кусища, пища, вкуснища». Но «есть» от слова «еда», благодаря Далю многими воспринимается как нечто уничижительное. Помните: «едение — принятие пищи ртом. Едало, ядало, рыло, морда, рот с зубами». Вспомнишь — мороз идет по коже. Но, приглашая вас вернуться к женщине, я хочу коснуться вопроса восприятия дворовой поэзии, к которой отношу заключительные строчки приведенного выше стихотворения: «Она (т.е. Муза) освобождается от груза любви, которой не верна». Наша героиня как бы утверждает, что, прелюбодействуя, она тем самым охраняет мужа от подстерегающих его на войне опасностей. Едва ли эта теория имеет право на существование, но поскольку она есть, о ней нужно говорить. Как там у Шекспира: «Мешать соединенью двух сердец я не намерен, может ли измена любви великой положить конец? Любовь не знает устали и плена». За точность воспроизводства детали сонета не ручаюсь. Измена, на мой взгляд, может как разрушить, так и укрепить любовь. Все зависит от начинки, которой набита колбаса. Но Инна Рева (имя поэтессы) утверждает, что «в конвульсиях плоти можно легко заблудиться. Воздержание, даже недолгое, угнетает, и поскольку существует восприятие чувств на расстоянии, это может привести к нежелательным последствиям:

Ты наслаждайся моим телом,

Моей духовностью, ты делай

Со мной, что пожелаешь, но

Когда вернется муж, за дверью

Не хлопочи, чтоб даже перья

В его не стукнули окно.

Палочка выручалочка на время каникул. Для женатого мужчины — куда ни шло, хотя высокие чувства обжигают и женатиков. Как же быть в том случае, если мозг временного возлюбленного начнет посылать свои программы млеющей в объятиях мужа особе?

Неизбежное — без боли

Мы существуем только для того, чтобы думать о своей смерти, цепляясь за мелкие радости жизни и приумножая их. И все это так понятно, ведь мы не знаем, кто мы и зачем живем. Озябший, вбегаю я в комнату возлюбленной, вижу (по выражению поэта Козлова) две тихие хижины — ее глаза, и тут же забываю о том, что оба мы: я и она — смертны. Что жизнь может в любую минуту разлучить нас, и опять я окажусь в полюсе холода, бегущим к своему очередному спасению.

— Зачем вы живете? — спросила меня однажды на автобусной остановке женщина с глазами бездомной собачки и слегка приоткрытой кофейного цвета грудью.

— Вас интересует, что держит меня в этом мире, что к нему привязывает? А привязывает меня к нему моя вечно обновляющаяся надежда на чудо. На возможность чуда…

— И что же это за чудо такое, которое заставляет вас жить?

— Не чудо, а надежда на него, — настаиваю я. — Сейчас во мне теплится надежда, что однажды произойдет чудо, и вы окажетесь в моих объятьях.

Она захохотала, но лишь на мгновение, потом как-то странно взглянула на меня и, смяв улыбку прелестной ладонью, сказала:

— Ну, допустим, чудо свершилось, ты со мной переспал. А что же дальше? Дальше что?

Она сама не заметила, как перешла на «ты». Очевидно, мой вульгарный комплимент сблизил нас, а возможно она сама подумывала об этом, когда первой заговорила с незнакомым мужчиной.

— Что же ты молчишь? Сейчас мы поедем ко мне, а что дальше?

— Дальше мне понравится вечер, и я буду надеяться, что он повторится. А когда я вам надоем, у меня появится надежда, что я встречу такую же красивую, улыбчиво-разбитную женщину.

— И это все! Да вы просто бабник.

Видимо мои взгляды на жизнь женщине не понравились, она опять перешла на «вы».

— Значит, мы уже не едем?

— Все зависит от того, насколько часто сбываются ваши надежды?

— А как часто вы заговариваете на остановке с незнакомыми мужчинами?

Она провела рукой по пышным с медным отливом волосам, и бросила на меня взгляд, в котором было больше недоумения, чем любопытства.

— И то верно. Признаюсь, не часто, а если точнее — впервые. Раньше со мной такого не случалось.

— И со мной тоже…

Никуда мы с ней не поехали. Она закуталась в холод, как улитка в панцирь. Мне было немножко грустно и чуточку смешно. Из наложницы она превратилась в хозяйку овощного ларька на одном из рынков Али. От нее даже попахивало загнивающими фруктами. «Мое вам с кисточкой, мадам», — хотел сказать я, но промолчал, мысленно торопя время прибытия автобуса. Только что такая улыбчивая и милая, женщина превратилась в холодную, а главное совершенно чужую. И я лишний раз пожалел, что снял забрало с лица: нужно было до конца играть роль печального рыцаря, одинокого и слегка чокнутого в своем стремлении завести очередную интрижку с миловидной дамой.

Хотел понравиться, — не вышло. Оно и верно, стихами ужина в ресторане не оплатишь. Другое дело — юмористы: пишут для эстрады, а получают от государства, которое оплачивает их услуги в области умиротворения голодных ртов. Юмор, в отличие от музыки и поэзии, самое примитивное искусство. Кривляние вызывает смех даже у обезьян. А поэзию, как и музыку, надо изучать. Прежде всего, следует научиться слышать ее ритм, потом улавливать нечто такое, чего в природе не существует вообще. Можно это назвать покушением на миражи, а точнее — увидев мираж в тумане, попытаться увидеть его очертания, открыть для себя главное — чувство, сконцентрированное в слове или звуке.

Постичь это удается не сразу и вполне возможно — не каждому. Встречаются глухие к слову поэты, они пишут стихи, как пишут отчеты чиновники. Разница только в том, что в обычном письме каждая строка имеет свою произвольную длину и форму, а стихи нарезаются по заранее изготовленному шаблону, на каждую строку как на стрелу надевается наконечник — рифма. Но не каждая стрела имеет оперение, об этой детали многие поэты забывают. А напрасно: направление полета, да и сила удара зачастую диктуются именно оперением стрелы, т.е. скрытом в строке символе, мысли, назовите это как хотите. Поэзию, как правило, никогда не понимают, но зато с каким усердием хвалят или бранят ее создателя — поэта. На слуху у нас Заболоцкий, пользующийся вполне зримыми, полновесными и, я бы сказал, сочными сравнениями:

Сыплет дождик большие горошины,

Свищет ветер и даль не чиста.

Закрывается тополь взъерошенный

Серебристой изнанкой листа.

Или почти о том же у Прасолова:

Листа несорванного дрожь

И забытье травинок тощих,

И надо всем еще не дождь,

А еле слышный мелкий дождик.

И далее:

А дождик с четырех сторон

Уже облёг и лес и поле

Так мягко, словно хочет он,

Чтоб неизбежное — без боли.

У Заболоцкого мягкий левитановский пейзаж, от которого в сердце появляется тихое осеннее свечение, у Прасолова — трагедия прозрения и попытка смягчить неизбежное. Хотя бы усилием собственной воли. То есть воли дождя. Но усмирение зла это ни что иное, как придумка церковников. Зла в чистом виде в природе не существует. Нельзя назвать злом извержение вулкана, половодье, или покушение зверя на человека. Этот вариант задуман и принят природой, и переиграть его невозможно. Зло же придумано церковниками, чтобы защитить себя от голодной толпы. Сытые защищаются более или менее правдоподобными миражами. Птичка побарахталась между ног Марии и родился Иисус. И якобы этой птичкой был никто иной, как великий искуситель и развратник Бог. Смешно и грустно, но люди верят сказкам. Верят потому, что малейшее недоверие пресекается властью. Еретиков сжигают на кострах, а вот это уже — зло. Но не в чистом виде, а в виде страха, которым пропитана любая религия мира.