24. На Россию надежды мало

Виктор Лева считает себя одиноким волком в стаде овец, но питается не овцами, а овощами с плантаций фермера Самсонова. Современных авторов он не читал, из классиков обожает прозу Ивана Бунина и поэзию Василия Федорова, называя шедевром его «Проданную Венеру». Возможно для того, чтобы вызвать симпатии незнакомого поэта я тут же по памяти прочитал отрывок из любимой Виктором поэмы:

…И мастер, подошедши близко,

Остановился перед ней

И поклонился низко-низко,

Сняв кепку с головы своей…

Помедлив, дав словам отсрочку,

Потом, прижав ладонь к груди,

Заговорил:

— Прости нас, дочка…

Все видела, теперь суди.

Бывало, бьюсь, из кожи лезу,

И недопью, и недоем.

Мы пропадали без железа

И рабство нам грозило всем.

Проза в стихах? да! но, какая проза! Сегодня Россия лишена мышц, остался только алчный желудок и эгоизм, скопированный с агонизирующей Америки.

Но вернемся к одинокому волку. Прежде всего, я хотел услышать стихи Виктора Левы, хотя бы несколько строк, чтобы иметь представление с кем имею дело. Конечно же, визитной карточкой поэта были стихи об одиноком волке.

Одинокому волку приснилась волчица,

Он проснулся, зевнул, и подумал: зачем

По ночам человеку разумному снится

Этот жуткий оскал уходящей на убыль луны?

— Ну, как?

Я просто не знал, что ему ответить, «волчица — снится» настроили меня на восприятие рифмованного стиха, а «жуткий оскал луны» все поставил с ног на голову. Хотя любой рифмованный вариант не вызвал бы отклика в душе, как это сделала наспех пришвартованная и вроде как выпадающая из текста строка. А стихи, которые Виктор назвал авангардными, показались мне безнадежно устаревшими.

Предложили деликатес:

— Человечинки не хотите —

Яйца, рубленные от повес,

Женский орган от Нифертити.

Грудь праматери в табаке.

Запеченный в ее оргазме

Голубок, что Марии праздник

Чувств устраивал в гамаке.

И т.д. и т.п., вплоть до Фили и Аллы Пугачевой. История культуры в меню современного кабака. И, конечно, девочки, прооперированные под нужных клиентам звезд.

Вы хотите Софию Лорен,

В исполнении Анны Герман?

Сразу видно, что вы джентльмен,

Покрутившийся по тавернам.

Однако самые дорогие блюда в меню не звезды. Дороже всего поэт ценил жаркое из мозгов Ленина, фаршированный луком кулак Сталина, и так себе — по цене и вкусовым качествам — поджарка из Ельцина и язык Путина.

Это было не смешно, хотя в язык Путина была вложена поэтом некая изюминка.

Нас раздели, поставили к стенке

И конвойный сказал: поделки

Уничтожить, замыть следы,

Будем сами вершить суды.

Пуля в теле, душа в смятенье.

Я рванулся, что было сил

И конвойного на коленях

В преисподнюю опустил.

У Лева было под сто стихотворений, и почти все в таком духе. Даже верлибры:

Дура-баба, легла под Дракулу,

А у Дракулы два клыка,

Дура-баба ввязалась в драку

Прокусила ему бока.

А как только пошли в атаку

На ее молодую грудь

Два клыка разъяренного Дракулы,

Баба крикнула: наших бьют.

Описать эту бойню не смог бы

Даже Гоголь во цвете лет.

Оторвала Дракуле ноги,

А какой он без ног поэт…

В общем, поэма в сто строк о Бабе-дуре и Дракуле. Особенно жуткой мне показалась строфа:

У ребенка изымем печень,

У профессора мозг возьмем.

Ради Дракулы мы навечно

Бабу-дуру погрузим в сон.

Что к чему и зачем непонятно, намеки прослеживаются с трудом. Погрузить Бабу в сон обещают приглянувшиеся Дракуле девушки. Они готовы пойти за ним на край света: в Турцию, в Америку, даже в Африку к сексуально озабоченным неграм. Главное, убежать от своих корней. В России им все не нравится.

На Россию надежды мало,

Мужики в ней перевелись,

Бабы те, коих Дракула жаловал,

Все в Америку перебрались.

Дракула, как я понял, — бог криминального бизнеса, шаг за шагом он завоевывает Россию, сметая с дороги всех неугодных ему дур.

Дура-баба теперь в могиле

Бесит Беса за то, что он

От любви ее обессилел,

Неподъемный набрал разгон..

У Виктора есть стихи о собственной персоне:

Я, Лева, не хожу налево,

Я правый выбираю курс,

Когда пытаюсь в зубы левым

Ударить лучшим из искусств.

Поэзия — душа народа,

Но на нее потерян спрос,

А то, что стало нынче модным —

Всего лишь дохлый опорос.

Эти стихи Виктора мне понравились. С тем, что в России подлинную духовность подменили сказочкой про белого бычка, я не мог не согласиться. Сегодня добрая половина российских поэтов лобызает руки проходимцам от божьего бизнеса. Кого ни спроси, все говорят: но ведь что-то есть, какая-то сила нас ведет. И все страшатся, что после смерти их души попадут в ад. Не боятся этого только религиозные фанатики, которые постоянно нарушают заповеди и сами же себе их прощают, содрав с божьего человека за свечку, за молитву, и за плачущую икону божьей матери.

— Чем меньше мы будем говорить, и писать о писании тем лучше для нас же, — убеждает меня Виктор. — Даже просвещенные умы теряются, когда приходит старость. Мозг человека бессилен преодолеть страх перед смертью. Когда я задал священнику вопрос: попадают ли в рай убиенные им овцы, он назвал мой вопрос святотатством, заявив, что овцы созданы богом для прокорма людей, и в рай после смерти они не попадают. Не попадают в рай и хищники, которые едят людей, но те, которые едят овец — будут жить в раю рядом с человеком. В рай попадают даже убийцы, которые раскаялись в преступлении, и регулярно ходят в церковь…

Убил? Бывает, помолись

И бог тебя простит.

Слетевши птичкой со звезды,

Потерю возместит.

Не у Марии между ног,

Так у Марины он,

Крылом протершись о порог

Исполнит свой закон.

Стихи откровенно слабые, ничего нового в них нет, есть только бунт свободного человека против засилья церкви. Но я сам пишу не лучше, поэтому, жадно вслушиваюсь в каждый новый поэтический голос. Ведь должен же, наконец, появиться на Руси поэт, который заставит церковь потесниться, когда стихи поэта станут подлинными духовными откровениями. Тогда их будут читать, как молитвы, но не в храмах, а наедине с собой. Как подлинные любители поэзии читают сегодня Пушкина, Маяковского и Блока. И чем черт не шутит: быть может, как раз Виктор Лева и станет таким поэтом. Ведь он пока сравнительно молод, дерзок, а главное, воспринимает жизнь такой, как она есть. Без боязни предстать перед судом якобы угрожающей нам силы. Мне особенно запомнилась строфа из его стихотворения:

Обласканная летним солнцем,

Степная фея, не спеши

Искать лекарство от бессонницы

В глубинах собственной души.

В цветах и травах утопая,

Ты задыхаешься от ласк,

Такая светлая, такая,

Воспламеняющая нас.

Ты знаешь все наши обиды,

Но не участвуешь в игре,

Дурной итог ее предвидя,

Резвишься в поле на заре.

Хотелось бы мне только узнать, о какой фее идет речь.

Бегство от действительности может быть оправдано только поэзией. Играть на низменных чувствах народа, значит, откармливать зверя, который однажды поставить во главу угла выхоленные поделками от искусства клыки. Помните:

Ликует буйный Рим, торжественно гремит

Рукоплесканьями широкая арена,

А он пронзенный в грудь, безмолвно он лежит,

Во прахе и крови скользят его колена.

Когда в фундамент общества одновременно закладывается две лжи, правда вынуждена разрушать обе. И при этом сама становится ложью, ибо правды в чистом виде не существует. Люди от нее шарахаются как от прокаженной. Вместо «Соляриса» мы гоним в прокате «Зеркальные войны», все ценное в которых — разрушающие психику картинки. Мы копируем у американцев их агонию перед неизбежностью распада. Последний ураган обнажил подлинную суть американского общества. Матрица Каина дала приплод, о его брате Авеле здесь не слышали даже искренне верующие в бога фанаты. Несколько раз мне довелось беседовать с мормонами: их главная цель иметь много денег, несколько жен и со всеми этими накоплениями обрести вечную жизнь.

— Разве вы, Александр Александрович, не хотели бы жить вечно в кругу своей семьи?

Я поинтересовался:

— В каком возрасте?

— ?

Меня не поняли:

— В круг семьи, значит, с выжившей из ума в девяносто лет прабабушкой, умершей в двухмесячном возрасте сестричкой, с первой и второй моими женами, а если я стану мормоном, то сразу с десятком жен и кучей детишек, которые умрут после меня старцами или останутся безногими на войне. В каком состоянии будут их попавшие в рай души, в каком возрасте?

Мормоны были уверены, что все души в рай попадут молодыми, даже души выживших из ума людей. Я попытался перевести разговор на светские темы, поинтересовался, читали ли они своих соотечественников, назвал около двух десятков видных американских писателей, но для них было открытием, что в Америке жили и творили Уайлдер, Фрост, Воннегут, Миллер. Когда же я показал им книги не только этих авторов, но и доброй сотни других американцев, они были потрясены. Человек, живущий в каком-то Хабаровске, знает об Америке больше чем они, получившие высшее образование в самых престижных американских вузах.

Так я и не понял, сколько миллионов долларов можно будет провезти с собой в Рай. Самым высоким доказательством божественного происхождения мормонов было то, что почти все их семьи имеют миллионные состояния. Когда же я заявил, что не хотел бы иметь денег больше, чем мне нужно на хлеб и сало, мормоны, наверное, решили, что мое место на Кубика, и ушли не попрощавшись. Возможно, они вспомнили предупреждения наставников, что в России они встретят подобных мне безумцев, но это не значит, что при повторном посещении я не клюну на их приманку. Но ко второму посещению я прочел их священную книгу, книгу Мормона, и теперь уже с полной уверенностью мог иронизировать над их верой в загробную семейную жизнь.

Америка превыше всего ценит материальные блага, для меня они — пыль на ветру.

Церковь бессильна сохранить здание с прогнившим фундаментом. Мы — верующие люди, — заявляют американцы. И это так. Их Бог — Золотой телец. Как ни пытался Моисей внедрить в свой народ истинного бога, ему это не удалось. С помощью Золотого тельца Америка завоевывает мир, копая тем самым себе могилу.

Не уйду, если станете гнать

Верлибры недолюбливаю с детства, для меня они — ритмическая проза, как у Коцюбинского «Ідуть дощі, холодні осінні тумани клубочаться вгорі і спускають на землю мертві коси. В холодній сірій безвісті пливе нудьга, пливе безнадія ы стиха хлипає сум...” Или у Тургенєва: „Не будь тебя, как не впасть в отчаянье при виде всего, что совершается дома”. Но когда, заглянувший ко мне на поэтический огонек, хабаровчанин Борис Барило заявил, что пишет в основном верлибры, я, честно скажу, обрадовался. В последнее время рифмованная поэзия хромает на обе ноги не только в области чувства, но и в области здравого смысла.

Любовь ценит благородство,

Счастье любит чистоту,

Верность, страсть, но вдруг банкротство,

Подвела вновь честь черту.

Я не называю имени автора этих стихов. Он потерял чувство языка с первого слова — Любовь, поставив в строке ударение не на втором, а на первом слоге. А дальше пошло-поехало. Без чувства языка в литературе далеко не уедешь. Особенно в верлибре, где нужно особое чутье. И мне показалось, что Борису Аркадьевичу в некоторых верлибрах удалось достичь совершенства. Давайте послушаем автора:

Сердце

Ночью, проснувшись от громкого стука, подумал:

Это вернулась жена от любовника, резко

Спрыгнуть с дивана хотел, но ослабшее сердце

Мне прошептало на взлете последнего стука:

В рай попадает лишь тот, кто умирает от счастья.

Предсмертная фантазия, последние толчки сердца, герой стихотворения воспринимает, как стук вернувшейся к нему любимой женщины. И умирает от счастья. Честно сказать, я верю в существование такого рая. Я попросил поэта прочитать эти стихи еще и еще раз. В них было подлинное чувство, и самое главное — правда жизни. Не надо писать поэм, романов, пять строчек правды, и сердце мое проваливается от сдавившего горло спазма. А как же моя нелюбовь к верлибрам?

Я не упрекнул поэта в том, что сравнительно молодой он много пишет о предсмертных ощущениях человека. Когда же я узнал, что он прошел первую Чеченскую я проникся к поэту-воину еще большей симпатией.

Молитва

Жизнь, как вода, уходит сквозь пальцы.

Пялятся яркие звезды — умри, как герой!

О, Господи, дай на мгновенье почувствовать

теплое дыхание женщины,

К телу ее прикоснуться холодной, как вечность, рукой!

Его убили и сбросили в речку. Вода несла его тело по камням, и холод воды он воспринимал как холод вечности. И в последние минуты ему хотелось — ощутить прикосновение женской руки к своему телу. Он даже не вспомнил о тех, кто послал его на эту войну, перед лицом Вечности они были для него пустым звуком.

Потом Борис Аркадьевич читал свои верлибры, и я не перебивал его. В них было все — чувство, мысль и легкое дыхание поэзии.

Любовь

В окна не часто гляжу, в небо гляжу еще реже.

Если душе суждено улететь в небеса,

Я не могу не любить нашу грешную землю,

На теле которой так счастливы дети мои.

Тень

Мать — это тень, что улеглась у ног.

Когда я иду к женщине, она бежит впереди,

Когда иду в бой — охраняет от удара в спину.

Когда донимает зной матери моей седины

Облаком стоят надо мной.

Когда я умру, тени не станет, и я обрету покой.

Песня

Песня осипшая от прокисшего пива

Трогает душу трагедией века.

Певца я не вижу, я слышу его песню,

Слова этой песни, как облако в небе,

Разорваны в клочья погибшей на взлете грозою.

Ночь

Ночь бормочет под шелест пены,

О чем бормочет, сама не знает,

Ночь — это время, когда нам снятся

Живыми наши отцы и братья, под шелест пены.

Мечты

Собрать в одну папку мечты попытался,

Но мир между ними немыслим —

Такую устроили бойню,

Что даже в огне не сгорели, когда я швырнул их в огонь.

Отец

Услышал, как скрипнула дверь, и вошел ко мне вечер,

В лунном плаще и букетом жасмина в петлице.

Долго вечер стоял у камина, потирая над пламенем руки.

Так делал отец мой, когда возвращался с работы.

Не знаю как вы, но я, перечитывая эти стихи, не могу сдержать слез. Они хотя бы на мгновение, но возвращают мне живого отца. Я вижу его, в брезентовом плаще с букетиком полевых цветов, греющего озябшие руки над протопленной с вечера печью. И не важно, какие это стихи, главное — в четырех строчках поэт вернул мне кусочек былого.

Сердце

Три побега из сердца, три ветки —

Надежда, Любовь, и Смиренье.

Были любимы все три, но Любовь умерла.

Усохла Надежда. Цветет, ухмыляясь, Смиренье,

В острых шипах, из которых — лишь тронешь — и выступит яд.

После этих стихов мне хочется перечеркнуть все, что я когда-либо писал в защиту атеизма. Борис сделал это лучше и всего в четырех строчках. Сразу вспоминаются сотни церквей и монастырей в Боснии, молящиеся монахи, целующие теперь уже чужие камни Иисусовы дети. Они домолились до того, что потеряли главное, что у них было, — Родину.

Молчание

Молчание — это когда срастаются губы

от страха быть услышанным, это когда

Мы любим только себя и стоны тех, кто нас любит

Не могут в пропасти сердца остывшие угли раздуть.

Человек

Я не уйду, если станете гнать,

Я не согнусь, если будете гнуть,

Я не дерево, я — Человек,

Я с вашими шагами сверяю свой шаг.

***

Мертвые сраму не имут, но мимика жизни

Мертвых преследует всюду:

Шекспира терзают сомненья —

Был ли Шекспиром на сцене блистающий мальчик

Или пером по бумаге водило предчувствие Бога?

Камень

Взрыв растерзал скалу, летящий камень

Поймал ребенок и спросил у камня:

Как мог он, камень, превратиться в птицу

И так бездарно крылья потерять?

Надпись на могиле

В память о дружбе живу в нищете и в обиде,

Славно мы жили с тобой на великой войне

В богом забытом штрафном батальоне под Курском,

Где из штурмующей роты в живых я остался один.

Я не ручаюсь за точность воспроизведения верлибров, потому что записанными на бумаге я их не видел, а память, когда тебе за шестьдесят, начинает похихикивать, проверять меня на вшивость. Однако, за точность мысли ручаюсь. Борис Аркадьевич Барило обещал списать со своего компьютера ( так он называл свою голову) стихи и принести мне для публикации. Но, как я позже узнал — он умер два дня спустя после нашей встречи под колесами автомобиля. Переходил дорогу, на зеленый свет и столкнулся лицом к лицу с неведомо куда спешащей смертью.