20. В упоенье словесной стихией

Рано утром кто-то стучит ложкой по батарее отопления, и муж бежит в ванную посмотреть: не прорвало ли трубы, а жена в постели млеет от блаженства, представляя как после ухода мужа, примет в своей постели падкого на ее ласки любовника.

— Да вроде все в порядке, — возвращаясь, говорит муж, и, поцеловав жену в плечо, начинает торопливо собираться на работу.

— Ах, милый, и когда же ты, наконец, уйдешь в отставку.

В ее голосе слышится откровенное злорадство, но муж слышит только то, что слышит.

Не успела за мужем закрыться дверь, как в спортивном костюме к женщине входит любовник, а через полчаса, разовая от счастья, она читает ему стихи:

Муж унес с собою шорохи,

Вздохи, ахи и апчхи.

До чего же вы мне дороги —

Уходящие шаги.

Я пылаю в ожидании

Молодого голубка,

Чувствуя недомогание

Где-то в области пупка.

Все во мне кипит и пенится,

От желания дрожа…

А дальше пошла сплошная эротика, которая возбуждает любовника на новые подвиги. Через пару часиков он возвращается к жене, вспотевший, с блуждающей улыбкой на губах.

— Ну, как твоя трусца, милый?

— Душновато сегодня, как бы не было дождя.

И читает жене стихи:

Я люблю ночные шорохи,

Вздохи, ахи и апчхи,

Запах пота вдоль дороги,

И французские духи.

Все бегут и я за ними,

Каждый мнет свою тропу.

Смотрят сосны, рот разинув,

На бегущую толпу.

Он приносит мне оба стиха и просит оценить их художественные достоинства:

— Я читал ваш «Озноб», думаю вам понравится.

Мне нравится мой «Озноб», но не нравятся читаемые автором стихи. Но лучше бы я не говорил ему этого, потому что в ответ получаю нахлобучку за несовершенство моих поэз. При этом он читает наизусть не только строфы, но и целые куски из моих эротических опусов. Человек случайный в поэзии не может знать наизусть столько стихов, тем более какого-то заштатного поэта. И я прошу Виталия Дубова предложить в журнал что-нибудь кроме этих вздохов и ахов. Он не находит что ответить и явно недоволен своим дурацким положением. Потом заявляет:

— Стихи пишет одна моя знакомая. Сочиняет прямо на ходу.

Я показываю ему сложенные вдоль стены горы рукописей и, беря в руки первую попавшуюся, читаю:

За вольное и меткое словцо,

Рожденное строкою вдохновенья,

За мысли — искры, шутки, мастерство,

За пойманное чудо озаренья.

За ваш полет чарующей души,

Я вас, друзья-поэты, уважаю.

За щедрый дар, рассеянный в тиши,

Я перед вами голову склоняю.

— Как вы находите эти стихи? — спрашиваю я.

Виталий берет из моих рук рукопись, пробегает глазами по строчкам, сначала заинтересованно быстро, потом, морщась, как морщатся люди, у которых начинает ныть зуб мудрости.

— Тут много неточностей, — говорит он. — «Словцо, рожденное строкою вдохновенья». Это неверно. Словцо, рожденное вдохновеньем точнее. «За ваш полет чарующей души» — «ваш» говорит о беспомощности пишущего, так же как «рассеянный в тиши». «Дар, рассеянный в тиши» — это не о поэзии.

Дубов говорит вполне трезвые вещи, и я предлагаю ему написать рецензии на ряд рукописей. Он соглашается, берет рукописи двух поэтов, стихи которых вызывают у меня раздражение, и обещает через неделю вернуть.

Возвращает через две недели. Рецензия на стихи Геннадия Лыкова, который родился в селе Троицком, а живет в настоящее время в Украине, написаны в стихах и по всем признакам не мужчиной.

В упоенье словесной стихией

Вы читаете, Лыков, стихи ей,

Но стихии в стихах ваших нет

Не стихи, а сплошной винегрет.

И ковбои у вас и плейбои,

И любови безлюбые есть,

Вы хватаете слово любое,

Уважая словесную смесь.

Извините, склонить не могу

Головы перед творчеством вашим,

Не у слова поэты в долгу,

А в долгу перед обществом нашим.

Чтобы читателю было понятно, что такое «И Любови безлюбые…» приведу строфу Лыкова:

Безлюбая любовь — в грязь брошенный цветок.

Мгновенно красоту потоком подхватило.

Обман, обман, обман — злой доброты урок.

Шумливая молва лишь прелести хвалила.

Пришелец из космоса питался энергией солнца. Он плохо переносил пасмурную погоду, но страстно любил грозовые летние дожди. Молнии были его лакомством, и он во что бы то ни стало, хотел изобрести установку для производства молний. Пришелец достиг цели, но, объевшись, умер от несварения желудка. С тех пор его единственная дочь боится молний. Во время грозы она прячется в платяной шкаф, дышит затхлостью старого белья и нафталина. При этом она упрямо трудится над установкой, которые бы поглощали молнии. И ненавидит отца за его привязанность к грозам. Когда чувства затмевают рассудок, она пишет стихи:

Пропади ты пропадом

Дом отца,

С водопадом-грохотом

У крыльца.

Солнце продырявило

В банке лед,

Тело мне оплавило,

Душу рвет.

Стихи Виктора Макаренко всегда одеты в давно мне знакомые одежды. Например, только что процитированное напоминает мне какую-то песенку, но как не пережевываю строки, не могу вспомнить. Но возможно тем он и интересен, что кого-то напоминает. Интересны же нам двойники Сталина или Путина, даже десятки двойников Верки Сердючки. Подобное случается и со стихами.