15. С лицом простого мужика

Случается так: человек пишет, не зная о чем и зачем? Предлагает рукопись, обещает заплатить, если я ему отвечу на его вопросы. «А вообще-то зачем? — спрашиваю я, а в ответ слышу: “На то вы и критик, чтобы ответить на это”. Мне бы вернуть ему рукопись и распрощаться, но любопытство взяло верх. Ведь я сам до сих пор не знаю, зачем и для кого пишу. Не для звенящих же над озером стрекоз. И не для ласточек рассекающих пространство между высотными домами. Пишу потому, что ничего другого делать не хочу. Чуть было не сказал «не умею», что было бы неправдой. Я многое умею, и делаю, коли приходит охота. А вот желание писать во мне присутствует всегда. Эта затянувшаяся на всю жизнь болезнь практически неизлечима. И я прекрасно понимаю Хемингуэя, который покончил с собой, когда вдохновение отвернулось от него, и ушло, в надежде поймать большую рыбу, за которою Хемингуэю присудили Нобелевскую премию.

Теперь этот невзрачный мужичонка, с бородой Хемингуэя, обещает мне бутылку хорошего коньяка, если я сумею организовать его поэтическую стихию и направить в нужное его таланту русло. Стихи были не в моем вкусе, но я несколько раз в день возвращался к рукописи, пытаясь разгадать, чем меня затягивает этот набор совершенно не стыкующихся между собою слов.

Испарина, стандарт, сушилка в синагоге

И постный батюшка с крестом вместо лица,

Вколачивает мне, что Русь воскреснет в Боге,

Когда вселенский бог войдет в наши сердца.

Нет, батюшка не стар, но борода, сутана,

И даже тяжкий крест, когда он жадно ест,

Осыпаны не крошками, а странами,

В которые он шлет свой манифест —

Объединенья мира, под единым,

И никому не ведомым пока,

Не богом-судией, а семьянином,

С обветренным лицом простого мужика.

О чем эти стихи? Если это попытка объединить народы под одним Богом, то попытка далеко не первая. Скорее всего, это обет безбожия, ведь батюшка в данном контексте несет не просто божий крест, а тяжкий крест. И сам он с ног до головы безбожник, жадно ест, с испариной на лице (от страха перед православными) посещает синагогу, распространяет явно не в согласии с церковью манифест о боге-семьянине. Если поэт нарисовал реальное лицо, это уже что-то, если заложил пробный камень в манифест безбожия — мы рады приветствовать любое из таких начинаний. Но хватит ли у поэта сил развить эту тему, и внедриться ею в наше сознание? А вот еще одно стихотворение, которое автор назвал «Проверка на дорогах».

Когда на мощных выхлопах взлетает

Ракета в космос, мир души не чает

Не в человеке, рвущемся в полет,

А в боге, обитателе высот.

С любовью или с явным раздраженьем

Следит он за полетом корабля,

Не столь уж важно, важно, что мишенью

Избрали мы вселенского царя.

Потея на космических дорогах,

Он машет жезлом, но усилий бога,

Тут явно недостаточно, удел

Всевышнего — остаться не у дел.

Прогноз дан верный, человечество обязано вырваться их паутины страха, чтобы остаться победителем на земле. Любая ложь порождает ложь, а чем больше этой лжи на Земле, тем неизбежнее апокалипсис. После второго стихотворения я начинал догадываться, что поэт слегка подыгрывает «Экумене», журналу, которым мы утверждаем полное неверие в любую их мировых религий. Даже третье стихотворение, вроде бы ни о чем, но покоится на фундаменте атеизма.

В задымленных снегом городах,

Как в глухом лесу, куда ни сунься,

Всюду бродят тени, ни следа

На снегу от них, ни всплеска чувства.

Третьи сутки по уши в снегу

Я живу на даче, что за прелесть

Этот март, затеявший пургу,

Совмещая с оттепелью ересь.

Спать в обнимку с Богом, что за чушь,

Он ведь стар, да и умишком хлипок,

Потому живу я, как хочу.

Снег топчу, который ночью выпал.

Стихотворение немного неорганизованное, но с живыми картинками и даже с поэтическими изюминками, вроде «совмещая с оттепелью ересь», «Снег топчу, который ночью выпал», «От теней ни следа, ни всплеска чувства». Приведу еще одно стихотворение, да и то только для того, чтобы дать возможность автору представиться своему читателю:

Я Сергей Неверов, я ни гений,

Северянин звонче и нежней,

Жить он будет вечно, я — мгновенье,

От рожденья до последних дней.

Те дома, которые я строил

Лет на сто меня переживут,

Славы я за них не удостоен,

Незаметен каменщика труд.

А стихи — они моя забава,

Память сердца только и всего.

Если мне редактор скажет: браво!

Помолюсь при встрече за него.

Я говорю Браво! бывшему каменщику, а сейчас пенсионеру, пишущему стихи. Лучшая молитва для Сергея Неверова это его стихи. На первый взгляд они личные, но за ними стоит человеческая жизнь с ее радостями и обидами

Браво! Сергей Неверов.

Я пишу не ради славы

Со стороны сернокислотного завода подул ветер, и небо сразу постарело от мельтешащих в воздухе пылинок. От очистных сооружений потянуло зловонием и, лежащий в гробу поэт поморщился. Его душа никогда не расставалась с телом, удобно устроившись в надгробном конусе со звездой и надписью — Виктор Сергеевич Коврига: 1967 — 1997.

Его поэтический псевдоним Михаил Смага был вычеркнут из жизни вместе с его телом. На поминках друзья договаривались собрать его поэтическое наследие воедино и издать машинописный сборник для музея. Но на следующий же день о поэте забыли, и, лежа в могиле, он очень переживал по этому поводу. Несколько раз он приснился Николаю Рогачкову: «Пришел с бутылкой, — рассказывал Николай.— Выпили мы с ним, почитали стихи, причем читал он ранее незнакомые мне вещи…»

Из прочитанного Рогачков ничего не запомнил. Во-первых, происходило это как бы не наяву, а во-вторых, память на стихи у Николая была неважная. А где-то неделю спустя в полудреме я увидел Ковригу. Он был в черном костюме, при галстуке и вел себя совсем не так как при жизни. Раньше он был балагуром, теперь же, протянув мне руку, отрекомендовался:

— Михаил Смага, поэт.

— Очень приятно, Виктор Сергеевич, — ответил я. — Мы с вами знакомы, разве не помните?

— Я все помню, — ответил ночной посетитель. — Это вы забыли свое обещание — собрать мои стихи в небольшую книжицу.

И хотя это происходило, как бы во сне, мне вдруг сделалось стыдно за себя и своих друзей поэтов. Проснулся я от тяжести в груди, в сердце торчала колючка, железный обруч сдавливал надбровные дуги. А в голове звучало строфа, которую Виктор Коврига читал, в каком бы коллективе мы не выступали.

Вертолет, вбивая травы

В грязь пронесся над равниной,

Я пишу не ради славы —

Ради песни лебединой.

На мой взгляд, свою лебединую песню он так и не спел. Рогачкову очень нравилось стихотворение Ковриги «Морской десант», но я, морской десантник, считал его надуманным, да и вообще к творчеству поэта относился скептически.

Морской десант, вступая в бой,

Своей рискует головой.

На растерзание врагу

Отдав корабль, десантники

Взбивают пыль на берегу

В агонии атаки.

Он любил ее бесконечно и она отвечала ему тем же чувством, но когда дело доходило до постели злая сила врывалась в их сердца и Виктор с Катей начинали ненавидеть друг друга. Между вспышкой страсти и ее утолением всегда лежала пропасть, которую ни он, ни она не могли преодолеть.

— Все это делают животные, но мы же люди, — возмущалась Катя, когда, сидя на берегу озера, заговорили об отношениях мужчины и женщины.

Я с восторгом наблюдал как втягивается в скальную расщелину огромное закатное солнце. В нескольких метрах от нас нахально совокуплялись рыжая лохматая сучка с белым кобельком, и Катя не смогла удержаться от комментариев.

— Если Бог сотворил нас по своему подобию, неужели и он занимается этой мерзостью.

С лица Виктора не сходила ядовитая ухмылка.

— Богу легче, он может прикинуться голубком.

До меня не доходило, как могут любящие друг друга люди ненавидеть то, что является стержнем жизни, по сути — ее бессмертием.

Виктор в Солнечный приехал из Винницы, Катя — с Владивостока. Она — погостить к родственникам, он — побывать в дальневосточной глубинке, пройтись с рюкзаком по местам, где тридцать лет назад жил и работал его отец геолог.

— Отец писал, как однажды с напарником они поймали в этом озере большую рыбу. Когда рыба в агонии билась на галечнике, к ней из озера выбросилась другая. Лежа рядом они затихли. Отец был потрясен, Он отпустил рыб в озеро. Напарник злился, что его оставили без ужина, но отец оправдывал свой поступок тем, что очень уж не по-рыбьи вели себя эти особи. А высокие чувства нужно уважать, даже если ты сам на такое не способен.

Позже Виктор Коврига написал о том случае стихи:

Мы думаем, что рыбы, как трава.

А что если у рыб, как и у нас,

Наполнена мозгами голова,

И чувства есть и времени запас,

Чтобы познать себя и тех, кто рядом.

И продолжая рыбий свой полет,

Когда-нибудь командовать парадом

На той земле, где человек живет.

Стихи во многом наивные, они скорее о морских дельфинах, чем о рыбах из озера Амут, к тому же я до сих пор сомневаюсь в реальности рассказанного Виктором эпизода.

Я не стал комментировать прочитанные стихи. Разница между человеком и рыбой очевидна. Хотя в человеческом обществе тоже есть свои рыбы и рыболовы. Последние ловят человеко-рыб если не на уху, так на котлеты, которые под стопочку идут за милую душу.

— Отец твой был романтиком, теперь такие люди — редкость.

— Он и погиб, как романтик, — вздохнул Виктор, и, встав из-за костра, медленно направился к воде. — Он защищал от насильников незнакомую женщину.

Об убийстве геолога болтали разное. Одни говорили, что пьяный муж избивал женщину, а геолог вмешался, другие, что он вышел на место стрелки криминальных авторитетов. Но как бы там ни было, сына постигла участь отца. Виктор Коврига погиб вытаскивая из горящего дома пятилетнего ребенка.

У сиреней дурная привычка совать свой нос куда не следует. Они так и норовят вмешаться в разговор и сбить меся с мысли, чтобы показать собеседнику с кем он имеет дело. Не случайно сирень по-украински — бузок. Отсюда — буза, бузила, бузотер, в общем, человек—задира, стремящийся поссорить мирно беседующих людей.

А сирень то ногтем по стеклу проскрипит, то хлопнет по ставню пышной своей ладошкой и все в самый неподходящий момент. Ладно, если бы мы трепались с Виктором Суходольским, обладающим замечательным талантом говорить ни о чем сутками. С ним я на короткой ноге, если чего и не пойму, пошлю к черту, а тут человек из Москвы, закончивший в свое время литературный институт. Он так и представился: выкидыш Юрия Кузнецова.

Обо всем, что связано с именем этого поэта я готов слушать с раскрытым ртом, даже если в голове копошится подленькая мыслишка: а тот ли передо мной человек, за которого он себя выдает? Разве может профессиональный поэт бахвалиться такими, например, стихами:

В том промежутке времени, где мы

С женою так внезапно потерялись,

Я оказался в пропасти тюрьмы,

С женою же другие кувыркались.

Теперь, на крыльях времени взлетев,

Жене я не могу простить измены.

Добился я всего, чего хотел:

Могу воздвигнуть и разрушить стены.

И все-таки мне страшно сознавать,

Что вновь могу однажды потеряться

Среди друзей, что научив их брать,

Без дела самому бы не остаться.

И что потом я им скажу, когда

Они себя поставят вне суда.

Этим сонетом Виктор представил себя как коммерсанта с легким криминальным душком.

— Да, я сидел, — ответил он на мой вопрос. Условно, какая разница. В середине девяностых мало кто крепким в качке оставался. Разве те, кто вращался вокруг президента. А мы так… мелочь речная. Это было время когда наглые только начинали бриться наголо, а совестливые играли в русскую рулетку. Так погиб хороший поэт Сергей Шершень.

Ты от меня навеки отвернешься,

Россия, родина моя.

Вчера Пегаса превратили в лошадь,

Подсунув ему Ельцина-коня.

Я сделал все, что мог, на поединок

Я вызвал время, но стрелять не смог.

Нельзя убить отца рукою сына,

Пусть лучше сына убивает бог.

Хорошо пророчествовал Сергей будущее русского рабочего класса.

Мы проиграли бой, но не войну,

В агонии Америки услышав

Звенящую струну, идем ко дну,

Сучим ногами, но уже не дышим.

Правда в последнее время он писал стихи на потребу дня, воспевал Ишаева, рыночную экономику, и я догадываюсь почему так произошло. Вольнодумство приедается не потому, что лишено ассигнований на развитие. Человек теряет вкус к невостребованному обществом продукту. Сам того не замечая он начинает заигрывать с власть имущими, сначала легким кивком головы, потом поклоном. А в конце концов падает перед их богом на колени. В этом случае благодарная власть оставляет за ним звание вольнодумца, разрешая ему облачать в плоть собственные идеи и намерения.

Твои руки в моих руках.

Я пытаюсь выглядеть нежным,

Но во мне просыпается страх,

Легким ветром над побережьем.

Как долго мне предстоит

Держать в руках твои руки,

Не рабство ли мне сулит

Встреча после долгой разлуки.

Время, в которое мы живем, не благосклонно к поэтам. В извечной борьбе между интеллектом и пищеварением побеждает последнее. От него дурно попахивает, но стоит поэту воспеть этот запах, как он становится модным.

Ля-ля-ля, дя-ля-ля,

Я боюсь, что полюблю тебя. Каждое утро русское радио издевается над моими чувствами, отправляя в эфир нечто невообразимое.

Осень пришла,

Ты подошла.

Я песню сложил

И я должен ее спеть,

Чтобы тебя поиметь.

Мелодия самая примитивная, приведенные слова повторяются на протяжении пяти минут. А вы говорите о востребованности поэта. Поэты нужны диктаторам, как подпорки под набухающий кровью трон. Они же первым ощущают на себе его тяжесть, глотая закипающую гневом плоть и умирают от несварения желудка.

Зато «ля-ля-ля» хорошо оплачивается. Под эту паршивенькую мелодию девочку, и приспускают штанишки, чтобы слегка приоткрыть золотистый лобок, а в пупок вставляют кольцо, за которое можно подергать, если возникнет желание «тебя поиметь».

Начитавшись Бурлюка и Каменского, молодые поэты испражняются стихами.

В недрах загнивающего озера

Зелень приобретает аромат

И форму отнюдь не розы,

И это факт.

Трогательные стихи, не правда ли? Под внешне бессмысленными строчками бьют сильные ключи современности. В них чувствуется сатирический подтекст.

Дураку понятно, что культура недержания газов за столом, даже малой толикой внесенная в чистое озеро советской поэзии, вызывает бурное гниение и распространение зловония на всем постсоветском пространстве. Ужасные фильмы, ужасная музыка, ужасная поэзия и проза. И в хаосе этих голосов звучит голос, не скажу даже кого — поэта или журналиста-комментатора:

Если бы Ельцину подсказали

Подарить Америке СССР

И десять долларов показали

Отдал бы с радостью старый хер.

А чуть ниже стихи совершенно иного порядка:

Устами снов глаголет истина,

Но мы не верим вещим снам,

Не подпуская их на выстрел

К своим астральным голосам.

С Сергеем мы встречались дважды, стихов он читал мало, но насколько помню — в будущее смотрел с оптимизмом. Однако, жить на подступах к нему не захотел.

Слишком много крови, больше даже,

Чем эпоха Сталина дала,

Бьют людей на только за бумажник,

За кусок селедки со стола.

Наверное, он все-таки понимал, что так будет всегда, пока во главе угла стоят деньги. Не случайно при каждом удобном случае повторял строки из стихотворения вагантов “О всесилии денег”.

Ради возлюбленных денег впадет во грехи и священник,

И на вселенском соборе лишь золото властвует в споре.

Деньги из знатных и важных сделают тварей продажных,

И из-за денег в народе воров — как звезд в небосводе.

Будь ты гнуснейшего нрава — за деньги поют тебе славу,

И от толпы этой шумной бежит лишь истинно умный.

Сергей оказался истинно умным, он ушел из жизни, выстрелив себе в висок из самопала, начиненного дробленными медными монетами..