Embedded Files
В его сознании смешались явь с выдумкой, события, вычитанные из книг и увиденные в кошмарных снах, он приписывал себе подвиги, совершенные другими, а когда рассказывал о них, на месте воображаемых ранений возникали болезненные рубцы. Сам он на войне не был, служил баталером на одном из эсминцев Тихоокеанского флота. Но, несмотря на все свои заскоки, мне Иван Савельевич нравился: во-первых, с ним не заскучаешь, а во-вторых, он любил поэзию, и, читая, например, Сельвинского, рукоплескал поэту за особо удачные для художественного чтения стихи.
Были бобыли-то,
Были бобыли-то,
Были бобыли-то
Злы, как бес.
Была баба в шубке.
Была баба в юбке.
Была баба в панталонах.
Стала — без.
К его языку прямо таки прилипли стихи Сельвинского «Чем хороша тюрьма».
Итак, в тюрьме я снова.
Ну что же. Рад весьма.
Чем хороша тюрьма?
В тюрьме — свобода слова.
Иван Савельевич считал эти стихи актуальными во все времена в каждом государстве, и особенно в России, где за конституционной свободой слова стоит безграничный диктат чиновника. И выглядит она приблизительно так.
О чем хотите и о ком хотите…
Но если кто-то дурно обо мне
Напишет, вы ко мне его ведите.
Сожгу его на медленном огне.
Это уже стихи самого Ивана Савельевича о позиции современного губернатора-демократа. Правда, опубликовать стихи полностью он мне не разрешил, так как со второй строфы губернатор становился узнаваемым.
— Я такого натерпелся от этих дерьмократов, что хочется отдохнуть.
Кроме стихов Иван Тюрин писал статьи о шатком положении русского бизнеса. Сам он дважды начинал свое дело. Но оба раза разбивался о неприступную стену взяточников.
Вроде ничего не просят,
Но и ходу не дают.
Отвечая на вопросы,
Десять новых задают.
Я всегда с особой подозрительностью относился к людям, стремящимся разбогатеть на том, что раньше называлось спекуляцией. Если я купил вещь за сто рублей, никогда не продам ее за двести, как это делают поднаторевшие в мошенничестве лицедеи. На поводу у них идут наши СМИ, от газет до телевидения, рекламируя то, за что платят. А населению говорят: не верьте глазам своим!. Производить что-то самому у нас практически невозможно. Даже фермеры вынуждены не производить, а закупать продукцию, чтобы тут же перепродать ее как собственную.
Противостояние власти и бизнеса — главная тема в творчестве Ивана Савельевича, славы ему не принесла. Знакомые предприниматели считали его придурковатым, да и как можно относиться к человеку, который пишет такие, например, стихи:
Долг перед родиной — это святое.
Утром явились за взяткою трое,
Пятеро — сразу, как трое ушли,
Семеро с ложкой к обеду пришли.
Долг перед родиной, перед народом,
Перед конкретными ротой и взводом,
Долг перед будущим, перед вчерашним,
Перед заводом и пашней, и даже —
Может ли что еще быть сволочней —
Требует поп на раскопку мощей.
По мне — это прелестные стихи. В последнее время я стал подозревать, что в России пишут все, от бомжей до олигархов: одни злую сатиру, другие — слащавые водевили во славу своего покровителя, причем все пишущие ориентируются на потребности желудка, в разряд которых входит и религиозная духовность.
Прочту две строчки и усну.
Не потому что скучно пишет
Поэт или поет Алсу,
Их слов душа моя не слышит.
Они скучны, как дважды два,
Когда для всех ответ — четыре.
Да и кому нужны слова
В преступном и продажном мире.
Когда читаешь плохих поэтов, хочется сесть и написать стихи. Появляется уверенность, что у тебя это получится лучше. Во всяком случае, ты не допустишь ошибок, которые бросаются в глаза, как бросаются в глаза слезы при чтении хороших поэтов. А наплакавшись от восторга, ты не захочешь писать. Ведь лучше у тебя все равно не получится, а писать хуже? Зачем, если на земле живут прекрасные поэты.
Врожденное чувство осторожности не мешает мне ходить по лезвию ножа, и дело тут вовсе не в адреналине. Я не игрок: футбол, карты, казино не для меня. Даже очевидность крупного выигрыша не заставит меня сесть за карточный стол. Деньги для меня — пустой звук, когда они есть и — вынужденная посадка, когда их нужно заработать. Возможно, потому в юности неплохой рисовальщик, я поменял кисть на перо, что крепко усвоил есенинское: «поэтам деньги не даются».
А не даются и черт с ними. Заработать на жизнь не так уж сложно — было бы желание. Главное не клюнуть на заброшенный евреями в людское море крючок, а всегда чувствовать в себе звучание космоса. Об этом когда-то замечательно сказала аргентинская поэтесса, жившая в начале прошлого века, Альфонсина Сторни.
Покуда я еще живу на свете,
Моя душа — стеклянная струна
Серебряной гитары. Легкий ветер
Из вечности — и зазвучит она.
Легкий ветер из вечности! Кто никогда не чувствовал его дыхания пытается подменить его суррогатом религии. Но дурные псалмы реагируют только на веру, так же как и православные молитвы. Истинную духовность в человеке поддерживает поэзия, являющаяся синтезом мелодии и слова, и, конечно, окрыляющая нас музыка. Не случайно, и то и другое в своей практике используют мошенники от веры. Поэзия та же молитва, но она навеяна поэту ветром из космоса. Так же, как песни царя Соломона и другие библейские шедевры. Но они подаются нам в дурных переводах и не всегда достигают цели. Истинный их смысл растворяется в страхе перед богом. Когда смертельно уставший в дороге, я, собравшись с духом, начинаю читать звенящие строфы Пушкина, усталость отступает, сердце наполняется живой кровью и я обретаю крылья. И бог тут не причем, это великий Пушкин связал меня напрямую с космосом.
Что смолкнул веселия глас,
Раздайтесь вакхальны напевы!
Да здравствуют нежные девы
И юные жены, любившие нас!
Тридцать три километра от Хольгасо до центра Комсомольска я не единожды пробегал под песенку Окуджавы:
Один солдат на свете жил.
Красивый и отважный,
Но он игрушкой детской был
Ведь был солдат бумажный.
Связанное с космосом поэтическое слово окрыляет, чувством локтя с поэтом, если даже он умер, так же как давно умер творец, которому поклоняются пустые, как воздушные пузыри люди.
Когда однообразие поэтического пейзажа начинает скручивать уши даже на лучшие стихи Пушкина, я начинаю импровизировать:
Что смолкнул веселия глас!
Сломила наш дух перестройка.
Взгляните, возможностей сколько
Открыла эпоха для нас.
Не помню, кто из поэтов писал:
В сырые вечера
Минувшее родней того, что рядом.
Я это воспринимаю, как минувший день роднее текущего. Ушедший брат роднее живого. И это не только потому, что ушедший тебя ничем больше не обременит. Вчерашний день — это частица тебя самого, навсегда утерянная, а сегодняшний день непредсказуем. От него можно ждать любой пакости, как от скандального соседа, когда тот заявится домой изрядно выпившим.
О вчерашнем дне замечательно сказал Хорхе Луис Борхес.
Даже в моем доме наверняка имеется зеркало,
Которое меня больше не увидит.
Или еще жестче:
Этим летом мне исполняется пятьдесят лет,
Значит, смерть уже не за горами.
А если через три — исполняется семьдесят, тогда как? Смерть — это то же дыхание вечности. Я мог вдохнуть ее в свои легкие в трехлетнем возрасте, когда на шахтерский поселок падали бомбы. Она обнюхивала меня, когда я спускался в шахту, я чувствовал ее дыхание в угольном забое — врут, что метан не имеет запаха. Смерть, как и жизнь, постоянно находятся рядом с нами. Когда знаешь об этом, о вечности не думаешь. Вечность существует, пока существует жизнь. В могильные склепы она не спускается. Там действуют иные силы, которые мы называем силами тьмы, а на самом деле, все что происходит во тьме, подпитывает отдаленное будущее Земли.
Никто не может увековечить себя ни в мраморе, ни в забальзамированном теле. Человек может жить только в музыке или в поэзии. Когда музыка — это ветер вечности, а поэзия — та же музыка, но отраженная в слове.
Улыбнись мне
Мыслями всеми.
Видишь:
Смотрит на нас время.
Слышишь,
Тополь, зеленый всадник,
Лечит ветром
Боль наших ссадин.
Что-то в последнее время я слишком часто обращаюсь к поэтам Аргентины. Не потому ли, что осевшая там писательница Петренко-Булгакова однажды внушила мне, что человек способен испытать радость полета, не выходя из квартиры. Прямо под потолком, ударяясь о висюльки люстры широко распахнутыми крыльями.
И еще возможно потому, что героиня этого очерка, к которой я с таким трудом пробиваюсь, тоже пишет верлибры.
В последних числах апреля я рыл копытами землю перед лицом красотки, по имени Светлана Бурич. Ее огромные голубые глаза и золотистые до плеч волосы сводили меня с ума. Она читала мне стихи, но я их не слышал. В памяти задерживались отдельные фразы, все остальное исчезало в пустотах разорванного на клочья времени.
Дыхание твое меня пьянит, откуда
Явился и куда сейчас уйдешь,
Не знаю я, нет ярче изумруда
Чем ложь твоя, приятная, но ложь.
Я навзничь упаду, я не поверю,
Что ты исчезнешь, не поверю, нет!
Той бездне, что откроется за дверью
Служить не может искренний поэт.
Прости, Светлана, что рассказ о твоем творчестве я начинаю и заканчиваю этими стихами. Я не поклонник верлибров, хотя зачастую именно в них содержится настоящая соль поэзии. Но так уж сложилось, что в школе литературу нам преподносили, как трех китов, на которых держится власть.
Кедр отбрасывал тень,
А мои стихи
Были тенью,
И путнику в ней
Было так же свежо и уютно.
Не знаю, как в тени кедра, но созданные поэтами леса не всегда защищают нас от обжигающего душу зноя.
Page updated
Google Sites
Report abuse