45. Огненные шары воображения

Нелли Борисовна утверждала, что видит меня насквозь. У меня здоровый голубой желудок, мощная печень, а сердце, если и бьется с перебоями, исключительно благодаря ее близости. Красоткой Нелли Борисовну я бы не назвал. Белокурая, зеленоглазая, но нос явно не дорос, а во рту, будто с детства тыкву, держала, рот — от уха до уха. Никакого романа заводить с ней я не собирался. Подошла баба, спросила который час, и зацепились языками. К тому же запаздывал автобус. Дачники почем зря костерили мэрию, «Газели» притормаживали, но дачники отскакивали от них, как от прокаженных. «Еще не известно, куда они нас завезут!»

Когда сопливый мальчишка сорвал с бюста Нелли Борисовны золотую цепочку, я его настиг в три скачка, и, вернув свое добро, от расправы женщина отказалась. Зато дачники принялись костерить Путина за бездействие силовых структур. Меня же Нелли Борисовна заинтересовала только после того, как прочла стихи.

В силовых структурах хмурых

Ходят маски, строят глазки.

Предприимчивые дуры

Хмурым маскам дарят ласки.

На ушко шепнула как-то

Мне одна из масок этих,

Что мужик она де-факто,

Вообще-то в бабы метит.

— Это, можете себе представить, написала я, причем факт взят из жизни. Отбили меня как-то ребята в масках от залезшей в квартиру шпаны. Одна из масок мне приглянулась, вот и решила отблагодарить. Пока я отбивалась от шпаны, пока они меня мяли на диване, мне как это говорят «и хотелось и вертелось, да в душе не прижилось». Вот я и предложила маске снять напряжение. Маска же за услугу потребовала плату. Как проститутка в штанах. Вот я и решила, что он — баба.

Я предложил даме пройтись до очередной остановки. Поговорить и скоротать время. Пошли мы. От асфальта, как от раскаленной печки, в лица бьет жар, а Нелли Борисовна своими рассказами — излучает эротические токи. Такая, знаете, вязкая чувственная баланда. Протянула она перед собою руки, будто невидимый шар в ладонях катает, или тесто мнет.

— Делайте, как я, и представьте, что у вас в руках снежный ком. У меня до локтей руки озябли, и покрылась пупырышками грудь. Хотите проверить?

Я даже чхнул от неожиданности: такую грудь и не проверить! Припал губами к кофточке, а Нелли Борисовна со смехом:

— Ну, разве так почувствуешь холод. Ты кофточку-то расстегни.

Раскрыл я кофточку, а Нелли Борисовна без лифчика, и грудь у нее, как две булки с изюминками в центре. Припал я к изюминке губами и примерз к ней. А вокруг ни кустика, сплошные болота вдоль дороги.

Нелли Борисовна сучит ногами, и все пытается меня за ухо укусить.

— Говорила… примерзнешь.

С тяжелым вздохом оторвался я от сочащегося из булочки шоколада, даже кофточку на пуговичку закрыл.

— А ты мужик, — сказала она, наконец-то вцепившись мне в ухо. — В твоем возрасте многие грехи замаливают, а ты, я гляжу, не прочь.

И в дополнение к сказанному прочла стихи.

Я к дереву пришла и попросила:

— Дай силы мне? — И, дерево смеясь,

Ответило, что будет во мне сила,

Когда пойду с мужчиною на связь.

Я мужчину в дом впустила,

Накормила, прилегла. —

На меня косилась сила,

Но не двигалась с угла.

Я пришла с поклоном к речке:

— Дай мне силы! — Хохоча

Зажигала речка свечки,

А гасила их ворча.

Пролетала мимо птичка,

Невеличка, в два толчка:

— Ты найди себе прилипчивого, —

Заявила, — мужичка.

И тогда я вспомнила о дереве.

— Слушай ты, — сказала я ему.

— Ты один мужик на всю деревню,

Делай все со мною по уму.

Дерево нашло сучок потолще

И в свое же сунуло дупло,

А потом задергалось… Короче,

Что-то из дупла да потекло.

— Забавные стихи, правда, — заглядывала она мне в глаза, хохоча и аплодируя сама себе. Я не мог не поддержать её, вместо аплодисментов, прижался щекой к ее щеке, и, притих, чувствуя грудью знобящий холодок ее вздрагивающих булочек.

Не знаю, сколько времени мы так простояли. Я чувствовал себя свисающей с глыбы льда сосулькой. Не среагировал даже на хихиканье обогнавшей нас парочки. Первой не выдержала молчания Нелли Борисовна.

— Есть много мороженного вредно, — сказала она. — Лучше скажи, как тебе мои стихи? Помнишь, у Пушкина поэму про эти самые штучки на дереве. Я пыталась развить тему, перенести его дерево на нашу почву. Но… не получилось. Сбилась с ритма и вообще. А ты мужик ничего, нежный. Не подумай только, что я шлюха. Просто обидно бывает: баба я видная, не фригидная, а мужики от меня шарахаются.

Ночью давит тоска.

Боже, сотвори мужика.

Встану с дивана, открою окно,

К луне прикоснусь рукой:

— Хоть ты меня успокой!

А луна улыбнется в ответ.

Ни «да» не скажет, ни «нет».

Разве что угол стола

Разденет меня догола.

Конец стихотворения получился у нее неожиданным, он напомнил мне роман американского писателя о летчиках. Вернее, об их женах. А если быть точным — о тех и других. Одна из жен удовлетворяла сексуальные позывы углом стола. Подробностей, как это происходило, я не помню, но сам факт, повторившийся в стихах Нелли Борисовны, пробудил во мне любопытство.

— Да, я читала этот роман. Все, чем американки занимались, опробовала на себе. Возможно, их такая любовь устраивала, но, скорее всего, все это придумки писателя. Игра его воображения. Дело не в сучке, а в энергетике здорового мужчины. Однажды я познакомилась с мужчиной. Он мне сразу намекнул на близость. Я была не против, но прежде, по привычке, покатала в ладонях снежные шары. Он прикоснулся ко мне и не почувствовал холода. И я увидела, что у него мертвая печень, воспаленный желудок и забитые калом кишки. Увидела это так отчетливо, что мне стало жутко. Человек с такими болячками не жилец. А оказаться в объятьях трупа, сам понимаешь. В общем, наговорила я ему кучу мерзостей, а позже раскаялась и написала стихи.

Прости мне мой страх, я могла бы

Обжечь тебя моей страстью,

Но слишком мы мнительны, бабы,

И в этом твое несчастье.

Всего-то и надо было

Мне воспылать к тебе страстью,

Страсть бы тебя обновила,

Сблизила белое с красным.

Вначале мне показалось, что «белое с красным» не с той оперы. Конечно, Нелли Борисовна имела в виду красные и белые кровяные тельца, но физиология в стихах, сами понимаете. Мне же пришла в голову мысль, как бы сложилась судьба России, если бы в свое время белая гвардия сблизилась с красной. И дело не в самой идее и даже не в расстегнувшейся на груди у Нелли Борисовны кофточке.. Дело было в ветре, который будто с цепи сорвался — налетел так неожиданно и зло, что пыль и листья с асфальта взвились к самому небу. Ветер был холодным, а может, это были убегающие от дождя кони? Или белые конники бежали от красных? Как всегда, перед дождем у меня закружилась голова, сердце провалилось в желудок, и я искал взглядом к чему бы прислониться.

— У тебя, дружок, дурная реакция на грозу. Дистония, малокровие — отголосок голодного детства. Ты успокойся, протяни руки, возьми из моих ладоней снежный шар и катай его. Только не урони. А еще лучше… возьми губами мою грудь. Ты получишь то, чего не получил в младенчестве.

Через несколько минут дождь обрушился на нас сплошной глыбой воды, и холодная грудь Нелли Борисовны стала горячей.. У меня сложилось впечатление, что я пытаюсь пить воду из кипящего на плите чайника. А женщина, под аккомпанемент дождя, читала стихи, которые тут же и сочиняла.

Я позвала тебя, дождь,

и ты не замедлил явиться.

Древняя птица, накрывшая мощным крылом

Наши большие сердца,

наши светлые мысли, и лица,

Наши нелегкие судьбы,

скрывающиеся за углом.

Я бы тебя позвала в это жаркое лето, но слепо

Ты не отважишься рухнуть

в кипящее море страстей.

Ты не мужчина, ты сгусток отчаянья, слепок

Раннего детства, загадок его и затей.

Читая стихи, она катала в ладонях прозрачные пузыри, в которых то и дело проступали лица близких мне людей: отца и матери, сыновей. Лица женщин, которые меня любили, потом промелькнули лица живых и мертвых поэтов. Козырным валетом мелькнули в одном из шаров лица известных русских писателей Сукачева и Шпрингера, но шары тут же лопнули, как мыльные пузыри и дождь втоптал их в пульсирующий волдырями асфальт. При этом вода на асфальте шипела, из нее поднимался пар, как будто Нелли Борисовна уронила не ледяные шары, а огненные.

Будто догадавшись о чем я думаю, она сказала.

— Человек может вообразить, что в его руках оружие пролетариата — булыжник, и увидев в твоих руках булыжник, враг не рискнет причинить тебе зло. Сейчас я катала огненные шары. Ты можешь прикоснуться губами к моей груди и почувствовать, как она горяча, а если я подставлю свои ладони дождю, над ними поднимется пар.

Она так и сделала, повернула руки ладонями вверх, и холодный дождь в них становился горячим. А грудь ее действительно была обжигающе горячей.

— Все это игра воображения, — сказала она. — Человеку многое дано, но мы ищем силу вне себя, чтобы поклоняться ей, а поклоняться нужно себе. Когда-то я прочла книгу стихов Максимилиана Волошина. Меня поразила строка: «Во Христе юродивая Русь», я не взяла ее эпиграфом, а, оттолкнувшись от этой строки, попыталась определить свое место в мире. Конечно, стихи получились не совсем удачными. Возможно, я была не совсем искренней, или взялась не за свою тему.

Во Христе юродивая Русь,

Не дави на разум, не согнусь,

Не унижусь до мольбы о благе.

Если я для Рая не гожусь,

То для Ада слишком зла в отваге, —

На обед чертями разживусь.

Дочь Земли по плоти и по сути,

Не споткнусь душою на валюте.

Даже если властью разживусь,

От чинов и званий откажусь,

Не в Кремле запрусь, а выйду в Люди.

Я не просто женщина — я Русь!.

Я чуть было не упал в обморок от подкатившего к горлу смеха. Представьте себе, я только что облобызал грудь самой, что ни есть, святой Руси. Она была то ледяной, то горячей, она была независимой, но не такой какой я ее знал. Не сегодняшней была Русью. Сегодняшняя была продажной, как проститутка, правая ее грудь разбухла от молока, она спаивала богатых, а левая высохла — с нее кормились нищие. Я примыкал к левому крылу, а Нелли Борисовна со своей философией находилась где-то посредине. Она не признавала ни левых, ни правых, все мы для нее были неполноценными выкидышами, клюнувшими на «блаженный кусок проклятого капитализма».

Туча пронеслась над нами галопом, ее задние копыта еще вспенивали лужи на асфальте, а огненный хвост уже намекал на скорое появление солнца. Солнца закатного. И вдруг она запела:

Как дивно светит после бури солнце,

Его волшебный луч…

Ее голос звенел, будто в нем сталкивались сотни пустотелых медных шаров. Это было нечто, не подвластное описанию. Ее голос можно было сравнить разве что с голосом Робертино Лоретти, пение которого окрыляло мое детство. Нелли Борисовна стояла напротив меня, катала в руках огненные шары и пела. Ушедшая далеко вперед парочка остановилась и начала приближаться к нам. И тогда я заплакал, не заплакал — зарыдал горючими, опаляющими щеки слезами. Я плакал, боясь прикоснуться к этой женщине. Я опустился перед ней на колени, коленями в лужу, к которым тут же причалили обещающие затяжной дождь пузыри. Я не стеснялся стоять на коленях, ведь я стоял не просто перед женщиной, а перед самой Русью. Русью не отягченной бременем юродивого Христа. Потом, когда из моих глаз вытекли первые горючие слезы, я увидел отраженную в луже радугу. Она стояла прямо у нас над головой, ее семь полос были шире чем обычно, по ним стекали на землю разноцветные дождинки. Они падали на шары в руках Нелли Борисовны и с шипением превращались в горячую водяную пыль.

Я встал и, протянув руки, принял от Нелли Борисовны брошенный ею шар. И чуть ни сел, настолько он был тяжелым. Я бросал его с ладони на ладонь и слышал, как в нем с хлюпаньем переливается вода. Вода, обжигающая не только мои ладони, но и мое сердце.

Парочка приблизилась к нам на расстояние трех шагов. Парень с недоумением смотрел на мои манипуляции руками, а девушка, протягивая ко мне руки, спросила:

— А можно мне попробовать?

И опять комок слез подкатил к моему горлу, я бросил шар в растопыренные пальцы девушки, и она приняла его с восторгом. А парень стоял, смотрел и ничего не мог понять. В его кармане мелодично тренькал сотовый телефон, но он не реагировал на вызов. Он старался понять, что мы делаем, в какую игру играем. А в руках Нелли Борисовны уже появился ледяной шар, который она протягивала парню.

— Прими, Сережа, — крикнула она, и восторг от того, что женщина знает его имя вспыхнул на лице парня и он увидел то, что видели мы.

Он увидел подлинное лицо Поэзии.