43. «Два Б от Бар.на Бортникова».

Сквозь запотевшее стекло я различил силуэт женщины, напоминающий куб, если и удлиненный слегка, то за счет окружающих ее ледяных глыб, из которых дворовые умельцы вознамерились создать шедевры ледяного зодчества. Из таких глыб, только гранитных, местный предприниматель ваял скульптуры банкиров и бандитов. Его фирма так и называлась «Два Б от Бар.на Бортникова». Посетители величали Бортникова по разному, одни — бароном, другие — барином, а нищие — бараном, поскольку он всегда отстегивал им клок шерсти в виде полсотенной на хлеб и кусок колбасы. Бортников о себе говорил так:

— Да, я баран, обладатель золотого руна, и тем горжусь.

А жена его, Евгения, в девичестве — Бевз, писала на каждую скульптуру поэтические ярлыки, за что получала неплохие гонорары.

Всевышний дал ему талант,

Он возвышается атлантом

Среди коммерческих гигантов,

Закрыв собой их от накатов

Тех, кто расправиться с ним рад.

Стихи, как видите, слабые, требующие дальнейшего развития темы: помогает ли бизнесу воплощенное в гранит тело предпринимателя, или это всего-навсего надгробное чучело с воздетой к небу рукой? К тому же подобную сопроводиловку можно приложить как к скульптуре банкира, так и к скульптуре бандита, поскольку оба они считают себя атлантами, подпирающими покосившееся здание бывшей Российской империи.

С Евгенией Бортниковой мы познакомились в день, когда очередному «Б» не понравились сопровождающие его изваяние стихи. Он-то и надоумил ее обратиться ко мне, как профессиональному стихотворцу.

— За хорошую упаковку обещаю достойное вознаграждение, — сказал Евгении «Б» и, подмигнув себе каменному, вышел в сопровождении двух не менее каменных телохранителей.

Евгения пришла ко мне в своем поэтическом хитоне, напоминающем черный гроб с кружевным откидным обрамлением. Когда она позвонила в дверь, я стоял перед зеркалом, замазывая кремом вскочивший на носу прыщ. Почем-то мне показалось постыдным предстать перед благородной дамой с красной клюквиной на носу.

Слегка грузноватую фигуру Евгении Бортниковй украшало потря-сающее лицо, с огромными синими глазами и ослепительной улыбкой, при молочно-матовой нежности лица и малиновой спелости носа, вызвавшем во мне страстное желание если не откусить, то хотя бы облобызать его.

Помогая Евгении снять пальто, я дурел от аромата ее духов и был до слез тронут, когда, подойдя к кухонному столу, она извлекла из сумки бутылку водки и круг украинской колбасы, обжаренной в смальце.

— Поэты, я слышала, живут скромно, но зато богаты любовью к малой родине. Я — татарка, во сне вижу домик на окраине Алма-Ата, и чтобы не реветь, пью ночами полынную водку.

Она бесцеремонно заглянула в холодильник, достала оттуда банку с огурцами, затем, из кухонного шкафа — кусок не первой свежести хлеба, и располосовав его на четыре ломтика, столь же ловко распорядилась украинской колбасой.

— Я подогрела ее дома, подозревая, что на микроволновку вы не заработали, но к моему немалому удивлению, она у вас есть. Значит, не все поэты бабники и пьяницы, как говорит мой муж. Подозревая, что вы будете ко мне приставать, он надел на меня поясок верности, но как это всегда случается в рыцарский романах, я припрятала запасной ключик. Так что, при желании, можете совершать поступки достойные истинного поэта.

Произнося этот монолог, Евгения так заразительно смеялась, что я не мог понять, шутит она или говорит всерьез.

— Прежде всего, я хочу знать, чем привлек внимание столь импозантной дамы?

Изобразив на лице гримасу изумления, Евгения театрально всплеснула руками:

— Извините, Саша. Все женщины неравнодушны к поэтам. Особенно к таким тонким лирикам, как вы.

Мне было приятно слышать льстивые слова, но я прекрасно понимал, что это только прелюдия к разыгрываемому спектаклю. Но мой нос уже отреагировал на комплимент ярчайшим покраснением.

— Да, да, я пришла к вам, Саша, вроде как по делу, но это только ширма, за которой скрыто мое острое желание познакомиться с автором поэз, от которых балдеет мой муж скульптор. Я давно порывалась забежать к вам на огонек, но… удерживал муж. Он уверен, что, увидев меня, вы придумаете поэзу о любовном соитии с его женой, то есть со мной. Но в любом случае это будет подделка, верно? Так что давайте сначала поговорим о ширме, о стихах для господина «Б». Написанные мною он отверг, слегка, поверьте, только слегка задев мое самолюбие. Но я то понимаю, что мой опус был отвергнут только потому, что я не поехала с ним в его загородный дом. Быть может, я ошибаюсь, но смотрел он на меня, как похотливый кот.

— Вы в этом уверены? Я ведь тоже гляжу на вас с восхищением, но это вовсе не значит…

Она не дала мне договорить.

— Что-что, а восхищение от похоти я чувствую кожей. Вы такими же глазами смотрите на розу в саду. Потому я и напялила на себя этот хитон, что мои припухлости могут зажечь в ваших глазах нечто иное.

«Ах ты, стерва, — подумал я, наблюдая за играющей на ее лице усмешкой. — Я не настолько глуп, чтобы не заметить насколько сексуальнее смотрятся припухлости именно под хитоном».

Вслух же я поторопил Евгению хотя бы вкратце изложить цель своего визита.

Как я и ожидал, она была немного озадачена.

— Я что, непонятно выразилась? Мне нужно, чтобы вы прочли мои стихи и подтвердили, что они действительно плохи. А потом написали сами, за приличное, конечно, вознаграждение.

— Но я не пишу стихов по заказу.

— За баксы теперь пишут даже не пишущие, — с изумившей меня горечью, воскликнула она. — Рынок выхолащивает людей, разве я не права?

— Давайте ваши стихи, возможно, ваш «Б» действительно возжелал жены ближнего своего.

Я думал, что в ответ на шутку Евгения разразится хохотом, но она даже не улыбнулась. Достав из сумочки, подала мне целлофановый пакет с листом меловки с оттиснутым на нем пятистишием.

Вдохнул ли скульптор в камень душу?

Я думаю, что — нет. Душа,

Войдя в гранит, могла разрушить

Великий замысел творца.

Да и зачем, ведь так ей лучше!

«Нет», значит, скульптуре, то есть камню. Честно сказать, после прочитанного пятистишия, я зауважал очаровательную татарочку. Она умела мыслить образно — качество редкое даже для поэта. О человеке, который держал под контролем почти весь теневой бизнес индуст-риального города, сказано очень емко, и несомненно, талантливо. Несмотря на весь свой опыт, я бы так не написал. Не думаю, что заказчик отверг стихи по причине горящих похотью глаз. Ему не понравился скрытый в стихах намек. Господин «Б» и Душа, по мнению Евгении, понятия несовместимые. Какими бы гигантами мысли не прикидывались наши олигархи, в лучшем счете они мошенники, а если быть более точным – грабители. Вместо похоти в моей душе родилась глубокая нежность к женщине, и, накрыв ладонью ее руку, я сказал:

— Вы, Женя, написали прекрасные стихи. Точнее и талантливее не скажешь, когда речь идет о господине «Б». Заказчику не понравилась искрящаяся в стихах правда. Он ждал от вас лести, а вы отважились на сарказм.

Несколько секунд она глаза в глаза смотрела на меня, потом, облегченно вздохнув, сказала:

— Вижу, вы не издеваетесь. Значит, я не ошиблась, когда доказывала мужу, что стихи правильные. Спасибо вам, Саша, за поддержку. Я догадывалась, что вы откажетесь писать сопроводиловку на скульптуру этого типа. А нечто льстивое я сама могу написать. Вроде стишка, которым я сопроводила каменное изваяние недавно почившего цыганского барона.

Литую свежесть щек и шеи

С него не смоют ни дожди,

Ни ветры буйные, в аллее,

Где горемыки лицедеи

Приют заслуженный нашли.

— Да вы просто прелесть, Женя, — воскликнул я — Вы не зря едите свой хлеб. Жаль только, что в основе вашего вдохновения лежит гранит…

Я почему-то был уверен, что Женя пишет не только ярлыки на товар мужа. Наверняка, у нее есть тетрадка, которую она прячет даже от мужа. А в ней есть стихи достойные вечности.

— Я когда-нибудь прочту вам свою лирику, — пообещала Евгения. — А теперь мне надо бежать. Простите, если что не так. Муж у меня талантливый резчик, но человек взбалмошный, а главное — ревнивый. Поэтому, я пойду, а потом как-нибудь позвоню, и мы встретимся. Я знаю, что нравлюсь вам, ведь я красивая, верно?

— Вы мне очень нравитесь, Женя, и особенно ваши стихи.

Она нежно прижалась щекой к моей щеке и шепнула в ухо два слова, от которых у меня вот уже полгода кружится голова. А потом засмеялась и вышла.

Месяца два я с нетерпением ждал от нее звонка, но умопомрачающие ее духи постепенно выветрились, оставив в памяти легкую грусть о несбывшемся желании. Позвонила же она недавно утром, предложив смотаться к ней на дачу в сопровождении подружки Клавы, которая меня хорошо знает и которой доверяет Женин муж.

— Когда-то вы с Клавой работали в одной газете, вы — корреспондентом, она бухгалтером. Не помните? Не беда, при встрече вспомните. Так вы согласны?

Я, конечно, согласился, хотя настроение с утра было мерзким, возможно, по причине падающего атмосферного давления, а скорее всего потому, что мне страшно как не хотелось ехать на дачу к ее подружке, которая (в этом я был совершенно уверен) никогда не работала со мною в газете. Клава — имя редкое, и кроме хабаровской поэтессы, Клавдии Матухиной, другой Клавы я в своей жизни не встречал. В тоже время, я не мог отказаться от поездки, надеясь, что на даче этой самой Клавы Евгения будет читать свои новые стихи.

Клава была с мужем. Увидев меня, она воскликнула: «Саша, сколько лет!..», и хотя я никогда прежде эту женщину не видел, я подставил ей щеку для поцелуя и, почесав затылок, в тон ей воскликнул: «Да, Клава, не один десяток. А ты… каким чудом здесь оказалась?» Я не спросил: каким чудом оказалась в Хабаровске, так как не знал, в какой газете мы с ней вместе работали. На ее губах сразу же заиграла улыбка Джаконды, она поняла, что игра мною принята и стала рассказывать о людях, с которыми я действительно много лет проработал в газете «Амурец»:

— Ты, конечно, слышал, что Женя Харламов умер, Галина Таск с семьей уехала в Израиль, издала там два сборника стихов на русском языке. Стихи так себе, большей частью, написанные еще в Комсомольске, но есть и весьма любопытные. Одно время она писала мне письма, просила разыскать тебя, чтобы ты помог ей издать книгу. Но мы с мужем в то время жили на перекладных, мне было не до Галины. Да, вот еще что, Надежду Семенову помнишь? Он вышла замуж, стала религиозной дамой, даже псалмы пыталась писать. Но ты же помнишь ее явно не песенную интонацию в поэзии. И вообще, все, кто работал в «Амурце», писали и продолжают писать стихи. Одно время я думала, что все это следствие ядерного облучения: недалеко от редакции находились склады для начинки подлодок…

Она говорила много, и пока говорила о знакомых мне людях, мне было интересно. Когда же она заговорила о моих амурных похождениях, я почувствовал себя выпадающим в осадок. Оказывается меня любили женщины, к которым я относился весьма настороженно, потому как был уверен, что они безумно влюблены в своих мужей. Честно сказать, я немного побаивался незнакомки, которая знала обо мне больше, чем я сам. Ее муж, Боря, вел машину, изредка поглядывая на сидящую рядом Евгению, и мне пришло в голову мысль, что Евгения и Борис любовни-ки, о чем Клава прекрасно знает, и морально поддерживает эту связь.

Дача у четы Черновых располагалась в районе Черной речки, так что ехать нам пришлось довольно долго. Зато я узнал о себе такое, что даже пьяному человеку не придет в голову. Оказывается, все героини моего полностью придуманного «Озноба» — женщины реальные. Люба Н. даже с мужем разошлась, когда он узнал в описанной мною даме свою жену. А она, нет чтобы все отрицать, призналась мужу, что все именно так и было, хотя скажу откровенно, никогда ни с одною Любой я в греховную связь не вступал. Она договорилась до того, что ее муж Борис стал с чрезмерным, на мой взгляд, любопытством разглядывать мое отраженное в зеркале лицо.

Евгения, по всей видимости, была посвящена в замысел подружки. Ироническая ухмылка не сходила с ее лица. Она явно что-то предвкушала. Не из ряда вон выходящее, но весьма для нее стоящее.

Евгения, между тем, достала блокнот и набросала ручкой на листке нечто вроде стихотворения:

Страна тупиц и торгашей.

Погрязши в низменных желаньях,

Вместо коров разводим вшей...

— Глупости пишешь, — сказала Клава. — Не вшей мы разводим, а баранов, тех самых, которые своими лбами разнесут всю эту нашу, так называемую, рыночную экономику. Потому, что никакой экономики у нас до сих пор не наблюдалось. Мы, как прежде, движемся к коммунизму, провозглашенному Никитой Хрущевым.

Но Женя настаивала на своем:

Сегодня все экономисты:

Евангелисты и фашисты,

И килеры, и торгаши

Трясут Россию от души

А если что-то натрясут,

Все из России унесут.

— Констатация факта, а не стихи, — сказала Клавдия.

— А что же тогда стихи?

Клавдия несколько секунд водила перед носом пальцем, но на вопрос так и не ответила. За нее ответил муж:

— Стихи — это Пушкин.

— И Маяковский тоже, и Твардовский стихи, и... — Евгения перечислила почти всех известных поэтов России. — И за каждым именем — Миры, помогающие нам жить.

Я слушал их болтовню и думал летающих в саду Бортниковых яблоках. Не с их ли помощью создает Евгения свои поэтические памфлеты. Ведь, Агата Кристи, писала свои романы, сидя в ванной, и поглощая ведрами эти искушающие человечество плоды.