29. Зачем мне вечность

Если вам однажды взбредет в голову, что вы гениальный поэт, познакомьтесь с гениальным грузчиком. Или с дворником, живущим в соседнем подъезде, и выгуливайте себя по утрам, как собачку. Если вы этого не сделаете, гениальность приведет вас если не к самоубийству, то к алкоголизму уж точно.

Нажив с мужем кучу детей, написав с их помощью несколько прелестных стишков, Ирина Комар угодила в расставленные паучьей организацией сети. И, бросив мужа, предается теперь созерцанию своей потрясной самобытности.

— Господи, да о чем я с ним буду говорить!

В ее походке чувствуется тяжесть шествующего по городским улицам слона. Но обретя слоновью походку, она потеряла главное — себя. А что из этого следует покажет время.

Кто-то мне однажды сказал, что переоценка собственных возмож-ностей, это защитная реакция неуверенного в себе человека. Но, оседлав этого конька, личность стремительно деградирует. Ведь, конек-то деревянный! Поэтому — ищите дворника. Его поэтическое чутье не даст вам почувствовать себя распластанным на асфальте листком. При необходимости дворник сплетет вам на голову венок из листьев, возможно даже из листьев благородного лавра. Ведь иногда горшки с благородным лавром срываются с подоконников, чтобы упасть к ногам истинно талантливого дворника.

А поэт — это прежде всего тростник добрый, а потом уже мыслящий. Предел поиску может положить только сам ищущий, избрав конечной целью поиска самого себя.

В объятьях солнца среди сосен

Мне холод вечности несносен,

Зачем мне вечность, если я

Лишь голос из небытия.

Поэт — голос из небытия. Вчитайтесь внимательно в стихи любого непризнанного при жизни поэта. Признанные затасканы, их боль перестала быть нашей болью, радость — нашей радостью, они как вечнозеленые деревья в лесу, или звезды в небе. А непризнанный поэт, неважно, удивляет он или раздражает, никогда не оставит меня равнодушным. Хотя бы потому, что голос его звучит пока что только для меня.

Улиткою приклеившись к листку,

Я предвкушаю вечное блаженство,

Ведь я — природы совершенство —

Лежу, подобная плевку,

И поедаю обжитое место.

Улитка подобная плевку на капустном листе. На чем сидит то и ест. Не так ли человек, выгрызает земле внутренности, не думая о возможных последствиях. Знаем ли мы сегодня, что происходит в пустотах, откуда выбран уголь, выкачаны нефть и газ? Или все эти ископаемые природа создала именно для нас и пополняет запасы посредством извержения магмы.

Ребенком, живя в землянке,

Я слышал как из земли

Зерном прорастают злаки

От грядок родных вдали.

Мир устроен намного проще, чем нам кажется. Он банален, как смерть от несварения желудка. Или смерть в лапах зверя, которому посчаст-ливилось схватить меня. Все на земле подчинено единому желанию — догнать того, кто убегает и, вываляв его в зеленом салате прерий, набраться сил для нового броска. Все же остальное — глюки на почве недоедания.

Ирина Комар буквально восприняла совет гениального Пушкина:

Ты царь, живи один, дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум...

Теперь ей нужно заработать не только на обеды и ужины, но и на то, чтобы оплатить снятую у старушки комнатку. А денег это сегодня стоит немалых. К тому же членство в Союзе крыльев не дает, а скорее укорачивает их, чтобы, ни дай бог, взлетев, поэт не набил себе нос при падении.

- Почему вы не отказали Ирине поработать на рекламном поприще? - спросил я у женщины, которая возглавляла в газете рекламный отдел:

- Потому, что, прежде чем представиться, она выложила на стол билет члена Союза. Но нам нужны работники, а не поэты.

Поэты в голосе начальницы прозвучало уничижительно.

Я тоже больше уважаю поэтов, чем членов. Не об этом ли стихи Ирины Комар:

Все исполнится, как надо.

Сохранит свои черты.

Скоро шороз снегопада

Исцелит от маеты,

Успокоит, обласкает,

Приостудит жаркий бег,

И пойдешь, судьбы не зная,

Как обычный человек.

У Ирины на этом стихи не заканчиваются, но как бы мы не пере-жевывали законченную мысль, лучше от этого она не покажется.

Крещенские морозы превратили снег в маленькие серебряные крестики. Крестиков так много, что я вынужден раздвигать их не ступнями ног, а коленями. Проклятые попы, не зная как избавиться от еретиков, засыпают их этой сыпучей нечистью. И кто только придумал распинать грешников на крестах. Куда приятнее смотрелись бы под ногами серебряные колечки. Иисус в этом случае стал бы не Христом, а круглым идиотом. Распятый на колесе, он увидел бы мир сверкающим праздником. Ведь палачи взяли бы за привычку скатывать колеса с Голгофы, на потеху себе и людям.

И опять приходят на ум стихи подростка, оставившего дом ради того, чтобы остаться самим собой.

Ни отец мне не нужен, ни мать,

У них одно на уме,

Как бы побольше денег урвать

И показать их мне.

Дескать, гляди, что делаем мы,

Защищая тебя от сумы.

Как я могла тогда оглохнуть

Она потерялась в пространстве, как теряется проплывающая над головой паутинка. В юности я бы обязательно попытался ее поймать: бежал бы, прыгал, кричал. Но я уже далеко не юноша. И вс-таки иногда мы возвращаемся к играм, когда-то дарившим нам утешение. Воображение дает нам возможность пережить сладкие минуты нашей юношеской любви. Пусть не в полной мере насыщенные эмоциями, и все таки…

Она была маленькая, с прекрасной грудью и полной раскрепо-щенностью в постели. Она обладала загадочной улыбкой, которую одновременно можно было назвать улыбкой Горгоны, богини и уличной проститутки. У нее были дети и муж, но это не мешало ей при каждом удобном случае пользоваться услугами любовника. Пространство между любовниками заполнялось игрой с воображаемым героем. Таким образом она поддерживала температуру плавления в несгорающем сосуде своего тела. Эти пустоты, как правило, не растягивались на годы, каковыми были ее любовные связи, но стать ее избранником было довольно непросто. Если, конечно, судьба не забрасывала ее в чужой город, скажем, на курсы повышение квалификации.

Я взял ее измором, причем на долгие четыре года. Когда из-за присутствия мужа я не мог попасть в дом, она по телефону подзывала меня к окну, и, обнажившись, исполняла передо мною танец живота. И таким образом доводила меня до оргазма.

При этом у меня не поворачивался язык назвать ее шлюхой. Потому что в крушении нашей любви виноват только я.

Хороший истопник нечасто

Встречается среди мужчин.

Лопата — лучшее богатство,

Ты это, милый мой, учти.

Чтоб бушевало пламя в топке,

Горючих углей не жалей.

Приноровись к моей сноровке,

К достойной выправке моей.

Стихи всегда были продолжением ее эротических фантазий. На теплоходе, во время любовной игры, она кричала так, что отдыхающие сбегались к каюте послушать ее эротические вопли. Потом она запахивалась в свой байковый халатик и просила всех удалиться:

— Я не хочу, чтобы вы видели моего возлюбленного, — говорила она, и колено ее при этом таинственно выглядывало из пестрого байкового халатика.

Мужчины на пароходе ходили за ней с воспаленными членами. Я же наблюдал за ее поведением с видом обожравшегося кота. В любую минуту она могла подать мне знак, чтобы я бежал в ее каюту. Иногда она появлялась там раньше меня, и, что интересно — за десять дней путешествия по Амуру, никто так и не вычислил, кто же на самом деле был ее любовником.

Поэзия понукает по жизни того, кто испытывает от нее легкую тошноту. Потому, что прежде всего ею нужно забеременеть. Не знаю, кто это сказал, возможно даже — я. Ведь именно легкую тошноту испытывал я, наблюдая, как вызывающе нагло играет перед мужчинами своим телом моя любвеобильная пассия. Она была той самой поэзией, уцепиться за хвост которой удается не каждому. Но стихи, которые писала эта мадам, были далеко не лирическими.

Я скверная, но не от слова «скверно»,

Я нежная, но не от слова «нож»,

Когда ты упадешь со мною в сено,

Не в ад, а в рай со мною упадешь.

Иногда последнюю строчку она читала так:

Не только сено, и себя сожжешь.

И далее:

Из пепла встанешь ты не птицей Феникс.

Такие превращенья не по мне.

Я полюблю пылающий твой пенис,

Как глину обожгу его в огне.

— Вечно тебе мало, — сказал я ей однажды, и она улыбнулась, нежно целуя меня в краешек губ.

— Не вечности мне мало, а тебя. Если меня действительно бог создал из ребра, то это было твое ребро.

Быть может, эти же слова она говорила, как прежним, так и последующим своим любовникам. Приобрести пенис пусть даже в виде дыма и обжечь его в огне — заявка весьма оригинальная, и на мой взгляд, многое проливает на характер моей возлюбленной. Я до сих пор не могу постичь истинного смысла этих слов. Предположения возникали разные, например, пусть даже вялый, но в облаке любви? Или: пусть даже вымышленный, но пробуждающий страсть. Спросить об этом у нее я даже не пытался. Когда речь заходила о ее стихах, она удивленно округляла глаза и, изобразив улыбку Горгоны, всплескивала руками:

— О стихах ни слова, они лишь выкидыши моего воспаленного мозга.

После такого заявления никаких претензий к ее стихам у меня не возникало. Я принимал их такими, какими они срывались с ее загадочно улыбающихся губ. Почти так же я относился и к ней, хотя о разрыве сожалею до сих пор, ведь равной ей по силе темперамента женщины я не встречал ни разу.

Однажды на свидание она пришла с бутылкой «Рислинга». И сразу предложила выпить. Пили мы вдвоем из одного граненого стакана, закусывая дольками шоколада. Слегка опьянев, она уложила меня в постель, и, разрывая строчки поцелуями, прочла:

Поэт, описывая лес,

Поставил кляксу в синем небе.

Кто говорит, что быть повесой —

Печальный жребий?

Честно сказать, она озадачила меня этими стихами. Такое написать нельзя, можно только выдохнуть. Эти пять «эс» в первых двух строчках, и как бы притормаживающие строфу «п»: «поэт описывая повесу, поставил…» В тот вечер она показалась мне невменяемой. Чувственные извержения она охлаждала стихами, которые, как я полагаю, сочиняла тут же, следуя правилам, которые диктовало ей её подсознание:

Меня обидеть не пытайся,

Я нахожусь сейчас в аду,

А там такая катавасия,

Что в рай уже не попаду.

Чтение стихов сопровождалось музыкальным оформлением, но не в виде обычных в такой обстановке стонов и визгов, а чем-то похожим на ржание настигнутой жеребцом кобылицы.

Даже бусинки ржут от похоти,

Даже серьги в ушах кричат.

Как от чувственной этой копоти

Мне б ребеночка не зачать.

Одни и те же четверостишья она повторяла в разной интерпретации, и как я потом ни старался, многое ушло из памяти, а она прыгала у меня на коленях. Ловила губами уши и бормотала между поцелуями, возникающие в ее голове ритмы:

Чтоб все запомнить, тренируй

В объятьях память, а не …

И тому подобные вульгарные наклевыши будущих стихов.

Что странно, через минуту она ничего из прочитанного не могла вспомнить.

Не знаю, повторяется ли она, вступая в связь с новым своим любовником? Или все зависит от того кем является ее новый раздражитель — поэтом, медиком или перекупщиком яблок на оптовом рынке?

Несколько раз я встречал ее на трамвайной остановке, всегда одну, но с неизменным блеском лукавства в глазах. Она никогда не говорила о муже, о детях, о работе, — только гулянки, пьянки и поездки за тряпками в Китай. Возможно, она делала это специально, стараясь погасить во мне страсть к нашему прошлому. Если так, она достигала цели. Я могу себе позволить расслабиться в объятьях женщины, но гулянки и пьянки это не для меня. Я с детства был прикован к галере времени и никогда не замышлял побега с этой штампующей рабов идеологии. Мне нравится шум набегающей волны, всплески весел и стекающие со лба капли пота. Сегодня галера времени перегружена рабами, но это удручающе не сказывается на моем настроении. Мне интересно наблюдать за ряжеными надсмотрщиками с паникадилами в руках и их хозяевами, в окружении вооруженных до зубов солдат.

Как-то сон подарил мне одну из наших встреч: кляксу луны в небе, шараханье тополиных веток за окном гостиницы, ее тройственную усмешку, и стихи, которые в этом моем сне читала она:

Прелюдия любви всегда прекраснее

Самой любви. Прелюдия любви

Она всегда во мне живет и здравствует

В предчувствии небрежного: уйди!

Мне нравятся поэты, которые, творя искусство, отвергают предло-женные им рецепты. По рецептам можно приготовить удачные щи, рыбу под маринадом и клюквенный морс, взамен привычного чая. Но даже эти блюда два повара приготовят разными по вкусу. По одному рецепту из одних и тех же продуктов, но совершенно разные. Потому, что повар это тот же поэт, и главное в его деле профессиональное чутье к продукту. У поэта эти продукты не слова, а чувства.

Как я могла тогда оглохнуть

От слов, которые шептал,

И уступить тебе дорогу

На мой по праву пьедестал.

Эти стихи лежали закладкой в книге, которую она взяла у меня почитать: «Западня для дураков» Джозефа Хеллера. Не думаю, что это четверостишье каким-то боком пристегнуто к творчеству американского писателя. Не пристегиваю его и к своей персоне: три года достаточный срок для того, чтобы успели дотлеть угли бурно пылающего когда-то очага. К тому же мне никогда не приходило в голову, хоть в чем-то быть впереди. Разве что? Но этого не могло быть! Когда любят, так легко не уходят. Хотя роман Хеллера вполне мог навеять импульсивной женщине столь странную мысль. Ведь по своей сути ее стихотворные вспышки всегда несли в себе признак сатиры.

Возьмите любую банальность, очистите ее от всего наносного, подберите подходящее освещение и вы создадите истинно поэтическое произведение. Чья это мысль не помню, но все, что я сейчас накручиваю вокруг стихов знакомых мне мужчин и женщин, это только попытка подобрать к их стихам подходящее освещение. Мне не всегда это удается, но попытка — не пытка. Тем более, что стихи — отрасль творчества, в которую погружается едва ли не каждый влюбленный в литературу человек. Ведь не каждый из нас разделяет взгляды Достоевского, Гоголя или Пушкина. Да и жили они в другое время.