20. Если скажете — лошадь — заржу

«Ночь еще маячила желтым огоньком в степи, но розовая лысина дня над Макеевским заводом готова была вот—вот выскочить и накрыть землю белым колпаком света».

— Хоп и поймала лысина землю, как мотылька сачком, — съязвил я, прочитав начало рассказа.

— Не нравится, не читай, — ответил Анатолий Тарасенко. — В отличие от тебя, я записываю увиденное. А ты будто не по земле ходишь. Ночь у тебя — черноглазая цыганка, день — блондинка с заспанными глазами, а сам ты — кот, мечтающий промурлыкать жизнь между этими двумя женщинами.

Лучше бы он сказал: переспать с той и другой, ведь он имел в виду очередное мое стихотворение:

Мечтаю побывать в объятьях дня.

День — женщина, влюбленная в меня.

А ночь — цыганка, черными глазами

В душе моей рождающая пламя,

Но жаль, что без ответного огня.

В юности я рифмовал все, что меня волновало, беспокоило, вызывало досаду или гнев. Больше всего в свои пятнадцать я не любил сектантов: не рядовых приверженцев веры, а их пастырей. Не знаю, кто вложил в память моего отца афоризмы Ницше, но любимой его поговоркой было: «Христианское решение находить мир безрадостным и скверным, сделало этот мир безрадостным и скверным». Так что своей прозорливостью Ницше сыграл определенную роль в моем воспитании. Мудрецы в кавычках сокрушаются: почему при социализме серийных убийц в России было значительно меньше, чем теперь. Ответ лежит на поверхности: у социализма, несмотря на все его гримасы, было человеческое лицо. И почти не было святых. А чем больше в обществе святых, тем больше отверженных. И опять в памяти возникает Ницше, с его яркими придирками к Лютеру: «Лютер сказал, что Бог не может существовать без мудрых людей, но Бог еще менее может существовать без неумных людей» — этого Лютер не сказал. Возможно, боялся попасть на костер.

В пределах моего детства, сектанты, даже дети, смотрелись роботами среди моих шумных друзей пионеров. А как нас пугали суровые бородачи с вечно убегающими глазами, и озлобленные на весь мир женщины: «И неужели ты думаешь, о человек! Что избежишь суда Божия!» А судия божий тайком насиловал молодых женщин, обещая, что одна из них обязательно родит Иисуса, втихомолку пил самогон и проповедовал ужастики из Библии, смысла в которых было не больше, чем в висящем на стене распятии.

«Молитвы придуманы для людей, которые никогда не имели собственных мыслей». Это опять от отца, но из его любимого Ницше. Не знаю, кто из знакомых отца был поклонником этого, запрещенного в ту пору философа, но именно этим оружием отец отбивался от осаждающих его фанатиков веры. Втайне я гордился отцом, неисправимым бабником и гуленой. Родившись в глухих брянских лесах, и не имея возможности учиться грамоте, он ухитрялся находить собутыльников среди развенчанных Сталиным умников. Его мозг впитывал все, о чем говорили мудрые и не очень люди, но главное, отец использовал эти знания всегда к месту и слыл в своих кругах незаурядным умником.

Получилось не так, как хотелось —

Нехорошее в плоть мою въелось,

А у доброго выходки злы,

Заявило: вы все тут козлы.

Ну, козлы, так козлы, я рога

Отрастил и подался в бега.

Много лет, недовольный собой,

Штурмовал я рогами забой.

Много лет без обиды и зла

Нес я гордое званье козла.

Никому не грубил, никого не убил,

Белых козочек нежно любил.

А теперь я безродный козел.

Обветшал мой козлиный камзол,

Но на Сталина зла не держу,

Если скажет: — ты лошадь, — заржу.

Не знаю, чьи это стихи, одно время был уверен — отца, ведь в них вся его автобиография. К тому же ни от кого, кроме отца, я этих стихов никогда не слышал. Он читал мне по памяти еще несколько стишков, и некоторые из них я помню до сих пор. Например, это:

Я побывал в плену у батьки,

Махно — ударил по сопатке,

Потом нагайкой постращал,

Но расстрелять не обещал.

Сказал своим: — Коня возьмите,

А этому коленом в зад,

Чтобы запомнил, что учитель

Людей не любит убивать.

Меня свои, поставив к стенке,

Пытали, где, да что, да как?..

Хотя был точно, как в аптеке,

Описан мною каждый факт.

Но факты – дело наживное,

У каждого они свои —

Кружат между боями роем

Междоусобные бои.

Кто прав, кто виноват — неважно.

Где на пределе каждый нерв,

Одновременно быть отважным

И добрым — где найдешь пример.

Дальше было что-то еще, но я не помню. Осталось в памяти только ощущение, что во время войны линия фронта проходит не только между армиями, но и внутри армий. Выстрел в спину в кавалерии не был редкостью. Так и в мирной жизни, поиск кормушки зачастую приводит к самоубийству. Особенно запомнился мне случай с нашим поселковым пресвитером Игорем Панченко. Я говорю нашим, хотя никто не знает, каким образом он возник в нашем шахтерском поселке. Говорят, пристал к какой-то вдовушке на Батмане, а на Леваневском нашел себе верующую любовницу. С трепетным присутствием Бога в душе сплетал пресвитер Панченко липкую паутину для неприкаянных душ. А их после войны было великое множество. Особенно — женских. Сплетал он паутину из слов, которые сами садились ему на язык, и столь прекрасными были эти ядовитые бабочки, что Панченко уверовал в то, что в уста ему эти слова вложил сам Господь-Бог.

—И когда оттает твоя душа, с легким ознобом войдет в нее ликующая весенняя зелень, и увидит человек огненную колесницу, а в ней Бога во всем его великолепии. И тогда в нашем сердце возникнут слова из книги притчей царя Соломона: «кто это восходит от пустыни, опираясь на своего возлюбленного? Под яблоней родила я тебя: там родила тебя мать твоя, там родила тебя родительница твоя. Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь, люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то…” С этой паузы и возникла трагедия Панченко. Он запнулся на слове, и, захлопнув Библию, медленно опустился на колени. Впервые до его сознания дошел смысл этой притчи царя Соломона. Он так и не произнес вслух ее конца (Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением).

Из всех пресмыкающихся, крылатых, ходящих на четырех ногах, только тех ешьте, у которых есть голени выше ног, чтобы скакать ими по земле.

Повязанная черным платком в виде чалмы, коленопреклоненная женщина стучала кулаками по полу. Она билась в истерике, опьяненная бессмертными стихами Соломона, хотя до конца не сознавала о чем эти стихи. Я долго искал в библии слова, на которых споткнулся пресвитер, и, найдя их, понял, великую трагедию этого Человека. После этой проповеди он бросил свою паству, запил и вскоре повесился в сарае, надев на шею петлю из старых солдатских обмоток. И всему виной была одна единственная фраза из Библии:

(Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением). И это… после гимна всепобеждающей любви, от которого спазм перехватывает горло, и сердца устремляются к богу, преисполненные великой благодарности и веры. Красота, перечеркнутая одним нервным мазком, мазком правды о природе вещей. Взлетевшая на крыльях поэзии душа, попала вместо Рая в Ад, и задохнулась от собственного презрения к себе к Богу.

Поэзия как волшебство. Есть у Леонида Мартынова поэма с таким названием. Поэма о поэте Константине Бальмонте и его брате Михаиле.

Но все ли ведают о том, что буква — это малый гном,

Творящий дело колдовства?

Гном, эльф, заметные едва!

Их чарами живут слова.

Волшебен каждый разговор…

Брат! Это я учесть прошу.

Я букву эль вам опишу! — вскричал поэт. —

Любовный хмель рождает в мире буква эль!

«Пожалуй, не попал ты в цель!

— судья подумал. —

Буква эль, входящая в глагол «люблю»,

Вошла в другой глагол «скорблю,

а так же и в глагол «скоблю»,

В словечки «плут» и «колбаса».

Так в чем же, в чем тут чудеса?

Не музыки я жду! Идей!

Глаголом жечь сердца людей,

Развратность обличать, порок.

Вот что обязан ты, пророк!

Брат, в людях зверское смягчать

обязан ты через печать!»

Но, видимо, докладчик сам вдруг понял,

что господ и дам не покоряет волшебство.

У слушателя одного стал рот похож на букву О —

зевота округлила рот.

И, объясненья прекратив,

на колдовской речитатив внезапно перешел поэт.

Тут про волшебный лунный свет заговорил он нараспев,

Про томных обнаженных дев,

Про то, как горяча любовь,

Про то, как жарок бой быков

И как от крови опьянев, приходят люди в буйный гнев.

Любить! Убить! Дерзать! Терзать!

И не успел он досказать,

как понял: это в самый раз!

Сверкают сотни жадных глаз,

Все люди поняли его.

И сотворилось волшебство.

Все, что сегодня преподносят нам массовые коммуникации мира, из этой оперы. Играя на звериных инстинктах, можно собирать хорошие деньги и порождать зло, в котором с визгом и хохотом будет купаться будущее земли. Тот же Мартынов как-то заметил:

Из смиренья не пишутся стихотворения,

И нельзя их писать ни на чье усмотренье.

Говорят, что их можно писать из презренья.

Нет!

Диктует их только прозренье.

Войны затевают люди, прекрасно сознающие свое особое положение: ни сами они, ни их дети никогда не попадут на фронт. К тому же это единственная возможность обессмертить свое имя. Македонский известен только потому, что каждый его шаг обильно пропитан человеческой кровью. Россия — особенная страна. В ней много мудрых людей, но никогда ни одному мудрецу не удавалось приблизиться к трону. Россия всегда преклонялась перед убогими. В отличие от Китая, где превыше всего почитается мудрость. Власть в нашей стране всегда покоилась на шатких плечах юродивых или глупых. И те и другие — трусы, а трусы защищаются от народа частоколом из трупов приближенных к ним людей. Диктат церкви — охота на ведьм, сдобренные пеплом еретиков поля, и, как следствие, повальная нищета низов и золоченые ризы божьих помазанников.

Бойтесь людей, навязывающих вам свою идеологию. Неважно в чем ее суть — в приходе Коммунизма или Иисуса Христа. Хотя коммунизм – это светлое будущее народов, а приход Христа — полное истребление нехристей.

Я за светлое будущее, т.е. за Коммунизм. Но придет он, когда люди начнут поедать друг друга. Женщины будут рожать и откармливать своих детей, как прибавку к обеденному столу.

Развитие человечества показывает, что все мы идем к этому. И во главе этого шествия стоят Боги. Животные вымрут, как вымерли мамонты, выродятся или пропитаются ядами индустрии овощные и масленые культуры, как конопля, мак и др. Останется на подурневшей земле только человек — венец природы и ее могильщик, — сам себе судия и палач.

— Ну что, братец, пришла пора тебе исполнить свой гражданский долг…

Братца оденут в прекраснейшую с галунами форму и поведут на убой, как уводят сегодня на убой призванных на срочную службу ребят. И братец-кролик будет торжествовать, представляя, как жадные рты будут пожирать его переработанную в колбасном цехе плоть. Этому подвигу человечество обучается на протяжении тысячелетий. Какая разница, где умереть: на Курской дуге или в костедробильной машине! Главное умереть героем! Во имя спасения всего человечества.

Да простит меня читатель за дурные мои предчувствия.