ПРОГОН 8

ВОСЬМОЙ ПРОГОН

Все смешалось в русском доме:

Голодающий солдат,

И бандюга, снявший номер,

С лучшей бабой, напрокат.

Утром в мусорных коробках,

Как навозные жуки, —

Дети долбанной эпохи, —

Копошатся мужики.

Детям хлеба не хватает,

А ворюги-господа

Виллы в Англии скупают,

Разоряют города...

Дуют губы душегубы:

Мы бы власти этой хрясь,

Чтобы вылетели зубы,

Раз не держится за власть.

Кто ворует, в ус не дует,

У него авторитет.

Он с правительством флиртует,

С президентом тет-а-тет.

Представители ОМОНА

У крестьян наводят шмон,

Взяли хлеба два вагона,

Оптом продали вагон.

Разобрали лесопилку

В леспромхозе за долги

И загнали за бутылку,

Позабыв про пироги…

Носят маски, прикрывая

От народа хищный рот,

Потому как уважают

Жирно платящих господ.

От наживы лживой живо

В политический процесс

Вносят собственную вшивость,

Свой недобрый интерес.

А у россов нет вопросов,

Если осень во дворе,

Значит надо, все забросив,

Строить школы детворе.

Конопатить окна, хватит

О зарплате хлопотать,

Ничего нам не заплатит

Богатеющая рать.

Помнят Чонкина девчонки,

Как-то встретила одна:

Показать могилу Чонкина

Заставила она.

На троллейбусе до “Стрелки”

Мы доехали, потом

С похотливой этой целкой

Долго топали пешком.

Извлекла бутылку виски

Из котомки за спиной,

На закуску две сосиски —

Разделила по одной.

Пили с горлышка, подперло

Спазмом горло, мочи нет,

А она к вопросам пола

Возвращает мой ответ:

—Говорят, Иван на трюки

Был большой специалист,

Обучи меня науке,

Как быстрее завестись?

Я отпетая девчонка,

Но без опыта пока,

Заголившего с наскока,

Ублажаю мужика.

Завожу за спину ноги,

Чуть раскачивая зад,

Но мужик моей берлоге

Основательно не рад.

Мог продолжить это дело

И повысить гонорар,

Но нужно ему не тело

В этом деле, а пожар.

Завести меня не может,

Потому как слабоват.

Есть девчата подороже,

Те в работе нарасхват...”

—Как зовут тебя?”

—Ирина” —

Отвечает, глядя в рот.

Очень выглядит невинной

И, наверное, не врет.

Острой нежностью пылая

К милой женщине, шепчу?

“Ты такая молодая,

Я любить тебя хочу.

Я целую ее руки,

В шею белую дышу,

Я с души снимаю муки,

Одновременно грешу,.

Расстегнул губами блузку

И развал ее груди

Языком потрогал узким:

То-то будет впереди.

Бросил новую куртяшку

На могильную плиту:

“Погляди, Иван, на нашу

Молодую срамоту?”

Озадаченно с портрета

Смотрит Чонкин на меня,

Улыбается при этом,

Зависть в сердце хороня.

На плиту Ирина села,

Я к ногам ее прилип.

Обнажаю ее тело.

Реагирую на всхлип.

Задыхаясь от волненья,

Завалила на траву,

Развела свои колени:

“Я штаны с тебя сорву!”

Язычком пощекотала,

Но, не в силах устоять,

Завела в себя кресало,

Стала искры высекать.

“Что ты делаешь со мною?” —

Не пытаю я, а вою.

Нету дыма без огня.

Под могильною плитою

Наблюдается возня.

Слышу шорохи и вздохи

И знакомый говорок:

“Не отстал ты от эпохи

Наш опальный скоморох!”

Уплыла плита в сторонку,

Вышел Чонкин, на девчонку

Обнаженную взглянул,

Непривычно хохотнул:

А Ирина часто дышит,

Ей на Чонкина плевать.

Ветерок на лбу колышет

Обезумевшую прядь.

На плите, как на перине,

Мы летим с Ириной вскачь.

Хорошо со мной Ирине

После первых неудач.

В службе секса ей не место.

Не невеста, не жена,

Доживет ли до протеста

Всенародного она?

Ира радостно смеется.

Ей неймется, норовит

Свой заезд на иноходце

С хлипким хлопцем повторить.

Лезет к Чонкину в ширинку,

Заверяет, хороша

Одинокая заимка

У зануды крепыша.

Я ревную молодую

Необъезженную плоть,

К Ване Чонкину ревную,

Пощади меня, Господь.

Чонкин не материален,

В измерении другом

Он проходит мимо спален

Женщин, преданных в былом.

Святость их оберегая,

Знает Чонкин с кем какая

Изменяла муженьку

На земном своем веку.

Заграбастал Чонкин Иру,

Поволок в свою квартиру,

Та от радости визжит,

Рада Ване услужить.

От такой потравы славы

Не заслужишь боевой.

Парень он довольно бравый

Чонкин Ваня, мой герой

Он заслуживает бабы

И, возможно, не такой.

Но за бабу драться дабы

Надо быть самим собой.

“Расступись земля сырая! —

Чонкин радостно орет, —

Проститутка молодая

Поступает в оборот.

Заметалась в цепких лапах

Вани Чонкина она.

Долетел тлетворный запах

От засаленного дна.

Ржут оскаленные рожи,

Обескровленные рты.

На юродивых похожи

В оперенье наготы.

“Ты куда влетела, дура? —

Говорю Ирине зло.

—Дорогая клиентура,

Воровское ремесло.

От безденежья спасаться

В грязном омуте грешно.

Лучше милому отдаться,

Жить достойно...”

“А на што?”

На вопрос ее ответить

Я не смог, ударил ветер,

Смял могильные кусты.

В первый раз тогда заметил

Как кусты эти густы.

На плите “Иван Иваныч

Чонкин” буковки горят,

За спиною у девчонки

Ранец с пуговками в ряд.

Коротка ее юбчонка,

Чуть касается лобка,

Привлекательная челка.

Жест заученный: “Пока!”

Помахала мне рукою

Полетела над тропой

То ли бабочкой ночною,

То ли нежною женою,

Зафрахтованною мной.

Призрак Чонкина в квартире

Или Чонкин наяву?

Ада доблестного дилер

Отрясает с плеч траву.

Надоело спорить с Богом,

Ангелочкам стричь чубы.

Предписал ему дорогу

Бог на землю для борьбы.

— Не герой ты, а — ворона, —

Бог Ивану говорит.

— На Руси, что ни персона,

То ловкач или бандит.

От работы давит рвота,

Дума думкою больна.

Хорошо ей не работать,

Получая до хрена.

Духарится Чонкин, черта

В собеседники зовет,

Черт себя вполоборота

Рюмкой водки заведет.

Генералу Мукашеву

Приглянулся он давно:

Ваня Чонкин — одним словом,

Бандюкам бритоголовым

Взять Ивана не дано.

Провоцируют Ивана

Тайной вылазкой в Чечню:

“Там прикинься ветераном,

По баракам покочуй.

Если кто-нибудь и спросит

Ты откуда и куда,

Ты их всех оставишь с носом,

Исчезая в никуда.

— Я не стану сквернословить. —

Говорит Иван, — Аллах

Мне до фени, денег стоит,

Мертвый Чонкин при делах.

Генерал хохочет, Ваню

Бьет ладонью по плечу:

“Президент у нас поганый.

Притороченный к врачу.

Не идет в отставку, знает,

Что в отставке пропадет

Русь на части раздирает

Предложением свобод.

Мертвый парень не базарит.

Если дело не идет,

Генерал не чтобы очень

По душе Ивану был,

Он мундира не порочил,

Он его боготворил.

Он Россию на косые,

Как другие, не менял.

Жизнь отдал бы за Россию

Не колеблясь генерал.

Ваня Чонкин генералу

Не перечит. Он готов

Прошагать по перевалу,

Проливая сто потов.

Инструктируют солдата

Генералы не спеша.

Не обходится без мата, —

В мате светится душа.

“Москвичом” тебя подбросят

До Ростова-на-Дону”.

Едешь к бабе, если спросят,

В сопредельную страну.

Не кричи, что неделима

Дорогая наша Русь.

Стань чеченцу побратимом,

В заявлениях не трусь.”

—Хорошо, — ответил Чонкин, —

Я сыграю эту роль.”

Подвели его к девчонке:

“Уважать ее изволь.

Медалистка мотоспорта,

Лучший парень в ФСБ.

Чистокровная порода,

Нашей верная борьбе”.

Похихикивает Чонкин,

А водитель “Москвича”,

Остролицая девчонка

Едет молча, не ворча.

Кто сказал, что кагэбэшки

Нынче пешки? Передел

Поменял на поле вешки,

Но оставил сам надел.

Распрощался Ваня с Тосей

Под Ростовом на Дону.

Распустила Тося косу,

Тащит Чонкина ко дну.

Отказаться от затеи

Убеждает, но Иван

Свой резон в Чечне имеет

Ей неведом её план.

Усть Лабинское протопал,

В Краснодаре погостил.

На бандитские окопы

Со смешком струю пустил.

Трое суток на вокзале

В дымном Грозном ночевал.

Что искал среди развалин

Сам, наверное, не знал.

Заприметили бродягу,

В околоток привели.

Он охотно дал бы тягу,

Но душа была в пыли.

Никакого ликованья,

В честь полученных свобод,

Не увидел Чонкин Ваня

В лицах нищих и господ.

Если жизнь — не пережиток,

Значит нужно просто жить,

Милым деткам не в убыток,

Землю садом освежить.

С карабином дом не строят,

Не возводят минарет.

Ничего твой дом не стоит,

Если мира в доме нет.

Околоточный в ударе:

“Слушай, Чонкин, это ты?

Помнишь бабу в Кандагаре,

Трое суток без воды?

Обманули нас, растлили,

Окунули мордой в грязь.

Старой крови не отмыли,

Как другая пролилась.”

Не мечтал Иван о встрече,

Прослезился... как ни как,

Был Салман, дружок сердечный,

У Ивана в должниках.

По стопарику хватили,

Закусили огурцом.

Говорили о России,

О крещении свинцом.

Слово за слово, Салману

Стало ясно, что Иван

Перестройкой не обманут,

Ваня Чонкин не болван.

Сколько их теперь в России

Неприкаянных таких?

Всю страну исколесили,

Собирая пятаки.

У Салмана не квартира,

А коробка в два окна.

—Доживем ли мы до мира?

— Доживем, наверняка!

Головой Салман качает:

—Мы в Чечне обречены,

Заграница обучает

Нас ведению войны.

Бородатые убийцы

Едут к нам из-за границы.

Из окрестных деревень

В города ползут тупицы —

Души выдолбила лень.

Дурят головы друг дружке,

Им, не наша в том вина,

Лучше дышится, чем хуже

Обустроена страна.

Говорит Салману Чонкин:

—Понимаешь ли, браток,

Пострашнее похоронки

В доме нищенский паек.

Вся Москва — гнездо разврата,

И поверь, Салман-дружок,

За разврат еще заплатит,

Белокаменный божок.

Взяли Чонкина однажды

Поздно вечером в саду.

—Ногу мы твою, папаша,

Поменяем на еду.

Чонкин парень своенравный,

Пораскинул он умом:

Не убьет его чернявый,

У него жена и дом.

Не беда, что так сердита

Озорная эта рать.

—Не советую, джигиты,

Вам на Чонкина орать, —

Говорит он, гневно глядя

Бородатому в глаза.

—Я повешу тебя, дядя,

За насилие, кто за?.. —

Ржут, как загнанные кони:

“На культяпке, а — герой!”

Чонкин знает, что не тронут,

Вот и тешится игрой.

—Не бери меня на мушку, —

Говорит бандиту он.

—Подбери мне лучше шлюшку,

Я вгоню в нее патрон.

Сыт Афганом я. Не дело

Человека убивать.

Упаду я с женским телом

На кровать озоровать. —

Мужики скулят от смеха.

“Вот потеха, — говорят.

—Юморист в Чечню приехал.

Развлекать моих ребят...”

Привели в село Ивана.

Сразу бабы собрались.

Говорит Ивану главный:

“Расчехляйся, юморист.

И штаны снимай и плавки,

Покажи товар лицом!..”

—Чтобы бабам не заплакать,

Напоили бы винцом,—

Разводя руками, Чонкин

Отвечает шутнику.

—Не настолько вы жестоки,

Чтоб стереть меня в муку.

Ну, кому я нужен, парень

С деревянною ногой?

Эта боль Афганистана

Навсегда теперь со мной.

“Ладно, бабы, он не слабый.

Как работник, он хорош”, —

Заявляет главный бабам.

Без намека на дебош...

—Забирай, Фаина, мужа.

Если все же будет плох.

Огладим его на ужин

Самой худшей из эпох.

Вышла женщина, чернее

Чонкин в жизни не встречал.

Не придал он ей значенья

Принимая свой причал.

К деревянному бараку

Привела она раба.

За бараком мальчик плакал.

“У меня, — сказала, — два...”

Чонкин сходу взял мотыгу,

Помидоры подрыхлил,

А потом корову выгнал,

Благо выгон рядом был.

Вымыл пол, помыл посуду,

Щи походные сварил.

Смотрит баба как на чудо

На Ивана: — Где ты был?

Почему заставил долго

Ждать в обиде и беде?

Но, вернулся, слава богу,

И не важно бегал где.”

С головы сняла косынку,

Расплела косу до пят.

Малышей к столу в обнимку

Посадила: пусть едят.

Уважительно Ивана

Приглашает сесть к столу.

Чтобы сел он. как хозяин,

В золотом своем углу.

Что-то сердце защемило

У Ивана, что-то в нем

Сладко сдвинулось, заныло,

Обожгло его огнем.

Отвернулся от бабенки,

Чтобы слез не показать,

А по телу ходят токи,

Электрическим подстать.

Холодок прошел по телу,

Удушающим был спазм,

Фая рядышком присела,

За плечо рукой взялась.

“Не терзай себя, — сказала.

—Ты легко от нас уйдешь,

Если жизнь не завязала —

Узел просто разорвешь...”

Ночь была и было утро.

Бес ли Чонкина попутал

Или, вправду, хороша.

Он не мог поверить в чудо,

Золотой любуясь грудью,

От восторга чуть дыша.

Как больной, болтался рядом.

Все боялся, — ускользнет.

Обратится новым садом.

Разве нищим так везет?

— Что ты, Фая? Дорогая,

Милых деток не буди. —

Улыбался Ваня Фае

Красным солнышком в груди.

Не беда, что нету хлеба.

Заработаем, найдем!

Наполняет Чонкин небом

Обмелевший водоем.

Накопал за садом грядок.

Есть редиска, есть лучок.

Обретя в душе порядок,

Богатеет мужичок.

Разыскал Салман Ивана.

Рад товарищу помочь.

Притащил ему барана,

Чтоб с бараниной был борщ.

Нелегко в судьбе Ивана

Разобраться, видит Бог.

Есть могила, как ни странно,

Но в могилу он не лег.

Худо ль, бедно — гнить в могиле

Не положено бойцу.

На земле хватает гнили,

А она ей не к лицу.

Потому и не лежится

Ване Чонкину в земле,

Что душа его томится

По картохам на столе.

Человека с добрым сердцем

Кто оценит, кто поймет?

На кого ему надеяться,

Если хлеба недород

Критик скажет: ни сюжета

Нет, ни веры в чудеса.

Обольет дерьмом поэта,

Может даже за глаза.

Возражать ему не стану.

Ваня Чонкин — мой герой —

Не судьбою был обманут,

А Афганскою войной.

Журналисты, как проказу,

Разносили по стране,

Что война солдату — праздник,

Командиру их — вдвойне.

Говорит Устав солдату:

“Выполняй, солдат, приказ!

Научись стрелять в десятку,

А точнее — прямо в глаз...”

Береги живую душу,

Ты не просто человек,

Ты сегодня Бога слушал,

Отправляясь на ночлег.

Загляни душою в звезды,

Там за искорками их

Есть земля, лучистый воздух,

И немало добрых книг.

Загляни в миры иные

Не ушами, а душой.

Разве слышишь ты впервые

О душе своей большой?

Не богам молись, а тихой

Светлой радости в душе...

Быть тебе страной великой,

Или скуксилась уже? —

Задаю вопрос России.

Светлой бровью повела.

Улыбнулась теплой синью,

Будто мама обняла.

И ушла. Дышала пашня

Ароматным хлебом дня

И себя под небом нашим

Я не чувствовал пропавшим,

В травах ноги холодя.

И любовь моя окрепла

И воспрянула душа,

И вошел я в море хлеба,

Тихо колосом шурша.

По дорожкам, росным стежкам,

По тропинкам вдоль реки,

Где в стеклянное лукошко

Ловят рыбу мужики.

Через ров пролез безлунной

Душной ночью, не ворча,

Мыслью движимый безумной

Выпить рюмку первача,

За жену Ивана выпить,

За детей его до дна.

Пусть в дерьмо какое влипну,

Так как влипла вся страна,

Безысходность душу точит.

Не Россия — темный лес.

Заблудился среди кочек

Мой российский интерес.

Люди пачками уходят,

Этот мир сменив на тот.

Ходят челюсти народа

Над лодыжками господ.

Мир затягивают войны,

Будто небо облака.

Мы улыбок недостойны,

Мы достойны кулака.

Так иду безлюдным полем.

Думу думая, иду.

Этот мир войною болен,

Но другого не найду.

В небе жаворонок свищет,

Песней душу леденит.

А в селе на пепелище

Запил горькую бандит.