5

29

Говорят, чем глубже в лес, тем больше дров. Дров мы наломали столько, что диктатура Сталина представляется многим Божьим промыслом. Но где его теперь найдешь — отца народов? Теряя душу, Россия обретает зеленые крылышки, вроде садового вредителя, один вид которого вызывает омерзение. Подобное омерзение вызывают у меня кремлевские шаркуны, во главе с их детонатором, заурядным спортсменом и разведчиком.

Сталин пускал кровь народу, теперь ее высасывает гигантская, как баобаб на планете Маленького принца, политическая надстройка.

«И не было для российского народа страшнее казни, чем ампутация лучшего из душевных качеств — совести».

На площади Свободы в Хабаровске бабушка продает крылья.

—Почем метелки, бабуль?

—Не метелки это, а крылья, сынок. В молодости я к Солнцу летала, войну с разрухой пережила.

Парень смеется, взяв крыло, бесстыдно сметает с ботинок ядовито-желтую перестроечную пыль.

—Выбросила бы ты свои социалистические причиндалы. Никуда ты на них не летала, ничего не видела, запудрили тебе мозги светлым будущим... Возьми лучше пару зелененьких и забудь про свои вшивые перья.

Надела старушка крылья на запястья рук, взмахнула и взлетела над площадью.

Парит бабушка высоко в небе, а бумажки замор­ские на глазах у парня превращаются в зеленых заморских призраков.

Отшатнулся парень от скользкой заморской мерзости, опустился на колени...

«Бог един, но все концессии и секты дерутся друг с другом за своего истинного бога».

30

Как утопленник за соломинку, держался я за спрыгнувшую с неба молнию.

—Гроза выдыхается, — сказал Саяпин.

Молния была иронична, как завалившаяся в мою постель подруга жены. Ее тело билось в конвульсиях и обжигало, а глаза искрились от смеха.

—Так у нас ничего не получится.

—Ты о чем? — спросил Саяпин.

—О молнии. Она торчит, как стрела.

—Индейцев тут отродясь не было.

—А нанайцы?

—Стрелы нанайцев никогда не были молниями. Разве что с глубокого похмелья.

Грохочущий в распадке ручей вздулся и, обретая уверенность, стал вскрывать потаённые корни дубов.

—Дубы морщатся, когда им промывают косточки.

Мне почудилось, что эту фразу произнесла придавленная дубом береза.

Саяпин нервничал, срывая с кустов искрящиеся дождевыми каплями орешки.

Утратив прежний пыл, молния обмякла и ушла в землю. В этом она была похожа на лучшую подругу жены. Правда, та, на прощание подарила мне фразу: «А я все думаю, что она в тебе нашла!»

Я надеялся, что очередная молния ударит в засохшее дерево и ниспосланный небом огонь высушит одежды.

Белые одежды надежды.

—У Маэстро будут все основания не доверять нам, — сказал Саяпин. — Напрасно ты ушел с лесничим.

—Мне было тошно вилять задом перед подонками.

—Думаешь, мне не тошно. Сейчас тошно всем, но что делать. Этого требует Закон?

—Закон ударившей в дерево молнии?

—Закон рыночной экономики. Все общее должно стать частным, в этом залог процветания страны.

—Даже если у страны нет стыда и совести?

—Была бы голова, остальное приложится.

Очередная молния выбросила из своего колена круглый огненный сустав. Зловредно шипя, он прилетел к нам и остановился на расстоянии протянутой руки.

—Не двигайся,—прошелестел Саяпин.—Шаровая бьет по движущимся целям.

—А как же мертвые деревья?

—Чтобы привлечь молнию, дерево должно упасть.

Сверкнув вставными зубами, молния унеслась в потоке подхватившего ее ветра.

—Что-то она хотела сказать?

—Что мы с тобой не достойны ее внимания. — ответил я не без злорадства.

Мы спустились в распадок, с трудом преодолели непомерно разбухшую водную артерию и устало присели на выпуклый корень мертвого дерева.

—Эта махина еще сто лет простоит.

—А мне почудился в шипении молнии совет — сделать то, что мы сделали.

Как я и предполагал, молния вернулась и ударила в шею давно обезглавленного дуба. Мокрым задом я ощутил спазм пронзенного молнией дерева. Саяпин вскочил и принялся усердно растирать укушенные молнией ягодицы. Он сидел почти вплотную к стволу, и весь энергетический спазм молния впрыснула в его зад. Это было вроде наркотика, я видел, как Саяпина пронизывают волны вожделения.

Несмотря на дождь, дерево пылало, как голова разгневанного Маэстро.

—Ладно, — сказал Саяпин. — Если тебе понятен язык молний, я пойду с тобой.

—А если это молния Маэстро?

Я не хотел его пугать, чтобы, не дай бог, не остаться одному в этой звенящей дождем пустыне.

Саяпин вздрогнул и движением руки поманил меня в заросли лещины.

Где-то совсем рядом тупо ударил выстрел.

По звуку я определил, что стреляли со стороны поселка.

В ответ Саяпин выпалил сразу из двух стволов, и лицо его при этом заметно порозовело.

—С кем договариваешься? — поинтересовался я.

—С теми, кто отменил сигнал 808. Командир погранзаставы утверждал, что страх рождает рабов и предателей. Теперь Саяпин не боялся.

Насвистывая мелодию популярной песенки, он предложил мне следовать за ним.

Мы шли по густо заросшему березняком склону глубокого распадка. Внизу гудел стремительно прыгающий по камням поток. Остро пахло свежей зеленью и грибами. Грибы прыгали нам под ноги, с любопытством заглядывали в глаза. Саяпин пинал их, как мячи, а я то и дело подбирал звенящие шляпки и никак не мог придумать, во что бы их затолкать.

Резкий запах бензина в глухом, пахнущем хвоей и разнотравьем, лесу привел меня в замешательство. Первой мыслью было, что молния, ударившись о землю, родила скважину, из которой вырвались первые струи будущего нашего благополучия. Но, взглянув вниз, я понял, каким образом шаровая молния решила отметить наше возвращение.

Взъерошенный дождем поток постепенно обретал все краски выскочившей из прокатного стана трубы, в иссиня-черных струпьях окалины. Мысленно проследив кривую движения потока, я понял, что молния пробила брешь в наливной цистерне, кото­рую с таким усердием оберегал Маэстро. Теперь достаточно было одного плевка со стороны пылающего дерева, чтобы огонь ударил в самое сердце вахтового поселка.

Почувствовав, что дерево вот-вот рухнет, перело­мившись на уровне зияющего чернотой дупла, я отошел в сторону, чтобы не мешать свершиться правосудию. Правосудию неба на земле. Услышав треск падающего дерева, Саяпин побежал на сопку. Он понял, что небо не может смириться с нашей победой.

Пламя шло вверх по течению потока с быстротой молнии. Вначале мы услышали женские крики, потом оглушающий хлопок взрыва, за которым прозвучало еще несколько более слабых, и дождевые тучи над нами на мгновение покрылись устрашающе грязным румянцем. Таким же румянцем покрыва­лись грудь и шея лучшей подруги моей жены, в недолгие периоды рождающихся и умирающих в ее теле молний.

—Это было нечто, — сказал Саяпин.

Лицо его напоминало шаровую молнию, оно излучало торжество победы над осушающим его грудь страхом. Над пустыней пролился еще один дождик, а насколько он был благодатным, могло сказать только время.

—В Берендеевом царстве царит произвол. Хозяева этих мест, бывшие ссыльные, рассказывают истории страшнее нашей. У нас лирика с кровью, а там — рабство на крови. Истоки зла остаются прежними: сильный подавляет слабого. Поэтому я здесь.

—В какой роли, если не секрет?

В смехе Куделина было больше тоски, чем страсти.

—В роли комедианта, ясно. Сильного в лес не заманишь. Орудуют в основном сошки, но наглости им не занимать.

Огромная белая птица пронеслась так низко, что я почувствовал лицом влажное дыхание ее крыльев.

—Большой редкостью на Сидиме стал белый журавль, — щурясь от бьющего в глаза солнца, вздохнул Куделин

«И крякала утка на болоте, и одичавшие собаки рвали...»

—Стая одичавших собак опаснее волчьей. Собаки ненавидят людей за предательство, за то, что, однажды прикормив, их выставили за дверь. В Золотом собаки загрызли пьяного сторожа, на трассе БАМа — собирающего грибы мальчишку. Да что собаки! Миллионы людей считают себя изгнанными из рая. Они жили, пусть бедно, но счастливо, с уверенностью в завтрашнем дне. А теперь они бродяжки: ни работы, ни веры—сплошной сарказм да кровоточащие в гневе сердца.

Куделин открывался мне с неожиданной стороны: повелитель молний, предстал прихрамывающим на левую ногу политиком.

—Надеюсь, вы не сбиваете людей в стаи?

Надо было слышать его каркающий сорочий смех.

—Возможно, мы стая. Но шерстью пока не обросли. Скорее мы донкихоты на развалинах империи. Воевать с ветряными мельницами может и глупо, но это лучше, чем сидеть у телевизора и глотать ядовитую ересь Москвы.

Рыжий лесной мураш маршировал на щеке Куделина с таким видом, будто только что определился в выборе места для муравейника. Лоснящаяся с утра трава высохла и приобрела прежний сероватый оттенок.

—У меня к вам масса вопросов, — сказал я, поворачиваясь затылком к настырно лезущему в глаза солнцу. — Первый вопрос — кого мы здесь ждем?

—Разве обязательно кого-то ждать? — вопросом на вопрос ответил Куделин. — Вышедшим из болота надо отдышаться.

—Опять загадки.

—Конспирация, если хотите.

Не мигая, глаза в глаза смотрел он на зависшее над Сидимой солнце.

«Неужели надеется, что Светило моргнет пер­вым?»

Будто подслушав мои мысли, между нами и солнцем повисло небольшое облачко. Откуда и как оно пришло, я не увидел, но у меня опять возникло подозрение, что это проделки Куделина.

Вскоре со стороны Сидимы пришел Кляпов. В отличие от неутомимого Куделина, народный цели­тель выглядел усталым. Влажно светились в его темном лице непривычно белые глаза.

—Вздремнуть бы, — сказал он, как в воду, падая в грязно-рыжий ворох листвы. — У нас все на мази, получили больше, чем планировали.

Куделин прижал голову Кляпова к груди, уткнулся лицом в липкие от паутины волосы.

—Ладно, спи, — сказал, резко отстраняясь и пряча от меня вздувающиеся пузырями глаза.

Спал Кляпов долго. Набрав хвороста, мы разожгли костер, вскипятили чай, но в этот раз никто на наш полдник не покушался. Говорили о милых сердцу пустяках, потом о детской беспризорности, о мафии, выжигающей заповедные леса, чтобы получить лицензию на горельник. Куделин осуждал журналистов, уходящих от важных для края проблем, и мне ничего не оставалось, как соглашаться. Стоило ли еще раз убеждать себя в том, что пресса давно куплена, что на поверку никакая мы не четвертая власть. Кто бы что ни написал, все напоминает карканье сороки над разодранным гнездом иволги.

"Однажды знакомый прапорщик предложил мне за сто баксов атомную боеголовку. Если не сторгуемся, сказал, продам китайцам. Дома он спал на ящиках с патронами, гильзы от снарядов использовал для выгонки рассады. Оказывается, все это выдали ему в счет зарплаты".

К президенту Куделин относился с симпатией: — Одним словом — спортсмен: много трёпа, а в итоге — шиш с маслом. Все его правительство — ширма, за которой разворачиваются события далеко не те, на которые мы с вами надеялись. Но, в общем-то, большего я и не ждал. Властные структуры остаются прежними.

32

Я попросил Куделина еще раз провести меня тем путем, который мы прошли.

Мы только что выбрались из бурелома и, присев на валежину в двух шагах от железнодорожного полотна, решили просушить на ветерке свои вспо­тевшие ноги.

Куделин смотрел на грустно усыхающую в небе луну.

—Ты полагаешь, это возможно?

Я промолчал.

От облачных разводов луна казалась рыхлой, как утопающая в подбородке челюсть Маэстро.

Ручей в распадке продолжал насвистывать колы­бельную, которую в детстве пела мне мать.

—Саяпин написал сказку, страшную сказку о человеке будущего. Детали этой сказки носятся в воздухе, мы слышим их скрежет, но не можем связать в один механизм. В тот самый механизм, который перерабатывает в щепу пройденный нами путь. Путь, который далеко не все сегодня могут оценить по достоинству.

33

Никто не вправе осудить меня за попытку отдаться воле волн и плыть по течению, изредка спрашивая себя: «А вдруг впереди омут!» И тут же отмахнуться от вцепившейся в сердце тревоги.

Я не знал, куда и зачем иду. Меньше всего меня беспокоил каприз сына избавиться от лишнего «ка» в паспорте. Когда я думал о схватке с Фиксой, она казалась мне совершенно ненужной, если не смешной. Тот случай на перроне представлялся не больше, чем фарсом. В центре интриги стояли Куделин с его фантастическими талантами, народный целитель Кляпов и Вадим Повзык, назвавшийся почему-то Саяпиным.

Спустя два дня события на Сидиме показались мне сном: слишком долго шли мы сквозь заросли дурман-травы, а что касается грозы — на то он и август.

Моя вылазка «в глубинку» по-настоящему заинтересовала только Мамонтова, но я так и не понял, чего он от меня хотел. Не разгадал я и затею лесничего. Не верилось, что ненависть майора была вызвана дракой у Чекулаева. Немного загадочной в этой истории выглядела роль Солодовой.

Прижимаясь щекой к сухой жесткой траве, я пытался свести концы с концами, но узлы расползались, потому что не было главного — цели, ради которой был проделан этот путь.

«Упокой, Упокой, человечек был такой», — высвистывала в кустах за речкой какая-то птаха. У комаров затягивалось производственное совещание, и, лежа в ворохе листвы, мы наслаждались покоем.. Клим спал, волнуя дыханием красный кленовый листок и сладко посапывая. Мы смотрели на заплывающее зеленой ряской небо, и я думал только об одном: сумеет ли Куделин задержать тучу, даст ли возможность выспаться смертельно уставшему человеку?

34

—В поселке ты встречался с незнакомыми людьми, можешь описать кого-нибудь?

Вопрос был неожиданным, и я не сразу сооб­разил, чего от меня хотят. Описать Солодову?

—Нет, едва ли, — не совсем уверенно ответил я.

—Вот то-то, не можешь. Люди потерялись, прев­ратились в однородную массу. Как в летнем салате, когда созревают огородные овощи. Вкус его опреде­ляется в основном наличием соли и майонеза.

Мы лежали на пышной перине из сбитых в кучу листьев, вслушиваясь в отдаленное ворчание уполза­ющей за сопку тучи. Обращенное к небу лицо Куделина излучало свет, от которого сладко щемило сердце. Лицо было добрым, красивым и загадочным, как промытое грозой небо. Я помню, подумал: когда он успел побриться?

—Можешь взять в рюкзаке станок, — отвечая на молча поставленный вопрос, произнес Куделин, и я готов был поклясться, что губы его при этом не шевельнулись. Окончательно успокоившись, я закрыл глаза и так лежал, все больше и больше растворяясь в божественно прекрасной мелодии леса. «Господи, и как же хорошо!» — подумал я, засыпая. И услышал шуршащий горящим электродом голос Куделина:

—Не послал бы нам черт в попутчики человека.

—Вы боитесь людей и в то же время спасаете их. У меня было такое чувство, что ливень в лесничестве ваших рук дело. Одно смущает, вы спасли контору, но не спасли людей.

—Настроенные на злую волну организации не поддаются внушению.

Где-то я уже слышал эти слова.

—В восемьдесят пятом, Сукпай, домик на окраине и девочка, угощающая нас настоем из целебных трав.

—Вот уже десять лет я не могу найти блокнота с дорожными записями.

С блаженным выражением лица Куделин шевелил белыми, слегка помятыми от долгой ходьбы пальца­ми ног. Зелеными еловыми веточками вздрагивали на закрытых глазах ресницы.

—В ту пору я был еще далек от открывшихся мне истин, но рекламу воспринимал болезненно, чувствовал в ней подкоп под собственную индивидуальность. А блокнот всегда был у тебя под рукой, ты просто не замечал его. Позже мы встречались в Мухене, я был в благодушном настроении — избавил от рака дорогого мне человека. Представился тогда как Сергей Куделин.

—А я назвал вас сказочником из Мухена.

—Ты был в восторге от доктора-самоучки, но не настолько, чтобы не отличить меня от Кляпова.

—Но не Куделин, а Кляпов медные травы ищет. Не ваша, а его жена умерла от рака. Его дочь убили выстрелом из пробегающего поезда... Или вы рассказывали о другом человеке?

Я чувствовал, что задаю Куделину слишком много вопросов.

—Когда ты написал очерк о сказочнике, все решили, что речь идет о Саяпине.

—Опять ваши штучки?

—На этот раз нет.

—А Кляпов, кто он?

—С Кляповым мы в одном бизнесе. Лекарст­венные травы, минералы и мудрые советы конечно. К тому же Кляпов мой сын. При Советах был бульдозе­ристом, но механизаторы теперь никому не нужны. Вот и кумекаем, как жить.

Куделин промолчал.

—Писать о вашем бизнесе можно, или боитесь конкурентов?

Куделин смотрел на усыхающие в небе звезды.

—За тебя боюсь и за твоего сына. Наш бизнес столь же комичен, как и преступен. Но рынок предус­матривает и эту сторону человеческой деятельности. Он затягивает нас, как спрут, чтобы однажды отравить ядовитыми щупальцами. Поэтому тебе лучше не знать, что здесь происходит. Тем паче что в бизнесе завязано много порядочных в прошлом людей.

—Почему — в прошлом?

—Порядочность в современном бизнесе слишком дорогая роскошь.

После такого заявления у меня пропало всякое желание задавать Куделину вопросы.

Осторожность не помешает, думал я, вспомнив, что когда-то на Руси музыка считалась ересью. Быть может порядочность, не меньшая ересь, и жить нужно по законам рынка, раздавая зуботычины всем, кто попадает в поле нашего зрения.

Мы долго шли вдоль железнодорожного полотна в сторону Мухена, отмахиваясь от мошки, задыхаясь в объятиях моросящего дождя, зарядившего, по всей видимости, надолго. Мошка становилась агрессивно назойливой: она лезла в глаза, забиралась в уши, обжигала укусами губы.

Свора одичавших собак поджидала нас на покинутом железнодорожниками разъезде, где растаскиваемый машинистами барак давно превратился в собачью ночлежку.

—А я думаю, почему мышей не стало!

Шутка Куделина показалась мне неуместно плоской. Я насчитал тринадцать особей — число пугающе большее, чем избегающие прямого взгляда глаза вожака.

—Если изгнанные из социализма люди собьются в стаи, террор захлестнет Россию, — вслух подумал Куделин.

От собак воняло агрессией.

—Нам нужно подняться на насыпь и запастись камнями.

В голосе Кляпова не было и тени тревоги.

Оскалу собак не хватало волчьей убедительности. Уважение вызывала рыжая сука — помесь овчарки и боксера. Я сразу определил в ней лидера бродячей семьи и, зная самоотверженность породы, прикиды­вал — можно ли обойтись без крови.

—Возьми на всякий случай, — сказал Куделин, подавая Кляпову топорик.

«Главное при ударе удержаться на ногах».

Я чувствовал, как ширится, захлестывая грудь, охотничий азарт. В городе мне приходилось иметь дело с бродячими псами. Малейшая агрессия с моей стороны обращала их в бегство. Появись на пути волк, я бы, пожалуй, струсил. Но скалящие зубы псы вызывали отвращение.

Когда вооруженный ненавистью пошел я глаза в глаза на «главного палача и людоеда», рыжая сука не отвела взгляда и не отступила. Окруженная голодным воинством, грациозно изогнув высокую шею боксера, она высчитывала мгновение для броска, Было мгновение, когда мне под ребра вошел страх, но я увидел мстительный огонек в глазах суки и не дал страху овладеть телом.

—Оставь их, — услышал я сзади голос Куделина. — Лучше разойтись полюбовно.

Я остановился в двух шагах от суки, голодный взгляд которой истекал вожделением.

—Пойдем, — сказал я ей.

В ее взгляде мелькнуло недоверие. Это был взгляд смертельно загнанного человека.

Пойдем, пойдем, — радостно засмеялся Клим. — Главное, ребята, чтобы вы мухенцам не насолили.

35

Посеянные закатными лучами сумерки дали дружные всходы, ночь достигла неба и медленно, как бы нехотя, стала выковыривать из черной его мякоти крупные, мерцающие горошины звезд.

Далеко заполночь мы пришли в Мухен и остановились у ворот приятельницы Куделина Алевтины Буряк.

«Нас страшат возвратные морозы, — шепнула мне благоухающая в темноте роза. — Ушат грязи на голову из окна — пустяки по сравнению с закосте­невшим в своей гордыне небом. Это небо, молчаливо безжалостное, едва ли посочувствует скучающим на земле сестрам. Глаза неба слишком высоки для того, чтобы смотреть под ноги, они сродни богам, безжалостным, заносчивым и пошлым, как все, что однажды переболело состраданием к ближнему».

Несмотря на поздний час, хозяйка даже не поинте­ресовалась, кто мы. Открыв засов, засеменила уточкой на свою половину переодеться к встрече гостей.

—От тебя, Алеша, пахнет таежным палом, — говорила она, задергивая проём двери плотными в аляповатых розах шторами.

—Мы огнем мечены, — засмеялся, бросив в угол рюкзак, Куделин. — Особенно наш друг Рогожин. Слышала о таком?

—Как же, как же, — несколько, на мой взгляд, поспешно ответила хозяйка. — По радио говорили: уехал и пропал.

Мне не нравится, когда обо мне говорят в прошед­шем времени: пил, ел, ходил. Рассказывая о близких мне людях, я употребляю более обтекаемые выражения: «Сидим мы, значит, с Кореневым в ресторане «Восток», подходит к нам мадам из шапито и говорит: «Мальчики, за столик не пригласите?» А почему бы и нет, хоть на бледные длинные ноги поглядим, ароматами духов насладимся! Коренев вскакивает, целует мадам ручку, подсовывает под ее блистательные кружева стул и тут же подзывает гарсона: «Вина, дружок, да что бы поароматнее, а если «Солнцедар», то истинно Ростовский-на-Дону».

В прошедшем времени я не люблю говорить даже о тех, кого нет на земле. Какая разница, куда человек ушел, в пивную за «Жигулевским» или на собеседование с Богом? Главное, что мы думаем о нем. А если думаем, значит, он с нами.

А тут: «Заходил Фикса». Почему, — заходил? Точнее будет: «Вас разыскивает палач из преиспод­ней». Ведь он действительно разыскивает меня. И это будет продолжаться сегодня ночью, завтра утром, днем, вечером. А я буду избегать его, полагая, что с хорошими вестями этот баланс под берестой ко мне не заглянет.

Хозяйка вышла в нарядном платье, светло-коричневом, строгого чиновничьего покроя. В таких одеждах при коммунистах ходили замы секретарей по идеологии. Темные волосы Алевтины уложены в тяжелый узел, открытый лоб источал сияние. Губы были неестественно алыми, глаза мерцали, как родники в зарослях папоротника. Она была красива, и я усомнился, что с Куделиным ее связывают чисто приятельские отношения.

Две тарелки в ее ушах явно скучали по выпивке.

Будто чувствуя мои мысли, Куделин суетился, барабанил пальцами по столу, качал головой, шмыгал носом, ему явно не терпелось поскорее избавиться от удушающей его мысли. Спросить, что его беспокоит, я не решался. Алевтина косила на Куделина темными, загадочно поблескивающими глазами, но ее глубоко спрятанное за доброжела­тельной усмешкой беспокойство было мне более-менее понятным. Она знала Филина и предугадывала возможные последствия его очередного визита.

—Спешить нам некуда, — сказал Куделин, не отрывая глаз от вина в бокале.

Он его даже не пригубил, только подержал у губ, с наслаждением вдохнув аромат свежей смородины.

—Что-то не так? — спросила Алевтина.

—Нужен тост, — сказал я, подозревая неладное.

—Какой в два часа ночи тост? Пейте и ложитесь. Завтра рано вставать.

—Встанем мы прямо сейчас, — Куделин достал сигарету, но колесико зажигалки не высекало пламени.

Алевтина вышла и вскоре вернулась с бутылкой кагора.

—Бальзам я вылью в бутылку. Иногда лучше умереть во сне, чем слышать страшилки болтающихся в тайге призраков.

—Значит, Фикса вот-вот заглянет?

Алевтина, кивнула в сторону задернутой шторами комнаты.

Оказывается, бревна тоже побаиваются Куделина.

—Выпей кагора, — посоветовал Куделин.— А ты, Алевтина, зови киллера, нечего ему бока чужого дивана протирать.

По ширине плеч Филин полностью заполнял проём двери. В руке он держал книгу: по оформлению обложки я узнал последнее издание романа Суворова «Аквариум». Время срикошетило, Филин из тридцать седьмого переместился в девяностые, убийца отца знакомился с последними опытами агонизирующего общества. Это показалось мне настолько смешным, что я встал, снял с табуретки огромный, под потолок, фикус, а табуретку поставил к столу.

—Мы проявляем неуважение к человеку, разве вы не видите?

Алевтина встала, достала из серванта еще один бокал и поставила на стол.

Уступив Филину стул, я опустился на табуретку. Она была пластмассовой, с желтым крутом грязи от цветочного горшка и капельками матово светящейся воды.

Сидя на табурете, Куделин снимал сапоги.

—Распаковывайся, — сказал он мне. — Еще неизвестно, когда выберемся из этой клоаки.

—Разве мы еще не выбрались?

В глазах Куделина мерцали желтые тарелки Алевтины.

—В жестокое время довелось нам жить, — вздохнул он.

—Это кому как. Недавно посланцы Поднебес­ной предлагали за дом пять тысяч баксов.

—Ну и?

—За пять квартиру в городе не купить и работы не найти. А бросаться потом головой в омут не по-людски как-то.

—Вот я и говорю... тяжелое время.

Тарелки мелодично позванивали, совсем как хрустальные бокалы, венчающие тост тамады.

—Зря я тогда за кубинца не выскочила. Ела бы сейчас бананы на острове Свободы.

—И какому-нибудь Хуану яйца облизывала, — хохотнул нарисовавшийся в дверях Фикса. — Говорят, они у них слаще.

—У них был Че Гевара, а у нас что ни мужик, то Чикотило.

Удивительно, но Фикса не воспринимал ска­занного в свой адрес.

—Чикотило маньяк. Коммунисты таких в дур­доме держали, а теперь их сделали знаменем демократии. Чтобы подачки от Запада получать.

Алевтина поставила на стол пышную, желтую, как торчащая в окне луна, яичницу. Из серванта достала бутылку вина, а вместо хлеба отливающие синевой картофельные чипсы.

—В Мухене вторую неделю нет хлеба, — сказала, с улыбкой наблюдая за суетящимся у стола гостем.

—Саяпин передает, что расчеты произведены полюбовно, — сказал Фикса Куделину. — Так что занавес можно открыть.

—Саяпин — кот, — грациозным движением руки приглашая гостей к столу, сказала Алевтина. — Он приклеился к хвосту перестройки, не подозревая, насколько велик и силен этот хищник. Перестройка вертит хвостом, как пользующаяся спросом шлюха, вот его и заносит. Но кавказцы своего не упустят.

—Мы не хуже кавказцев! — сияя, как медный самовар, наседал на Алевтину Куделин. — Надо, не такое дело провернем. Верно, Фикса? Мы докажем миру, что в рыночной системе чего-то стоим.

— Все дело в выпивке, — разливая по стаканам вино, философски заметил Фикса. — Дело в том, что мы постепенно возвращаемся туда, откуда вышли. Где можно рвать зубами сырое мясо, пользоваться подвернувшимися под руку женщинами и безнаказанно убивать слабых.

—Давайте не будем о худом, — поднимая бокал, предложила Алевтина. — Главное у нас получилось, вот что славно. Если рынок это спектакль, где каждый актер играет себя, почему бы и нам не сыграть свою роль.

Тарелки в ушах Алевтины вызванивали мелодию футбольного матча. В этом обществе мелодия звучала победным гимном, и Куделин предложил выпить стоя.

—За что стоя? — спросил я, все еще не понимая происходящего,

—И за тебя тоже,— самодовольно улыбнулся Фикса. — Сын твой Павел избавился от лишней "ка", местная мафия от конкурентов, а мы на этом кое-что поимели. Но об этом позже. А пока выпьем за хозяйку. Слава богу, что она теперь не на Кубе.

36

В гадальном салоне Марии пьяный мужчина слезливо просил вернуть ему деньги.

—Ты солгала,— хрипел он, стаскивая со стола накрахмаленную белую скатерть.— Ты не можешь знать, кто и за что убил мою жену.

—Так говорят карты, — небрежно бросила вспотевшая от жары женщина. — А что касается денег, зачем тебе деньги? Возьми лучше спирта на опохмелку. А то загнешься в дороге.

Увидев в проёме двери Куделина, мужик сполз с табуретки и, став на колени, начал бить поклоны.

—Тебя, Куделин, уважаю. За твои таланты уважаю, а Мария лжет. Не может она знать, кто убил жену.

—Не может, — согласился Куделин. — Об этом ей сказали карты. Шли шестерка, семерка, туз, а йотом раз и... король упал на даму. И к тому же король пиковый. А пиковый кто у нас?

—Пиковый у нас президент, — уткнувшись лбом в мягкий ворс ковра, заплакал мужик. — Значит, не солгала.

—Мария делает бизнес. Или ты, парень, взаправ­ду забыл, в какое время живешь?

—Не нравится мне время. Убей, не нравится.

Куделин помог плачущему человеку встать на ноги, усадил его на диван, попросив Марию приго­товить кофе, да покрепче, а мне сказал:

—Герой Афгана, в прошлом лесоруб, ныне безработный Алеша Смердов.

—Честь имею, — пытаясь встать на ноги, произнес мужчина.

—Не сомневайся, — сказал Куделин. — Смердов спивается, но чести не потерял. Ему местные воры такие денежки предлагали, что сам президент повернул бы за них историю вспять, а Алеша ни в какую... Такие люди теперь редкость.

—Слава богу, что они еще есть.

Шлепанцы Марии были похожи на пиратские суда в миниатюре, только вместо русалок носы украшали рыжие львиные морды. Тапочки смотрелись очень даже уютно.

Я помнил, что после возвращения Мария обе­щала мне ночь любви, но прежней заинтересован­ности во мне в ее глазах не было. Она молча накрывала на стол и даже не предложила нарвать пупырчатых огурчиков.

«Свалившийся с луны» Саяпин принес бутылку коньяка и гроздь переспевших бананов.

—Удачу надо обмыть? — воскликнул он, чмокнув в щеку Марию. — Притом какую удачу!

—Неужели все так замечательно получилось?

—Прошло как по маслу.

Встречающий гостя Куделин озадачил меня своим сорочьим карканьем. Он стоял посреди комнаты изгибаясь, и ломаясь, как дерево в воде, когда в нее бросят камень.

—И все-таки, что с нами было? — начиная подозревать, в каком обществе нахожусь, поин­тересовался я.

—Детективный сюжет мы пообещали Марии,— засмеялся Куделин. — Главное, все получилось. — В какую сумму определился гонорар Рогожина? — спросил, обращаясь к Саяпину.

—Полтора куба зелеными.

Сам не знаю, с какой такой радости я рассмеялся.

Сняв сапог, Саяпин откинулся на спинку стула и с наслаждением шевелил освобожденными из плена пальцами.

—С твоей помощью мы заработали кучу бабок. А меньше всех, — он вдруг расхохотался,— меньше всех досталось автору проекта Коркину. За тебя он заплатил наличными. Да еще вертолет потерял.

—Вертолет — ладно,— усмехнулся Куделин.— Он давно на балансе мафии. Майора жалко.

Наконец-то Саяпин освободил из плена пальцы левой ноги.

—Майор на совести журналиста. Москвичей Коркин не любит, а к прессе неровно дышит. Услышал, что журналиста решили убрать, вот и задумал этот спектакль: получить кучу баксов от заказчика, потом перепродать его Маэстро, которому приспичило заполучить какие-то гранды. В общем, пошло-поехало. Рогожкина мы убили, а на Рогожина заказчику наплевать.

Саяпин смеялся от счастья шевелить освобож­денными из плена пальцами.

Мария внесла в комнату свежее дыхание океана. Разрезы огурцов искрились в свете заглядывающего в окно солнца. И хотя солнце было слегка прикрыто белым гипюром, зарождающейся где-то грозы, оно вселяло надежду.

—Мой урожай невелик — пятьсот баксов, но это больше, чем ничего, — сказала Мария.

Я начинал догадываться, какую роль сыграл в этом грандиозном спектакле.

—А как же Ольга Ильинична, она ведь... —Ольге за игру заплатит Маэстро. Я посмотрел в хитрые гляделки Куделина, и, хотя следы пережитого еще проступали в душе, претензий к нему у меня не было. Разве что смерть пилота...

— За смерть майора нам тоже неплохо отстегнули, очень он кому-то насолил.

Саяпин ухмыльнулся, облизав языком увлажнен­ные подсолнечным маслом губы. Как никто из нас, он был доволен выпивкой и закуской. А у меня в голове вертелась целая куча вопросов к организаторам столь прибыльного мероприятия. Эти вихри, письма, застенки, пожары, неужели все входило в программу?

—Где, что, как и отчего — не спрашивай,— встрял в разговор все слышащий Куделин. — Это секреты жанра. Надумаешь участвовать в нашем бизнесе, милости просим. Нам люди нужны. Кто-то же должен разыгрывать трагикомедии, чтобы не сойти с ума...

Из полутора тысяч баксов пятьсот я отдал рыжей кошке, строго-настрого предупредив ее, чтобы не жадничала и часть денег передала своему юному хозяину.

Саяпин поспешил вернуться в дом, сославшись на старческую забывчивость. Он не хотел делиться своим гонораром с молодежью. Он создавал машину времени, машину, перемалывающую в щепу наше социалистическое прошлое. И наш гуманизм ему явно не нравился.

В тот же день вечером я был на Сукпае. А через полгода, приехав в Мухен, спросил у рыжего мальчишки, где мне найти Саяпина.

—А кто он? — спросил парнишка.

Я вспомнил, как хвастался Саяпин, что в Мухен его все коты знают, и понял — врал все.

—Сказочник, может, слышал?

—Это у которого рыбы макароны воровали? — сразу сообразил парнишка. — Так он не здешний, и не Саяпин. Его Федором зовут.

Я расхохотался так, что играющая с подбитой ласточкой кошка подпрыгнула и мячиком вкатилась в только что оперившиеся кусты.

—А живет-то твой Федор где?

Парнишка посмотрел на меня, издевательски округлившимися глазами:

—Как — где? В лесу, ясно!— И побежал в сторону леса, слегка прихрамывая на левую ногу.

Конец