33. Вся наша демократия — конюшня

«Прошу считать портрет в рамке специальным кодом для входа в мою творческую лабораторию. Ключ к коду — мочка правого уха, на которой начертано магическое число. Прокоп Чаусов. Декабрь 2002 года».

К завещанию приложена большеформатная тетрадь в коленкоровой обложке, и портрет Чаусова в простенькой деревянной рамке. На мочке уха через увеличительное стекло, если смотреть слева — начертано число 666, если справа — 999.

Женщина, предложившая мне за небольшую плату разобраться в загадке (если она, конечно, существует) написанных мужем стихов, заметила проблеск улыбки на моем лице:

— Вы считаете, что Прокоп пошутил. Если так, я найду другого человека.

Я так не считал, о чем сказал женщине. Хотя допускал и такую мысль, что осознавший себя неп-ризнанным гением человек, таким образом, решил обратить внимание современников на свое творчество. Пока мы будем биться над загадкой рукописи, его имя будет на слуху, и некоторые строчки, а может и стихи обратят на себя внимание серьезных критиков.

На первой странице тетради в верхнем правом углу стояла дата первой записи: 9.6.69, а на семидесятой странице, где кончались тексты, были написаны те же цифры, только в перевернутом порядке: 6.9.96. Именно в этот день, как заявила женщина, Прокоп умер, оставив незаконченным свое последнее стихотворение:

Замыслив жизнь составить из пробелов,

Из двух досок я выстрогаю винт,

Чтобы понять, как в черное на белом

Душа тобой убитая влетит.

Я на пределе. Кто-то ноги вытрет,

А некто пнет в затылок сапогом

По тупо отозвавшейся макитре,

Ведь я шестерка

Эта последняя запись была сделана нетвердой рукой уходящего из жизни человека. Я тут же мысленно дописал строку: «Ведь я шестерка в мире шутовском», потом начал подбирать варианты «в мире штормовом, буревом и т.д.».

Совсем другой темой автор открывал свою поэтическую тетрадь.

Мы дребезги разбитого окна,

Которое когда-то Петр в Европу

Пробил для нас…

последняя строка

Ведущая к всемирному потопу.

Но русскому потопу не дано

Залить весь мир, вода в реке спадает.

России, опустившейся на дно,

Сегодня мелководье угрожает.

Я усомнился в том, что тетрадь заполнялась на протяжении двадцати семи лет, слишком легким показался мне полет пера на семидесяти страницах авторского текста. Свои соображения я высказал жене поэта:

— Вы правы. Перед смертью Проша переписал свои стихи набело, — ответила женщина, — а старую тетрадку бросил в огонь. Но она только слегка обгорела, я ее незаметно для мужа спрятала. Она и сейчас при мне.

Я сверил записи в старой и новой тетради. Тексты сходились слово в слово, только записи в обгоревшей заканчивались на 63 странице. Это значило, что последние стихи Чаусов написал в последние дни жизни:

Недурно едем, но рывками,

То лбом ударимся о руль,

То с мостовой таскаем камни,

То налетаем на патруль.

Не знаем сами мы — откуда,

Куда мы едем и зачем,

Обряд движения, как чудо,

Воспринимая,

ставим людям

Невыполнимую, но цель.

Все его стихи при первом прочтении казались мне незаконченными. Но именно в этом могла быть скрыта загадка перевернутых чисел. Хотя сами по себе стихи выражали вполне законченную мысль. Езда рывками в духе русского народа. И невыполнимые цели впереди с этой же оперы. Да и движение к коммунизму разве не воспринималось нами как чудо. Была цель, и мы внутренне настраивались на движение к ней, прощая коммунистам зачастую то, что нельзя было прощать. Но сегодня, как сказал Чаусов в одном из приведенных выше стихов — “России угрожает мелководье”. Образ настолько точный, что не хочется жить. Время поэтических дебатов кончилось, теперь нам предстоит выть от восторга, наблюдая как боксеры расквашивают друг другу морды.

Меня мой друг призвал к ответу

За то, что женщину любил,

Не ту тащил в постель, а эту,

А значит, ту в дерьме топил.

Он был парторгом,

Мастер оргий

В патриотических кругах,

Он женщин уважал за ноги

И за полову в головах.

А мне по сердцу были Геи —

Царевны русских деревень —

За их умение на шее

Таскать Россию каждый день!

Последняя строка в стихотворении Чаусова после слова «таскать» заканчивалась нелицеприятным матерком, перед которым стояло убранное мною слово «такую». То есть «таскать такую….» Я на свой страх и риск приписал концовку отнюдь не в духе поэта. К тому же, чем глубже я вчитывался в стихи Чаусова, тем понятнее для меня была его игра с шестерками. Драпировкой в изображении социалистической реальности он не занимался, писал, будто ябедничал кому-то всесильному на нелепости окружающего его мира. При этом частенько делал весьма нелицеприятные жесты в сторону своей скромной персоны:

Мне надо было бить по морде

Себя, а я хлестал жену,

Поскольку это было модным,

А я под модою хожу.

Наш первый секретарь, кормилец,

Защитник, и кремлевский паж,

Свою жену списал на мыло,

Как чуждый Родине типаж.

Это стихи семидесятых. Вторая половина восьмидесятых прошла для Чаусова не замеченной, зато своеобразно показан процесс крушения империи:

Кто Листьева убил известно,

Но русским это до балды,

Им наплевать, кто месит тесто

Для ельцинской сковороды.

Что русских на телеэкране

Не сыщешь днем с огнем, с ногами

В мозги влезают к нам жиды,

Ведь им Россия до балды.

И еще приведу резанувшее слух стихотворение, написанное явно не с натуры.

Клеймя позором прошлое, мы кровью

Залили настоящее, с любовью,

Как и при Сталине, кричим о том,

Что наша демократия — конюшня,

В которую загонят нас кнутом,

Таких же, как при Сталине, послушных,

С пустой башкою, и голодным ртом.

Жена Чаусова не разрешила мне оставить тетрадь у себя, боялась, что я перепишу его стихи выдам за свои. После прочтения поэтического наследия, безвестно канувшего в Лету поэта, я пришел к выводу, что никакой особой загадки в его рукописи нет, а шифр в виде трех шестерок, это оплеуха нам, его читателям. Ведь час от часу больше мы превращаемся в шестерки, которыми можно манипулировать как угодно и кому угодно. Что стихи, в которых автор говорит об убийстве Листьева, я воспринял как пощечину обществу и не сразу решился включить их в данный текст. Листьев был фигурой, убрав которую, мы пошли на поводке у Березовского и всей его огульной братии. То есть мы превратились в шестерок, которыми можно было манипулировать как угодно. А исповедующие Талмуд оборотни сделали свое дело, надолго превратив Россию в сплошную кровоточащую рану.

Были у Чаусова стихи о Достоевском. Я прочитал их вскользь, не обратив особого внимания на мысль, показавшуюся мне не то чтобы обидной, но совершенно неверной по отношению к великому писателю.

Мы не дошли до сути христианства.

Лег Достоевский камнем на пути,

Покорность духа даже в форме пьянства

Он утверждал, не мог он превзойти

Себя в Христе, не мог он с ним на «Ты»

Беседовать, был жаждою богатства

Обременен, как прочие скоты.

Алеша Карамазов из которого вылупился Идиот, (или наоборот) — человек, утративший веру в свои силы, полностью подчиненный судьбе, которая есть ни что иное как воля Бога, относился к жизни пассивно, как, впрочем, подавляющее большинство воспитанного в православии русского народа. Он напичкан страданиями мучеников за веру и сам готов пожертвовать собой во имя держателей православной идеи. Не веря в собственную ценность, человек верит в ценность ближнего, топит в этой унижающей вере своих детей, превращая их в рабов. А чего стоит раб в современном мире! Раб, обнажающий голову перед унижающими его клерками от Христа.

Прокоп Чаусов родился в Украине («в какой-то Жмеренке», как сказала жена). В Комсомольск-на-Амуре прибыл самотеком. Работал плотником в ЖЭУ, дорожным мастером, в начале девяностых переехал в Хаба-ровск, где сотрудничал с фирмой, поставляющей в город строительные материалы. Но вскоре из-за неуживчивого характера остался безработным.

— Умер Прокоп по собственному желанию, — сказала жена. — Руки на себя не накладывал, голодовок не объявлял, но каким-то образом остановил свое вполне здоровое сердце. Даже врачи были в недоумении: смерть без признаков смерти…

Это было нечто новенькое в моей многолетней журналистской практике, и, подумав, что чего-то недосмотрел в тетрадке стихов Чаусова, я напросился к Тамаре Иосифовне в гости:

— Хочу более внимательно прочитать рукопись вашего мужа.

Без особого желания, как я заметил, она согласилась. Южный микрорайон, девятиэтажка на окраине города, окнами на заставленный гаражами пустырь, синеющие вдали сопки. Мир с девятого этажа просматривался насквозь, особенно с лоджии, где я расположился с уже знакомой мне тетрадкой не всегда понятных мне стихов Чаусова. Прежде всего, я решил определить, чем попахивает тетрадь и, предложив Тамаре Иосифовне сесть рядышком, задал ей несколько глупых вопросов. Например, что означает загогулина на обороте обложки. Пока женщина объясняла, что тетрадь эту мужу подарили в строительной фирме, и очевидно это товарный знак фирмы, я сделал для себя открытие, что тетрадь источает запахи отнюдь не присущие жене поэта. Значит, кроме жены ее мусолит женщина, влюбленная в дорогие заморские духи. Я поинтересовался, нет ли у Чаусова в городе близких родственников или, скажем, дочери? Получив отрицательный ответ, расспрашивать непонятно почему нервничающую женщину не стал, а углубился в чтение. Стихи большей частью были любопытные, вроде:

Пегасу на Парнасе не спалось,

Там не было травы, а кости

Поэтов догнивали на погосте.

Он на Парнасе был этот погост.

Пегас отважно всхрапывал, он знал,

Поэтов эти звуки раздражают,

Поэты не поэзию рожают,

А водку пьют, да так что б наповал.

Не могу знать, раздражает ли пьяных поэтов храп Пегаса и существует ли, в самом деле, сегодня поэтический Олимп, но стихи читались. К ним не подходило определение Маяковского «Раскрывает рот зевота шире Мексиканского залива». Вот, например, стихи о начале трудового дня в строительной фирме.

Хозяин резвый из хохлов

Супругой взвинченный с утра

Был растерзать меня готов,

Он прыгал с пеною у рта

Перед рабочими, смешным

Он не был, не был злым, он знал,

Что мы трясемся перед ним

Чтобы с работы не прогнал.

Что это, намек на возрождение рабства в России? Или просто — констатация факта? Я уже знал, что многие бизнесмены от торговли относятся к наемным рабочим как к быдлу, и требуют полнейшего подчинения. Эту тему Чаусов полнокровно разрабатывал в конце девяностых, когда уже был безработным. Видимо, не выдержал унижений от резвого хозяина и пришел к выводу, что лучше нищета, чем унижение властью подонка.

Я вынужден был в морду дать

Системе рыночного визга,

Чтобы души не надорвать,

Она и без того обвисла,

Обвисла так, что не поднять.

Неправда ли, серьезное заявление. Если от «рыночного визга» у поэта обвисает душа он не жилец в этом мире. Демократия под каблуком — страшнее партийного диктата. Это — смесь, состоящая из двух взрывчатых компонентов: «Рак пятится назад, а щука тянет в воду» — только прелюдия антагонизма. А «вынужден дать в морду» — определение более точное. Это явный намек на терроризм от безысходности. Хотя живут же люди на пособие по безработице? Но, как заявила Тамара Иосифовна, Чаусов пособия не получал, считал ниже своего достоинства получать деньги за безделье. Даже вынужденное. Болезненное напряжение стихов 1999 года в двухтысячном заметно понизилось и к остановке сердца упало до критической отметки:

Что облака, что лес на сопке,

Что романтическая топь,

Мы в этом мире только пробки

Друзьям нацеленные в лоб.

Или стихи, претендующие на нечто большее, чем поэзия:

Я персонаж со стажем, даже

В дерьмо опущенный, гляжу

С восторгом как мужик в багажник

Справляет малую нужду.

Или аппликации на тему вечности:

Угораздило городу выжить,

Обрекая деревню на смерть,

Это все от антенны на крыше,

От желания духов всевышних

В душной комнате нас запереть.

Сказать, что второе прочтение тетради Чаусова приблизило меня к разгадке цифр на мочках его ушей, не могу. Иногда намеком появлялись некие ассоциации, но ухватить быка за хвост не удалось. Но ощущение, что однажды я был в сантиметре от разгадки, осталось. Иногда мне снятся эти вращающиеся пропеллером цифры, но зацепиться за них, чтобы взлететь мне ни разу не удалось. Шестерки бьют по пальцам, девятки по носу, а нарастающая скорость движения превращает их в мутноватое пятно на фоне натянутого на раму полотна. Пятно как деталь пока ненаписанной картины. Но кто-то же должен ее написать, если, конечно, в эти цифры Чаусовым вложен какой-то смысл…