16. Упавшая на грудь эпоха
Конечно, все это мы уже проходили. Сегодня не часто встретишь человека, который отказался бы от свалившегося ему на голову богатства. Одно время мне казалось, что Егор Петрович Штепа лукавит, утверждая, что нищета — это свобода, дающая человеку право выбора — найти или потерять. Но то же самое можно сказать о богатстве: разве оно не дает человеку такого же права? Даже самый богатый человек считает себя нищим, если на земле существуют более зажиточная особь. Правда, отречься от украденного способен не каждый.
Я подбираю все, что плохо
Лежит. Стратегия ума —
Добиться, чтоб моя эпоха
На грудь мне бросилась сама.
Эти стихи написал Штепа, человек, утверждающий, что никогда и не при каких обстоятельствах не посягнет на то, что принадлежит всем. И при этом, как мы видим из стихов, мечтает взять себе в наложницы эпоху. Хорошо еще, что к своему творчеству он относится с иронией здравомыслящего человека.
Когда красоток трахают уроды,
Меня не зависть тайная грызет,
А горечь, что уродство стало модным,
А в моде вырождается народ.
Вывод спорный, но девушки то и дело подтягивающие сползающие с бедер штанишки явление не совсем привлекательное. Хуже, когда девочкам вторят дамочки бальзаковского возраста, с обвисшими животами, сразу возникает вопрос: а есть ли у них мозги?
Впрочем, стриженный наголо, Штепа по моим соображениям недалеко от них ушел. Осуждая модниц, он идет в ногу с модой.
— В церковь? Конечно, хожу. Я ведь голосовал за президента.
— Выходит, если Президент объявит войну атеистам, вы поддержите его?
— Я поддержу народ, который за него голосовал.
От самолюбованья проку мало,
Не просто быть еретиком,
Окажешься не под обвалом,
Так под божественным плевком.
После ГПТУ Штапа работал слесарем на заводе, два года был освобожденным комсоргом, Его стихи изредка печатались в заводской многотиражке.
Мы именем его живем,
Оно звучит в сердцебиенье
Людей, с которыми идем
В работу и в сраженье.
Мысль по тем временам не новая, нечто подобное есть у Маяковского. Помните:
Я планов наших люблю громадье,
Размаха шаги, саженьи.
Я радуюсь маршу, с которым идем
В работу и в сраженье.
Более-менее сносными бывают люди достигшие к старости хоть какой-то удовлетворенности собою. Штепа, благодаря комсомольской юности, не утратил веры в громадье планов. Проповедуя нищету, как высшую ступень духовного богатства, в Бога он верит постольку, поскольку верит в него Президент и все его окружение. Если вчерашний номенклатурщик молится, значит, это необходимо не для спасения души, а для реализации громадья планов.
Идя к высокой цели, можно
И богу помолиться, всякий раз,
Политик опьяненный ложью
Легко обманывает нас.
Он сам себя страшится, сущность
Природы называя злой,
Он затыкает ватой уши
Перед грозой.
Я привожу отдельные строфы из многословных рассуждений Штепы. Поэзия — болезнь ума и Штепа это прекрасно понимает:
— Я пишу тогда, когда по ушам мне бьют неведомо откуда доносящиеся ритмы..
Бесконечностью вселенной
Болен стих мой бесконечный,
Так струится кровь по венам
Подгоняемая сердцем.
Как ни пытался Штепа показать себя человеком лишенным самолюбия это ему не удавалось.
Если вы сочтете нужным
Пригласить меня на роль
Представительного мужа —
Буду сдержан и суров.
Если нужен будет клоун
Стану клоуна играть.
Людям, ко всему готовым
Не пристало отступать.
Будь готов! Всегда готов! Это из пионерских зубочисток. Когда Штепа прочитал эти стихи, я не смог удержаться от улыбки и это его обидело:
— Вы уверены, что поняли мою мысль?
— Она, как фонарь на милицейской машине: отвернешься — бьет в глаза.
— А сами вы, разве отступаете? Уперлись в свой атеизм, как баран в афишу.
— В отличие от вас я не ищу престижных должностей и не служу двум господам одновременно. А вы согласны быть политиком и клоуном одновременно.
— А разве одно другому мешает?
Александр Гаврилюк рассказывал, что несколько раз в Амурлаге беседовал с белорусским поэтом Сергеем Дорожным. Заключенные отливали в зоне железобетонные балки, а Сергей вязал для них арматуру, заодно разгружая доставляемый Александром Леонтьевичем пруток.
— Сергей жаловался, что в зоне невозможно достать карандаш и бумагу. Письма писать не разрешали, но я все-таки рискнул передать Сергею ученическую тетрадку и химический карандаш. А заодно пообещал, что месяца через два заберу его письма и отправлю на родину. Но тетрадь мне уже в семидесятые годы передал Иван Петрович Каргополов. В тридцатые он был поваром в Амурлаге, и тетрадь ему принес заместитель начальника лагеря, якобы на растопку. Увидев в тетради стихи, Иван Петрович засунул тетрадь в подкладку фуражки и таким образом вынес.
— И куда же делась эта тетрадь? — спросил я Гаврилюка.
— Я передал тетрадь белорусским поэтам, которые приезжали а Комсомольск, уточнить время и место гибели Сергея Дорожного. Но, по-моему, у них ничего не получилось. К тому времени на месте кладбища уже стоял домостроительный комбинат.
Однажды у нас со Штепой речь зашла о репрессированных поэтах. Я высказал мысль, что все они пострадали безвинно, но Егор Петрович только снисходительно ухмыльнулся в ответ.
— Разве я не прав? — спросил я, готовый до конца отстаивать невиновность любого из названных им поэтов.
— Думаю, не совсем прав. Несколько лет назад у приятеля Павла Игоревич Петричко читал записанные по памяти стихи Сергея Дорожного. Оба они мотали срок в Амурлаге. Одну строфу я запомнил особо.
И надо было мне кричать
Что Ленин был неправ, когда под корень
Уничтожал святую знать,
Которая стране была опорой.
Не мог же Ленин этого не знать!
И самое интересное то, что, начав стихи с “не надо было”, Дорожный поставил под сомнение дело Ленина. За что в основном и поплатился. Знать, выходит, была для него святой, а дела Партии — преступными.
В зоне страдали даже те, кто писал стихи о Сталине. Помню комсомольчанина Костю Доровского. Невысокого росточка, коренастый, лицом похожий на Афанасия Фета. Он рассказывал, что отбывал срок на Колыме, и, однажды, по просьбе лагерного начальства написал стихи ко дню рождения Сталина.
От Сталина мы ни на шаг,
Идем к победам так,
Что звон стоит в ушах
От трудовых атак.
Что ждет нас впереди
Не трудно угадать,
Веди нас, вождь, веди,
Сбивай в стальную рать.
Последнюю строку умельцы тут же переделали на матерных лад и пошли новоиспеченные стихи гулять по зоне. Эта “Вперед (такая) мать” достигла ушей лагерного начальства. Тайком возможно кто-то и посмеивался, но каждый знал, кому отвечать за возможные последствия. В общем, забрали Доровского на доследование, добавили к пяти годам десять, а потом штрафная рота, ранения, контузии... Так что, прежде чем взяться за перо, надо подумать, не наступишь ли кому на любимую мозоль. Сегодняшняя демократия не исключение. Правда, теперь прикрываются лозунгом: зачем будоражить народ, ему и без того тяжело. Но при этом владельцы “затычек” думают не о народе, а о своем благополучии.